И сначала он увидел ночь, темные сырые поля, свежим холодком несло от раскрытых дверей сеновала, и там уже чуть наливался синью, холодел воздух, с последней силой горели над лесом низкие созвездия, и холодела трава к рассвету, потом, как когда-то в детстве, возник перелесок, веселый, насквозь солнечный, ветер тянул по вершинам осин, лепечущих, игривых, сверкающих листвой, и где-то далеко позади этих летних полей и перелесков, за которыми изредка погромыхивало (эту неохватимую даль он особенно мучительно ощущал), был город, утонувший во вьюжных сумерках, и снежный дым окутывал трамваи и фонари в глубине переулков, и где-то орудия двигались под весенним солнцем посреди мокрых полей, и лейтенант Княжко, зеленоглазый, легкий, стройный, как лозинка, шел вместе с ним, Никитиным, сбоку орудий, переставляя узкие, заляпанные грязью сапожки, и была благостно освещенная закатом стена дома, увитая плющом, и золотой коготок мартовского месяца блестел, задевал за черепичные крыши немецкого фольварка, и вставала тихая заря в аллее Трептов-парка, и порхала бабочка по комнате, наполненной светоносным утром и прохладой сада, и холодные губы Эммы, и синяя радостная прозрачность глаз, устремленная в белизну потолка, и опять теплая вода полуденной реки, приятный запах лошадей, дегтя, сладкого сена на телегах, и тот берег, зеленый, таинственный, прекрасный, обещавший ему всю жизнь впереди…
Боль в сердце была такой режущей, такой невыносимой, обливала его таким колючим ознобом, что он застонал, сделал толчок рукой, хватаясь за подлокотник, открыл глаза, увидел черное звездное небо вверху и черное звездное небо внизу, к которому была вытянута из плоскости нога шасси, самолет по-прежнему упорно сигналил красными вспышками нижнему небу, и он успел подумать:
«Неужели здесь? Неужели?»
И тут же он смутно услышал, как, проснувшись от сбавленного гула моторов, от его стона, вскинулся в своем кресле Самсонов, еще невнятно понимая, что случилось, затормошил его с испугом, цепко и резко дернув за плечо, вскрикивая охрипшим после сна голосом:
— Вадим, Вадим! Ты — что?..
«Кто это звал меня так недавно? — отдаленно мелькнуло в сознании Никитина. — Жена? Эмма? Где? Когда? Это все прошлое? Почему оно жило во мне? Я все время возвращался туда? А как же Лида? Как же она?..»
И уже без боли, прощаясь с самим собой, он медленно плыл на пропитанном запахом сена пароме в теплой полуденной воде, плыл, приближался и никак не мог приблизиться к тому берегу, зеленому, обетованному, солнечному, который обещал ему всю жизнь впереди.
1970–1974
Извините, пожалуйста, господа офицеры, дайте мне, пожалуйста, сигарету.
Пожалуйста, возьмите еще сигарет, пожалуйста, пожалуйста!
О, только две сигареты, большое спасибо, большое спасибо
О, «Юно», немецкие сигареты! Большое спасибо, извините, пожалуйста, господин офицер
Нет, нет, нет!
Дом? Кто вы? Почему дом?
Не стреляйте!
Дед полковник?
Да, да, полковник… рейхсвер
Где вервольфы? В скольких километрах? Говори…
Нет, господин офицер, нет! Нет!
Отвечай!
Все! Все!
Очень благодарна, господин офицер!
Можно войти, господин офицер?
С добрым утром, господин офицер, с добрым утром!..
Что это? Почему?
Кофе, господин офицер. Пожалуйста.
Спасибо
Прекрасный, отличный кофе.
пошла, прочь, назад
Гамбург, Курт там
Курт… в Гамбург
Курт уехал в Гамбург? (искажен.)
Пожалуйста, дайте мне книгу. Маленькую книгу.
Немецко-русская книга (искажен.)
Еще раз… Говорите, пожалуйста, медленнее (искажен.).
Я остаюсь… здесь… мой дом… моя комната…
Не понимаю
Извините…
Читайте по-русски, господин лейтенант.
Я остаюсь. Я остаюсь. Курт — в Гамбурге, я остаюсь
Хорошо. Пожалуйста. Хорошо. Это… это правильно.
О, господин лейтенант! Большое спасибо, спасибо!
Я… я… Тихо…
Стой!
Понимаешь?
Я не знаю, что это такое?
Вперед! Живо!
Русская свинья!.. Все свиньи.
Дерьмо свинячье!
Мне грустно, мне грустно…
Прости меня…
Баттерфляй — это по-английски. По-немецки… Пожалуйста, учи немецкий… Бабочка, бабочка
Я иду в школу.
Пожалуйста, говори
Боже мой, бабочка!
Не знаю, что это такое, почему я так печален…
Ты — бабочка
И я — бабочка.
Ты меня понимаешь?
Философия? Никакая не философия!
Девушка Эмма и молодой лейтенант. Война… Бабочка и девушка Эмма.
Мне двадцать лет.
Эмме восемнадцать… Раз, два, три… и так далее!
Вот, пятнадцать, шестнадцать, семнадцать, восемнадцать. О, господи, я такая старая! Настоящая бабушка! Ты меня понял?
Что случилось? Солдаты?.. Что?
Эмма, иди ко мне.
Эмма, все… все… все хорошо…
Все очень плохо, очень плохо!
Эмма, иди ко мне! Иди ко мне! Тихо, Эмма!
Вади-им, я умираю… Я люблю тебя. Я всем сердцем люблю тебя. О, что будет с нами дальше?
С нами бог
Ох, Вадим, любимый… Почему Россия? Почему?
Вади-им, я ничего не понимаю! При чем тут Сталинград? При чем Берлин?
При чем тут это? При чем? Говори по-немецки! Я не понимаю!
Почему ты сказал о Гитлере? Гитлер — сумасшедший! Это дурной, кошмарный сон! Так сказал мой отец, когда Гитлер начал с Россией войну. Но если бы не эта страшная война, ты не попал бы в Кёнигсдорф. Прости меня, если я не так сказала!
Говори дальше. Ради бога, говори!
Я слушаю.
Ты должен учить немецкий. А я буду учить русский.
Русский язык, немецкий язык — зачем так? Иди сюда, Вадим!
Вадим, сядь. Пожалуйста, читай, мой дорогой.
Пожалуйста, я пишу имена: Вадим, Эмма…
Переведи
Я учу русский язык!
Ты уедешь в Россию. Мне грустно. Я умру. Смерть
«Мертвая голова». Дивизия «Мертвая голова».
