Зато решительно восстала против их отъезда Нина Павловна.
– Зачем! Ну куда тебя несет? – говорила она Антону. – Чем тебе плохо дома? Работа, квартира есть, уход есть, – что тебе еще нужно? А ты о матери думаешь? Я так настрадалась из-за тебя!
«Я так настрадалась из-за тебя…» На это он ничего не мог возразить. Это обезоруживало. Имел ли он, действительно, право уехать и бросить ее одну? Ведь у нее теперь никого нет!
Он высказал все это Марине, и она не могла не согласиться с ним: Нине Павловне, конечно, будет трудно. А ему? Антону?
Марина не может решить этого вопроса. Как быть? У Нины Павловны – правда. А разве у Антона не правда? У него и дома сейчас хорошо, и на заводе хорошо, но разве он может удовлетвориться простой, тихой жизнью?
Марина идет к Нине Павловне и говорит с ней по душам.
– Ты понимаешь, Марина, – возражает Нина Павловна, вытирая слезы, – ведь он – все, что осталось у меня в жизни. Все! Придет время, ты сама будешь матерью, и лучшей, конечно, матерью, чем я. И ты поймешь меня!
– А я понимаю вас и сейчас! Нина Павловна! Родная! Но поймите и вы! Антон не может иначе! Он такой! Я вспоминаю, каким я его впервые узнала когда-то, в школе, каким я его к директору отвела и какой он теперь. Он – другой. У него глаза чистые. Он теперь просветленный какой-то, и ему все мало, мало! Он искупить хочет! Вы понимаете? Ему подвиг нужен. Нина Павловна! Он не может иначе. Честь! Теперь ему дороже всего честь!
Нина Павловна тихо плачет, и возразить ей нечего.
– Ну, дай я тебя поцелую! – говорит она Марине. – Умница ты! Люби его! А я… Ничего! Я буду опять возиться со своими подшефными. Для меня ведь это тоже искупление. А потом… Потом и я, может быть, к вам приеду.
– Ну конечно, Нина Павловна! Конечно! Мы устроимся, тогда и вы приедете!
Так и решили. Начались сборы. Тут уже вступили в свои права матери: Екатерина Васильевна и Нина Павловна встретились, не сразу разговорились, потом поплакали, а затем, вытерев слезы, стали составлять список, что нужно взять с собой ребятам.
А тут – фестиваль, город украшается флагами, флажками и лозунгами, и в петлицах, на платьях людей появляется пятицветная розетка фестиваля, и на стенах домов плакатные девушки, юноши всех стран мира пляшут вокруг увитого лентами земного шара.
Мир и дружба!
В последний вечер перед отъездом Антон и Марина гуляли по городу. В центре, против Большого театра, – высокая разукрашенная мачта с флагами, на площади Дзержинского – ковер-самолет, на площади Восстания – макет: развалины, разбитая, полуразрушенная стена и надпись: «Не бывать этому!»
Конечно, не бывать! Не допустить! Не допускать! Обуздать опустошителей земли и разрушителей мира! И строить, и украшать ее, нашу планету! И пусть символом этой жизни будет вонзившийся в небо, золотистый, сверкающий на солнце вот этот шпиль высотного здания!
Как жалко уезжать из такой Москвы!
…Но вещи собраны, билеты на руках, – пора в путь.
Поезд отправлялся с Ярославского вокзала. Народу на перроне множество – одни едут, другие провожают, а некоторые просто смотрят. Еще бы: на вагонах красные полотнища: «На Восток!», «Едем строить!», «Не пищать!»
– Не пищать! – в тон этому говорит и писатель Шанский, пожимая руку Антону.
Он тоже пришел пожелать ему счастливого пути.
Он хотел бы много сказать этому на его глазах развернувшемуся в плечах парню с красивыми, заново отросшими волосами. Но говорить сейчас некогда, да, пожалуй, и не к чему. Человек прошел, через мучительные водовороты жизни и теперь выходит на стрежень, на прямое и сильное течение: плыви, греби и не сбивайся с курса, покоряй открывающиеся перед тобой дали и смелее входи в щедрое, чистое племя созидающих – и жизнь, и себя, и судьбу.
А кругом обычная перронная суета – последние разговоры, советы, улыбки, слезы. Там – баян и песни, а вот девушка сдернула косынку с плеча и пошла – платье колокольчиком, берегись, каблуки, – «давай «русскую»!».
Потом прощание и последние взмахи рук. Вагон немного качнуло, и все поплыло назад – и гармонист, и Георгий Николаевич, и Екатерина Васильевна, и Шанский, и дядя Вася, и Печенегов, и вытирающая слезы Нина Павловна. Поехали!
Все-таки это было событие: они ехали из прошлого в будущее! И разве можно было просто так вот: сесть и болтать, или лечь спать, или открыть сумку и начинать закусывать? Это было большое событие!
Антон с Мариной стояли у окна и смотрели. Впереди была новая жизнь – может быть, тайга и большие переходы в ней, строительные леса и жизнь в палатках. Ну что ж – в палатках так в палатках! А Москва уходила назад: дома, заводы, железнодорожное депо, купола и шпили Сельскохозяйственной выставки. Яуза. Солнце садилось в облака и проглядывало сквозь них, как уголек. Мимо проскакивали платформы, дачные поселки, рощи. Вот поезд прогремел по мосту, и в сумрачном еловом лесу мелькнула платформа «Абрамцево».
Антон вздрогнул. Как он забыл? Ведь он совсем забыл, что они едут по этой дороге, по тем памятным, страшным местам!
Но в этот момент пальцы Марины легли на его руку. Она ничего не сказала, только тронула. Антон взглянул на нее и отошел от окна.
1955—1960
