– Огонь!
Удачный ответ. В одном слове кок сумел объединить и общую боевую задачу всего флота, и свою узкую специальность – поддерживать огонь в камбузе.
Отряд давно уже шел в открытом море.
Свободные от работы краснофлотцы затверживали турецкие, греческие и итальянские слова из специально выпущенного к походу «Словарика наиболее употребляемых слов». Зубрили на все Черное море:
– Дайте мне стакан воды. Сколько жителей в этом городе? Хорошо ли вам живется? Нам живется хорошо.
– Здравствуйте – мерхаба. Прощайте – смарладык.
– Синдрофос- товарищ, аркадаш- товарищ, кампаньо – тоже товарищ. По-гречески, по-турецки, по-итальянски.
У нас была своя книга – «Русско-французские разговоры для употребления в школе и в путешествии».
Не знаем, как в школе, но в путешествии она могла поставить путника только в дурацкое, двусмысленное положение.
Вот глава под названием «Встреча друга».
А. – Как, это вы? Вы взаправду?
Б. – Это я сам.
А. – Вы меня поразили. Я ожидал вас здесь встретить. Я ожидал вас утром, в два часа пополудни, поздно вечером, вечерком. Когда вы возвратились?
Б. – Я прибыл вчера вечером.
А. – Как вы прибыли?
Б. – Я прибыл на трамвае, по железной дороге, в телеге, пароходом, омнибусом, в лодке, в кабриолете, на велосипеде.
А. – Я забыл осведомиться о вашем дядюшке.
Б. (как видно, замогильным голосом). – Он очень, очень несчастлив, он потерял все свое состояние.
А. – Как! Неужели? Возможно ли это? Может ли это статься? Может ли это быть? Кто бы это подумал? Этого я никогда бы не подумал. Как это могло статься? Это невозможно. Это не может быть. Это меня очень удивляет. Это непонятно. Это невероятно. Это даже нечто совсем неслыханное.
Б. (не обращая внимания на кудахтанье А., еще более замогильно). – Знаете ли вы, что отец г-на X. только что умер?
А. (приходит в страшное возбуждение). – Это меня очень огорчает. Это меня чрезвычайно огорчает. Я безутешен. Это приводит меня в отчаяние. Какая жалость. Это очень жаль. Это очень неприятно. Это очень печально. Это очень досадно. Это очень оскорбительно. Это очень жестоко. Это в высшей степени страшно. Это огромное, громадное несчастье. От этого волосы могут стать дыбом!
Б. (громовым басом). – Говорят, его старший сын причинил ему много горя.
А. (лопочет). – Какой срам! Не стыдно ли ему! Это правдоподобно. Это более чем правдоподобно. Ничего нет правдоподобнее. Это удивительно. Это бог знает что. Это черт знает что!..
Б. (сообщает очередную новость). – Его мать также скончалась от потрясения (недовольства).
А. (заводит свою машинку). – Может ли это быть? Это не может быть. Это может быть. Этого не бывает. Это бывает часто, частенько. Вы меня заинтриговали. Вы доставили мне громадное, порядочное удовольствие. Я покорнейше вам благодарен. Я по крайней мере рад (доволен). Я в восторге. Я в значительной степени удовлетворен. Я ликую.
Б. (холодно). – До свидания. Добрый вечер. Доброй ночи.
А. (беспечно чирикает). – Здравствуйте. Доброе утро. Счастливо оставаться. В добрый час. Добрый полдень. Хорошо ли вы позавтракали? Не соблаговолите ли познакомиться с моей женой и тремя малолетними сынами?
Б. – Я чувствую удушье. Мне значительно плохо. Я чувствую себя неважно. Меня оставляют силы. Я умираю (задыхаюсь).
А. (галдит). – Что с вами? Вы больны? Посмотрите на себя, на кого вы похожи. На вас лица нет. Вы побледнели. Вы совсем белый. Вы стали сини. Это жутко. Это неосмотрительно. Вы недостаточно следите за своим здоровьем. Обратитесь к врачу-специалисту.
Б. (неожиданно оживая). – Я хочу применить к себе водолечение. Во сколько франков обходится сеанс?
Здесь глава «Встреча друга» естественным путем переходит в следующую главу – «У доктора».
Вечером, когда командиры в кают-компании со страшным стуком играли в домино, на крейсер стали валиться с неба летевшие в Африку усталые птички. Изнеможденные, они падали на палубы, залетали в люки, садились на боевые башни. Вахтенные брали их в свои большие наждачные ладони и отогревали в карманах, пропахших смолой и свежим канатом.
Могучие машинные силы мерно дрожали внутри на диво склепанной корабельной коробки, легко увлекая «Красный Кавказ» вперед. Позади неотступно светились зеленые и красные огни эсминцев.
