Матвей взял у Алешки иконку, тоже стал разглядывать. Усмехнулся.
— Чего ты?— спросил Степан.
— Ничего.
— Как тебе Исус?
— Хороший Исус. Я б тоже такого намазал, если б умел. Строгий Исус. Привередничает митрополит...
— Где митрополит?— спросил Степан.
— В храме.
— Пошли, Алешка. Сейчас он нам ответит, чем ему твой Исус, не глянется.
— Ты-де обиженный, потому мажешь его такого,— рассказывал Алешка.— А я говорю: да ты что? Без ума, что ли, бьесся? Чо это я на его обиженный? Он, что ли, ноги мне отнял?
Митрополит молился перед иконой Божьей Матери. На коленях. Увидев грозного атамана, поднял руку, как для проклятия.
— Анчихрист!.. Душегубец! Земля не примет тебя, врага господня. Смерти не предаст.
— Молчи, козел! Пошто иконки Алешкины не велишь покупать?
— Ах ты, ябеда убогая!..— воскликнул изумленный митрополит.— К кому пошел жалиться-то?.. К анчихристу! Он сам его растоптал, бога-то...
— Отвечай!— Степан подступал к митрополиту.— Чем плохой Исус?
— Охальник! На кого голос высишь?!— сказал Иосиф.— Есть ли крест на тебе?
Степан болезненно сморщился, резко крутнулся и вышел от митрополита. Сел на табурет и смотрел оттуда пристально. Слушал.
— Чем плохой Исус, святой отче?— спросил Матвей.
Митрополит поднялся.
— Господь-бог милосердный отдал нам сына свово на смерть и муки... Злой он у тебя!— вдруг как-то даже с визгом, резко сказал он Алешке.— И не ходи и не жалься. Не дам бога хулить. Иисус учил добру и вере.— Митрополит выхватил у Алешки иконку и ткнул ею ему в лицо.— А этому впору нож в руки да воровать на Волгу. С им вон.— Иосиф показал на Степана.— Они живо сговорятся...
Степан пошел из храма.
— Конец тебе, святой отец,— сказал Матвей.
— Рука не подымется у злодея...
— У тебя язык подымается, подымется и рука. Чего разошелся-то?
— Да вот ведь!.. Во грех ввел!— Митрополит в сердцах ударил Алешку иконкой по голове и повернулся к Богородице.— Господи, прости меня, раба грешного, прости меня, матушка Богородица...
Алешка почесал голову.
— Злой... А сам-то не злой?
— Выведете из терпения!..
Вошел Степан. Вел с собой Сеньку Резаного.
— Кого тут добру учили?— спросил он, опять подступая к митрополиту.— Кто тут милосердный? Ты? Ну-ка, глянь суды!— Сгреб митрополита за грудки и подтащил к Сеньке.— Открой рот, Сенька. Гляди!.. Гляди, сучий сын! Где так делают? Можа, у тебя в подвалах? Ну, милосердный козел!— Степан крепко встряхнул Иосифа.— Всю Русь на карачки поставили с вашими молитвами, в гробину вас, в три господа-бога мать!.. Мужику голос подать не моги — вы тут как тут, рясы вонючие! Молись Алешкиному Исусу!— Степан выхватил из-за пояса пистоль.— Молись! Алешка, подставь ему свово Исуса.
Алешка подпрыгал к митрополиту, подставил иконку.
— Молись, убью!— Степан поднял пистоль.
Митрополит плюнул на иконку.
— Убивай, злодей, мучитель!.. Казни, пес смердящий! Будь ты проклят!
Степана передернуло от этих слов...
Матвей упал перед ним на колени.
— Батька, не стреляй! Не искусись... Он — хитрый, он нарошно хочет, чтоб народ отпугнуть от нас. Он в святые лезет...
— Сука продажная,— усталым, чуть осипшим голосом сказал Степан, засовывая пистоль за пояс.— Июда. Правду тебе сказал Никон: Июда ты! Сапоги царю лижешь... Не богу ты раб — царю!— Степана опять охватило бешенство.
Иосиф усердно клал перед Богородицей земные поклоны.
Степан накалялся гневом все больше, но не знал, что делать. Сорвал икону Божьей Матери, трахнул ее об угол.
— Вот им, вашим богам!..
Алешка ахнул:
— Батька, не надо так...
— Бей, коли, руби все,— смиренно сказал Иосиф.— Дурак ты, дурак заблудший... Что ты делаешь?! Не ее ты ударил!— Он показал на икону.— Свою мать ударил, пес.
Степан вырвал саблю, подбежал к иконостасу, начал рубить его.
— Господи, прости ему!— громко взмолился митрополит.— Господи, прости!.. Не ведает он, что творит. Прости, господи.
— Ух, хитрый старик!— вырвалось у Матвея.
— Батька, не надо!— Алешка заплакал.— Страшно, батька...
— Прости ему, господи, поднявшему на тебя руку,— не ведает он...
Степан бросил саблю в ножны. Вышел из храма.
— Кто породил его, этого изверга! Не могла она его прислать грудного в постели...
