Ольга ничего не ответила.
— Я заеду к вам завтра! — сказал вслед ей майор.
Ольга оглянулась.
— Нет, — сказала она, — завтра меня не будет дома… Я… еду завтра за продуктами в деревню.
Ольга вовсе не собиралась ехать в деревню за продуктами. Она сразу придумала этот благовидный предлог, чтобы избежать посещения майора. Однако она тут же решила, что действительно надо поехать в деревню. Ида! Иду надо переправить в деревню. Надо найти возможность это сделать.
— На чем вы завтра думаете поехать в деревню? — спросил майор. — Мне завтра не нужна машина, я мог бы предложить ее вам.
— Благодарю вас, — сказала Ольга. — Меня подвезут.
— Простите, фрейлен, — сказал он с сожалением.
Вдруг Ольга остановилась. Майор стоял, глядя ей вслед. Он был печален и как будто пришиблен. Когда Ольга обернулась, он поспешил к ней:
— Вам что-нибудь нужно, фрейлен?
Ольга смотрела на майора. Желание кипело в ее груди. Внезапное, неожиданное, быть может опрометчивое, но неудержимое, непреодолимое желание. Оно овладело ею целиком. У нее даже дух захватило.
Майор ждал. Он следил за глазами Ольги, неожиданно засиявшими, живыми:
— Битте, фрейлен?
— Завтра я не успею поехать в деревню, — сказала Ольга, с трудом преодолевая волнение и едва сдерживая дрожь в голосе. — Если вы позволите, герр майор, завтра я сама приду к вам… поблагодарить вас. Простите, герр майор, за то, что я была так… резка. Мне стало нехорошо…
— О, пожалуйста! — Глаза майора засветились радостью. — Вы окажете мне, фрейлен, такую честь! В котором часу я могу ждать вас?
Мысль Ольги лихорадочно работала. Она напрягала всю свою память. В котором часу Москва передает сообщения Советского Информационного бюро? Боже мой, как давно слушала Ольга сообщения Советского Информационного бюро! Завтра она опять услышит! Она пойдет к майору. Она не может не пойти. Она должна услышать, собственными ушами должна услышать сообщение Советского Информационного бюро. Ольга наконец вспомнила: в двенадцать, в два, в четыре, в семь… Но в семь по городу уже нельзя ходить…
— Если вам удобно, я приду после трех?
— Отлично, — сказал майор, — в три часа я всегда дома. Я с нетерпением буду вас ждать!
Она должна была поторопиться, потому что вдруг заулыбалась весело и радостно и никак не могла сдержать свою улыбку.
Ольга шла улыбаясь, — давно уже не ходила она улыбаясь, — но ведь завтра она снова услышит Москву! Она шла легким и скорым шагом. Потом взбежала по лестнице на свой этаж и даже не почувствовала, что ноги у нее опухли от голода, что сердце ослабело. Она даже не запыхалась, только в висках у нее стучало. Завтра она снова услышит голос Москвы! Громко и весело постучала она в дверь.
Ей открыл Пахол, не Валя. Он был дома в такую раннюю пору.
Ольга похолодела. Вся веселость, все одушевление сразу пропали.
— Они… приходили?.. Ида?.. Что с детьми?
— Нет, панна Ольга, дома все благополучно…
— Что же случилось, Ян? На вас лица нет. Что-нибудь случилось в городе?
— Нет, панна Ольга, — едва слышно сказал Пахол, — с вашего позволения, на этот раз беда стряслась надо мной…
Ольга схватила Пахола за руку и потащила его в комнату к свету.
— В чем дело, Ян? Я вижу, случилось какое-то страшное несчастье.
Пахол смотрел в землю.
— Случилось в самом деле страшное несчастье, панна Ольга. Об этом не хотелось думать. Но, видно, так было суждено, и так оно и случилось…
— Не мучьте же, Ян! Скажите!
Пахол поднял голову. На губах у него блуждала виноватая, страдальческая улыбка.
— Я получил направление, панна Ольга…
Ольга не поняла.
— Меня мобилизовали. Я получил назначение в армию, на фронт.
— На фронт, Ян?
— На фронт. И не в какой-нибудь штаб, а прямо в батальон. Я буду возить командира батальона.
Ольга молчала. Пахол криво улыбнулся.
— У камрада Гитлера, видно, вовсе не стало солдат. Он мобилизует хромых. Правда, хромота не мешает управлять машиной. Но камрад Гитлер допускает в армию чеха. Правда, без оружия, только шофером. Но…
— Сядьте, Ян, — прошептала Ольга, и села сама.
Ольга смотрела на Пахола. Сердце сжималось у нее от му;´ки. Потом ее охватил ужас. Пахол должен идти в гитлеровскую армию! В фашистскую армию!
Пахол сидел напротив Ольги, как всегда, на краешке стула и улыбался невесело, потерянно.
— Когда вы должны ехать, Ян?