И днем и вечером всюду можно было увидеть Семенова с поднятым кверху большим пальцем правой руки.
– Вот что, ребята, – говорил он, рассеянно засовывая крошечную птичку в тесный боковой карман кителя, – надо сделать какой-нибудь такой уголок юмора с самокритикой. Надо, надо.
А ночью он пропал совсем.
Утром, таким же свежим и чистым, как в Севастополе, отряд соединился с подводными лодками и вошел в Босфор.
Мы увидели маленькие города, спящие над голубой водой, такой голубой и теплой, что не верилось, будто она может быть соленой. Циклопические круглые башни старинных крепостей стояли над проливом. Побежал босфорский пароходик, и первые турки, столпившись на одном борту, возбужденно махали советским кораблям светлыми шляпами. У самого крейсера, на парусной шаланде, показался любопытствующий рыбак, в мягкой шляпе и жилетке на голое тело. Ноги его по колено уходили в живую шевелящуюся рыбу. Это были большие нежные синеватые рыбы торпедного вида и блеска. Тоненький звоночек послышался с берега.
– Трамвай! Трамвай! – закричал кто-то таким же взволнованным голосом, каким матросы Колумба кричали: «Земля, земля!»
И сразу же раздались оглушительные, лопающиеся выстрелы салюта нации. Крейсер окутался дымом. Полетели обгоревшие клочья пыжей. Между выстрелами проскакивали парадные такты оркестра. Навстречу «Красному Кавказу», приподняв над головой котелок, мчался в катере советский консул. Отряд бросил якоря против мраморного дворца Дольма-Бахче.
Минуту была тишина. Над малоазиатским берегом показались дымки турецкой батареи, и погодя немного донеслись приглушенные расстоянием звуки ответного салюта.
С последним выстрелом на кормовой надстройке появилась фигура Семенова. Бледен и утомлен он был чрезвычайно. Всю ночь редактор провел в типографии, зато нес сейчас кипу только что выпущенных номеров газеты.
– Вот что, ребята, – начал он и сразу же остановился, глядя вперед себя.
Перед ним лежал Стамбул.
Город захватывал половину горизонта. Он был громаден. Все в нем было перемешано – дома и минареты, башни и банки, купола и мачты судов, стиснутых между берегами Золотого рога.
– Вот что, ребята, – снова начал Семенов, – городок хорош, надо делать второй номер. Тема – ребята на берегу. Можно сказать, для них это экзамен политической зрелости. Надо, надо делать.
Он даже приврал, как это делают все опытные редактора.
– Машины стоят, – сказал он, – честное слово. Типография прогуливает.
Пока рассматривали газету, Семенов стыдливо заглядывал через плечо и бормотал:
– Вы не смотрите на рисунки. Техника клише у меня пока что хреноватая. Пришлось делать гравюру на линолеуме.
На самом деле газета была хорошая, дай боже многим профсоюзным органам. Напечатана чисто, телеграммы – последние, полученные по радио, жизнь корабля освещена, передовая короткая и ясная. Был и фельетон. А что касается рисунков, то ничего хреноватого в них не было, просто Семенов зарвался, перескромничал. Стихотворения не было. Действительно, Жученко поставил себе невыполнимую задачу – срифмовать слово «вымпел».
К крейсеру подплыл первый частник в лодочке с плюшевым сиденьем и бомбошками. Его не подпускали к трапу, он лез, вахтенный старшина отмахивался от него своей медной дудочкой. Но розовая надежда не покидала частника, и он тихо плавал вокруг корабля, обещая взглядом неисчислимые выгоды и показывая жестами, на какую громадную скидку он способен из уважения к клиентам,
Краснофлотцы, готовясь съехать на берег, бесконечно чистили друг друга щетками и сдували с рукавов пылинки.
1935
Голубой советский крейсер стоял на открытом рейде против дачной пристани Фалерон. Слева, за мысом, густо покрытым белыми и розовыми домиками, находился порт Пирей. Справа, на высоком холме, виднелся афинский Акрополь. Был конец октября. Светило сильное солнце, дул африканский ветер, и поднятая им древняя пыль создавала легкую мглу.
В семь тридцать от корабля отвалил первый рейсовый баркас, и началось регулярное сообщение с берегом.
Стремительно приблизилась курортная деревянная пристань на тонких металлических опорах, баркас развернулся и, закачавшись на собственной волне, причалил к лестнице. На пристани людей было мало – наш сигнальщик с флажками, несколько загорелых полицейских и два караульных греческих матроса в белых шапочках набекрень и темно-синих шароварах, стянутых у щиколотки.
