Лола Елистратова - Физиологическая фантазия

Хозяин балагана. Сегодня, в пятницу, 30 февраля, прославленные комедианты представят на нашем театре несравненную и всему миру известную пьесу под названием:

К сведению зрителей, развлечение редкостное и бесспорно заслуживающее двойной платы. Кто слышал, расскажи другим.

(Идет по сцене с криками.)

Волшебно-комическая пьеса!

Механический балет-маскарад!

Занимательные и великолепные метаморфозы, превращения и перемены!

Световидный или кинетозографический театр, состоящий из замечательной во всех отношениях местности города Москвы!

(Заходя за кулисы.) Вид ада с превосходным фейерверком, куда черти утаскивают Фауста.

Фауста (выходит на сцену, молодая красивая женщина с белокурым хвостом на макушке, в джинсах с низким поясом). Еще чего! Никто и никуда меня не утащит.

Критик (сидит сбоку от сцены). Но позвольте… Фауст не может быть женщиной. Это же нонсенс. Опять какая-то безобразная дамская путаница.

Фауста (пляшет и поет). Ля-ля-ля…

Критикесса (сидит с другого боку от сцены). Интересно будет взглянуть на Маргариту.

Марк (выходит на сцену, смущенно поправляя очки на переносице). Здравствуйте.

Хозяин балагана (высовываясь из-за кулис). Мы покажем вам пьесу о блудодействе доктора Фауста, который вел свинскую и эпикурейскую жизнь и совокуплялся с дьявольскими суккубами, являвшимися в образе такой красы, что сказать нельзя.

Критик (с сомнением глядя на Марка). Это про него, что ли?

Марк сконфуженно кивает.

Критикесса. И как же тебя зовут, красавица?

Маргарит? Марк. Нет, меня зовут Марк.

Хозяин балагана (продолжает). А эту, милую и прелестную на вид, доктор так полюбил, что ни на мгновение не мог с ней разлучиться и предавался с ней непотребству до самой кончины.

Фауста (настораживаясь). Чьей кончины?

Критикесса. Вашей кончины, госпожа доктор. Приходит время платить за учиненные проделки.

Фауста. Ах, так? (Свистит.) Животное, ко мне!

На сцену с рыком выскакивает большой плюшевый зверь. Критик и критикесса разбегаются с воплями.

Фауста, Марк и Животное (взявшись за руки, пляшут и поют).

Чему быть, того не миновать, да и наша история слишком заманчива, чтобы упустить такой случай выманить деньги у любителей театра. Хозяин балагана (снова появляясь на подмостках). Мы превосходно изобразим отчаянье Фаусты и кривлянье остальных. Балет фурии под громы и молнии! Живописные картины, виды и декорации! Начало имеет быть ровно в шесть часов.

Таня вышла из метро на станции «Чертановская», на площадь, залитую овощным развалом. Шум, гортанные выкрики смуглых торговцев, запах жареных пончиков, сочность яркого фламандского натюрморта: пупырчатые крошечные огурчики и белый, зеленый, бородатый лук-порей, и переспелые, сладкие, кровавые помидоры. Это было царство торжествующей плоти, телесного низа – пахучее, летнее, веселое и грязное, хлюпающее, чавкающее, подтекающее перекаленным маслом, подванивающее гнилью и не задающее ненужных вопросов.

Дальше, за рынком, ближе к озеру, начинался ветер, невежливо сметающий с крайних ларьков кинзу и петрушку. По безнадежной луже перед аптечным киоском, возле входа на мост, шла бурная рябь. А на самом мосту, соединявшем метро с микрорайоном Северное Чертаново, еще хуже, ураган просто сбивал с ног.

Этот ветер, прилетавший из-за леса, словно отрезал высящиеся за озером дома-корабли от грязного и веселого развала перед метро.

Ветер был чистым, холодным и строгим.

«Дело в том, – сказала однажды Фауста Петровна, – что там, далеко, за чащей, живут чистые». Таня хотела было возразить, что нет там никаких чистых, а всего лишь обычное московское Ясенево, но побоялась, промолчала. Не очень-то поспоришь с Фаустой Петровной. Да и потом, только она одна и знает, что имеет в виду, когда говорит. Поэтому лучше помалкивать.