— Через час, панна Ольга.
— Через час?!
— В шесть часов я должен быть в команде. Правда, это близко — за углом.
Пахол поднял голову и обвел глазами комнату. С тоскою и болью прощался он взглядом с этими голыми стенами, которые стали для него родным домом.
— Кто же привезет вам теперь воды, панна Ольга? — тихо спросил Пахол. — Кто нарубит вам дров?
Ольга с ужасом смотрела на Пахола.
Пахол снова уставился глазами в землю. Он вдруг побледнел.
— С вашего позволения, панна Ольга, у меня к вам просьба…
— Какая?
Пахолу тяжело было говорить, но он совладал с собою:
— Если что-нибудь случится, панна Ольга… Вы знаете, война ведь…
— Нет, нет, Ян!
— Все может статься, панна Ольга, — сказал Пахол тверже. — Так вот я прошу вас, я обращаюсь к вашему сердцу… — Голос у Пахола задрожал. — Потом, после войны… позаботьтесь о моих… — он с трудом перевел дыхание, — о моих детях и моей жене…
— Ян?
— Ее зовут Маричка. Маричка Пахол. Мукачево, улица святого Петра, одиннадцать, квартира три. Я вот тут написал…
Пахол вынул из кармана лист бумаги и положил его на стол. Четким, аккуратным почерком на нем был написан в шесть строчек адрес: по-украински, по-русски, по-чешски, по-польски, по-венгерски и по-немецки.
— Я написал на шести языках, — криво улыбнулся Пахол, — ведь кто его знает, что будет с нашим Мукачевом после войны. Неизвестно, какое будет там государство. Нет! — вспыхнул вдруг Пахол. — Германии там не будет! — Он схватил листок и поспешно оторвал последнюю строчку, написанную по-немецки.
— Ян, милый Ян! — простонала Ольга.
Пахол вскочил.
— Простите, панна Ольга. Я должен уложить свой рюкзак и навести еще порядок по хозяйству.
— Что вы, Ян! По хозяйству не надо…
— Нет, нет! — сказал Пахол и быстрым шагом направился в кухню. — Я должен еще расколоть кругляк, вам его хватит дня на три…
Пахол схватил топор и выкатил из кухни большой кругляк, который он только накануне привез. За дверью квартиры, на лестничной площадке, он стал колоть его на щепки. Топор ловко ходил в длинных, с виду неуклюжих, но умелых руках Пахола. Он рубил яростно, словно в сильных порывистых движениях хотел излить свое горе и свой гнев. Ольга тоже вышла на площадку, она стояла около Пахола и смотрела, как топор вонзается в смолистое дерево. Она куталась в платок и смотрела на Пахола. Так внезапно появился он в ее жизни, — шел мимо, изгнанный из родного дома, и забрел сюда. Захваченный гитлеровцами в плен, принудительно засланный сюда на работы. Теперь его гонят дальше, надевают на него гитлеровский мундир. Он будет солдатом армии Гитлера. Что же, он теперь — враг?
Пахол покончил с кругляком, внес наколотые дрова и аккуратно сложил их у печки. Потом он взялся за рюкзак. Надо было уложить смену белья, теплые носки, полотенце, мыло, бритву: все, что было у Пахола, все, что нужно солдату. Пахол поспешно укладывал вещи, снуя впопыхах по комнате и избегая смотреть Ольге в глаза.
— Ян! — сказала Ольга, — завтра я опять пойду к майору и буду слушать Москву…
Пахол вздохнул. Он стоял перед Ольгой, держа в руках шинель. Он был уже готов — оставалось только надеть шинель и фуражку.
— Я завидую вам, панна Ольга, — вздохнул Пахол, — я бы тоже с радостью послушал Москву. Я еще никогда не слышал Москвы.
— Вы еще услышите Москву, — сказала Ольга.
Пахол вздохнул.
— Я никогда не слышал Москвы, — повторил Пахол. — А один наш шофер, Казимир Грубашек, однажды слышал. Потом Казимир Грубашек два года всем об этом рассказывал, и когда мы садились в кафе выпить кружку пива, Казимир Грубашек неизменно начинал свой рассказ такими словами: «Когда я слушал радио из Кремля…» Он был очень хороший шофер, Казимир Грубашек. Он ездил на большом грузовом «оппеле». Потом, когда венгры ворвались в Мукачево, они схватили Казимира Грубашека и угнали его в концентрационный лагерь, чтобы он никогда больше не говорил: «Когда я слушал радио из Кремля…» Думаю, они убили Казимира Грубашека, чтобы он не услышал больше радио из Кремля… А мне еще не доводилось слышать радио из Кремля…
— Вы еще услышите, Ян! — сказала Ольга и сделала шаг к Пахолу. Ей хотелось приласкать его, пожать ему руку. — Мы все еще услышим Москву, Ян. Радио из Кремля услышит весь мир.