Степан шагал через размахнувшийся вширь гулевой праздник. На всей площади кремля стояли бочки с вином. Казаки и астраханцы вовсю гуляли. Увидев атамана, заорали:
— Будь здоров, батюшка наш, Степан Тимофеич!
— Дай тебе бог много лет жить и здравствовать, заступник наш.
— С нами чару, батька?
— Гуляйте,— сказал Степан. И вошел в приказную палату.
Тут на столе, застеленном дорогим ковром, лежал мертвый Иван Черноярец. Ивана убили в ночном бою.
Никого в палате не было.
Степан тяжело опустился на табурет в изголовье Ивана.
— Вот... Ваня...— И задумался, глядя в окно. Вошел Фрол Разин.
— Там Васька разошелся... Про тебя в кружале орет что попало.
— Что орет?
— Он-де Астрахань взял, а не ты.. И Царицын он взял.
— Пень,— сказал Степан.— Здорово пьяный?
— Еле на ногах...
— Кто с им?
— Его все... Хохлачи, танбовцы... Чуток Ивана Красулина не срубил. Тот хотел ему укорот навести.
Степан вскочил, стремительно пошел из палаты.
— Сейчас он у меня Могилев возьмет.
Утром Степана разбудил Матвей.
— Степан! А Степан!.. Подымись-ка!
— А?
— Подымись, мол.
Степан приподнял тяжелую хмельную голову, огляделся вокруг. С ним рядом лежала женщина, блаженно щурила сонные глаза. Баба молодая, гладкая.
— Ты кто такая?— спросил Степан.
— Женка твоя.— Баба засмеялась.
— Тю...
— Иди-ка ты отсюдова!— сердито сказал Матвей бабе.— Развалилась... дура гладкая...
— Степан, застрель его,— сказала баба.
— Иди!— прикрикнул Степан.
Баба выпростала из-под одеяла крепкое тело, сладко потянулась.
— Ох, ноченька!.. Как только я вытерпела?
— Иди, сказали!— закричал Матвей.— Бесстыжая...
— На, поцалуй мою ногу.— Баба протянула Матвею ногу.
— Тьфу!..
Степан толкнул бабу с кровати.
Баба засмеялась, взяла одежонку и ушла в другую избу.
Степан спустил ноги с кровати, потрогал голову.
— Помнишь что-нибудь?— спросил Матвей.
— Найди вина чару.— Степан поискал глазами по избе.
Матвей достал из кармана темную плоскую бутыль, подал.
Степан отпил с жадностью, вздохнул:
— Ху!
— Степан, нельзя так...— Матвей изготовился говорить долго и внушительно.— Этак мы не токмо в Москву, а куды подальше сыграем — в гробину, как ты говоришь. Когда...
— Где Васька?— спросил Степан.
— Где Васька?.. Кто его знает? Сидит где-нибудь так же вот похмеляется. Ты помнишь, что было-то?
Степан поморщился.
— Не гнуси, Матвей. Тошно.
— Будет тошно! С Васькой вам разойтися надо. Пока, до беды-то. Вместе вам ее не миновать. Оставь его тут атаманом — куда с добром! И — уходить надо, Степан. Уходить, уходить. Ты человек войсковой — неужель не понимаешь? Сопьются все с круга!..
— «Понимаешь», «понимаешь»... А не дать погулять — это тоже обида. Вот и не знаю, какая беда больше: дать погулять или не дать.
— Смотрите маленько. Да сам-то поменьше пей. Дуреешь ты — жалко до слез.
— Опять учить пришел?
Матвей на этот раз почему-то не испугался.
— Маленько надо. Царем, вишь, мужичьим собираисся стать — вот и слушай: я мужик, стану тебе подсказывать — где не так.
— Каким царем?— удивился Степан.— Ты что?
— Вчерась кричал. Пьяный.— Матвей усмехнулся.— А знаешь, какой мужику царь нужон?
— Какой?— не сразу спросил Степан.
— Такой, чтоб не мешал мужикам. И чтоб не обдирал наголо. Тут и вся воля мужицкая: не мешайте ему пахать землю. Да ребятишек ростить. Все другое он сам сделает: свои песни выдумает, свои сказки, свою совесть и указы свои... Скажи так мужику, он пойдет за тобой до самого конца. Дальше твоих казаков пойдет. И не надо его патриархом обманывать — что он вроде с тобой идет.
Степан заинтересовался.
— А вот здесь у тебя промашка, хоть ты и умный: он, мужик твой...
— Твой тоже...
— Хрен с им, чей он! Он свово поместника изведет и подумает: хватит, теперь я вольный. А невдомек дураку: завтра другого пришлют. А если он будет знать, что с им патриарх поднялся да царевич...
— Какой царевич?*
— Алексей Алексеич.
— Он же помер!
— Кто тебе сказал?
— Да помер он!
— Врут. Он живой... Царь с боярами допекли его, он ушел от их. Он живой.
Матвей внимательно посмотрел на Степана. Понял.
— Во-он ты куды. Ушел?