Заранее морщась от неизбежного холода, бьющего в лицо, Таня зашла на мост, который вел к дому Фаусты. Когда-то ей объяснили, что роза ветров в этом месте расположена таким образом, что дует всегда со стороны леса, лежащего за Северным Чертановым. Странное название – «Чертаново»: вроде происходит от понятия «черта». Уж не та ли самая черта, которая отделяет чавкающее базарное лето возле метро от темного дома-корабля с другой стороны воды? Может быть, но объяснение, найденное Таней, было еще неприятнее: про себя девушка упорно связывала «Чертаново» со словом «черт». Почему, растолковать сложно, но была связь, была. Темная и опасная.

Ветер дул в уши с такой силой, что Таня даже сняла с шеи красный шелковый шарф и повязала его на голову. Главное дойти до первой арки и оказаться во дворе: там яма холода внезапно переходила в ровное тепло, ураган стихал. Самым тяжелым испытанием оказывался именно мост.

Конечно, к дому Фаусты существовал и другой путь: понизу, по берегу озера. Там ветер был слабее, но Таня почему-то не любила эту дорогу. У озера на нее нападал необъяснимый страх, словно что-то темное и бесформенное потихоньку шевелилось в куще прибрежных деревьев – невидимое для глаза, но четко фиксируемое внутренним чувством опасности. И, несмотря на рыбаков с удочками, на буйные катамараны и громыхавшие музыкой кафе, все то же, темное, таилось и в воде – подстерегало, ждало случая.

Поэтому Таня предпочитала бороться на мосту с ветром правосудия, прилетавшим от чистых. В конце концов, не так уж это долго: шаг, два, десять – и вот уже арка, а за ней – подъезд Фаусты Петровны.

У подъезда толпился народ; слышались возбужденные выкрики. Таня узнала вахтершу из дома Фаусты и техничку-смотрителя, пожилую чаровницу на высоких шпильках.

Обе хмуро оглядели девушку с головы до ног.

– Здравствуйте, – сказала Таня.

Женщины не ответили. Таня была из той категории девушек, которым злобные бабульки не говорят ни «спасибо», ни «добрый день». Даже если она первая поздоровалась. Но это жалкое «здрасьте» никак не может искупить ни возмутительную молодость, ни, тем более, яркую красоту. Светлые волосы, темные глаза, красный платок – безобразие, просто безобразие. Какое уж тут «здравствуйте».

В центре толпы держал речь плотный мужичок с десятого этажа, раз в неделю приходивший к Фаусте Петровне мыть окна.

– Как будто зверь изгрыз… Как зверюга дикая, – повторял мужик.

Народ охал.

Тане стало любопытно. Она остановилась за спиной у вахтерши и стала прислушиваться.

– Капитан с утра сказал: такие случаи уже были, – проговорил мужик, явно наслаждаясь производимым на публику впечатлением. – Один раз в Черемушках, а другой не то в Медведкове, не то в Петровско-Разумовском.

– Так что ж это, маньяк, что ли? – прошептала техник-смотритель, качнувшись на тонких каблуках.

– Оборотень, милая, – решительно заявила бабулька с третьего этажа. – Как есть оборотень.

– Какой оборотень, – отмахнулся мойщик окон. – Серийный убийца. Говорю вам. Маньяк. Злобный как зверь.

– Господи, – сказала жалостливая вахтерша, – а сколько же ему лет было?

– Да кто ж его знает… Молоденький… Лет двадцать – двадцать пять, – отвечали с разных сторон.

Вахтерша покачала головой и оглянулась. А оглянувшись, опять заметила Таню у себя за спиной.

– Вы кто такая будете? – строго спросила она. – Как ваши инициалы?

Таня покраснела, как застигнутая на месте преступления:

– Какие инициалы?

– Инициалы, – уперлась старушка. – Это значит: имя, фамилия, отчество. И вообще, чего вы здесь стоите? Вы из какой квартиры?

– Я помощница Фаусты Петровны, – пробормотала девушка. – Ассистентка. Вот шла на работу и услышала…

– Ассистентка! – разворчалась вахтерша. – Фаусты Петровны!

– Да правда, правда, я ее знаю, – сказал тот, плотненький, с десятого этажа. – Она там вечно у Фаусты в лаборатории толчется.

– А зачем? – не успокаивалась смотрительница порядка.

– Я лекарства помогаю готовить, кремы, – рассердилась в конце концов Таня. – У меня-то все в порядке. Лучше скажите, что здесь произошло.

– В порядке у нее! – не унималась фурия. – Неизвестно, что у вас там творится…