Похоже, я растерял все, что меня когда-то красило.
Терри
— Терри на проводе, — сказал я.
Телефонная трубка прокашлялась.
— Привет, Миранда, — продолжал я. — Как дела? Нет, Грегори на минутку вышел. Перезвони чуть позже. Ладно. Пока.
На самом деле Грегори сидел рядом с дверью, положив руки ладонями вверх на крашенный под мрамор кухонный стол.
— Порядок? — спросил он.
Я кивнул, и он перевел дух.
— Теперь она стала посылать мне похабные стишки, — сказал Грегори.
Подходящий момент, чтобы его ублажить.
— Правда? И что за похабные стишки?
— Скажи, тебе случалось получать от девицы похабные стишки?
— Вроде нет.
— И никак ее не заткнуть. Все про мою «горделивую палку». И какая-то чушь про ее «сокровищницу». А может, и мою сокровищницу — не знаю.
— Скорее все же про ее сокровищницу. Не может же у нее быть горделивой палки?
— У нее может. С такой станется. Даже две.
— И что же она пишет о твоей горделивой палке в своем похабном стишке?
— Только про нее и талдычит. Тьфу! Еле дочитал. И никак ее не заткнуть. Мне такие дела не нужны.
— Какая мерзость! — сказал я с воодушевлением. — И что же ты собираешься предпринять, Грег?
— То-то и оно. Что я могу? Сказать ей: «Слушай, давай обойдемся без похабщины, ладно? Кончай свою похабень»? Так она меня и послушает. Правда, я всегда могу обратиться в полицию… вот пусть полиция и разбирается. А что она заставляет вытворять меня в постели…
— Почему бы тебе просто не сказать, чтобы она убиралась?
Грегори посмотрел на меня щенячьим взглядом, в котором читался благоговейный ужас.
— Ну, ты даешь! Ты что… ты что — так бы и сделал?
— Боже мой, нет. Я бы заставлял ее заставлять меня вытворять черт-те что в постели. Я бы даже разрешал ей писать мне похабщину. Я бы даже писал ей похабщину в ответ.
— Ты серьезно?
— Спорим. Я уже дошел до точки. Не могу дольше терпеть. Кажется, все решили перестать со мной трахаться. Не понимаю почему. Джита и та не хочет.
— Это та малютка, ушастая? А она-то что?
— Откуда мне, черт побери, знать? Говорит, что не хочет. И не знает, почему не хочет. Но знает, что не хочет.
Услышав это, Грегори оживился.
— Забавно, — сказал он, откидываясь на спинку стула. — У меня так все наоборот. Все всегда хотят меня трахнуть больше, чем я их.
— Так ведь ты у нас голубой, разве нет? А если ты — педик, то всякий захочет тебя трахнуть. В том-то вся и суть — быть педиком: занимайся чем хочешь и с кем хочешь — всем наплевать.
— На данный момент — ничего похожего, — сказал Грегори, и мышцы его стройной шеи напряглись. — Если бы не эта херова Миранда…
— Ну да.
— Со своими запросами. — Он спрятал лицо в ладонях. — Такой ночи, как последняя, я больше не вынесу. Просто не вынесу. — Он взглянул на меня. — Тварь ненасытная. Рассказать тебе про одну из ее штучек? Рассказать? Она отсасывает тебе, после того как ты ее трахнул! После. Вот так. Сука. Что скажешь?
— Пиздец просто. В лучшем смысле этого слова.
— Конец света — можешь мне поверить. А еще она теребит тебе яйца всю ночь, пока ты делаешь вид, что спишь. А еще она ковыряется своими… ну, ты понимаешь.
— Что — прямо у тебя в жопе?
— Точно.
— И что тут страшного? — спросил я нетерпеливо. — Уж должен был привыкнуть.
— Но у нее не ногти, а когти.
— А не мог бы ты просто — о, Господи — переговорить с ней обо всем этом? Окоротить ее, одним словом.
— Конечно нет. Что за бредовая мысль. А знаешь, сколько у нее было любовников? Угадай. Ну, смелее. Угадай. Больше сотни за два года!
— Чушь.
— Истинно говорю. Она и не скрывает. Если прикинуть — по одному в неделю. У Кейна все ее трахали. У Торки все ее трахали. Все и везде ее трахали. Куда ни глянь. Каждый прохожий ее трахал! Ни разу не встречал человека, который бы ее не трахал. И носильщики, наверно, трахали. И уж лифтеры ее точно трахали. И…
— Я ее не трахал, — заявил я, решив поставить точку в этом пугающем обмене опытом.
И что же услышал в ответ?
— Но ты бы мог, Терри. Честно. Никаких проблем. Она частенько говорила, что ты ей нравишься. А она вечно трахается с теми, от кого ее воротит. Слушай, она тебя хорошенько прощупает. Это точно. Хочешь скажу, с чего она начинает? Только ты собираешься ее поцеловать, как она обеими руками вцепляется в твой…
Да неужто? Ой, не похоже, чтобы она на меня клюнула. (Все прочие-то клевать и не думают.)
Девицу, которую я сейчас от Грегори вроде как отшиваю, зовут Миранда. Ей девятнадцать. У нее жесткие светлые волосы, душевная фигурка, влажные синие глаза и большой, резко очерченный рот. Она хорошенькая, и я, похоже, ей не чета. Но вообще-то выглядит она шикарно. И характер у нее, наверное, не простой (вероятно, она и делала все, о чем рассказывал Грегори, если ее об этом просили). Не считая того обстоятельства, что я по уши влюблен в Миранду, есть еще три убедительнейшие причины, по которым я готов принять у Грегори эстафету.
Во-первых. Она мне действительно нравится. В отличие от стандартных партнеров Грегори женского пола (надменных сирен с рельефными чертами лица, крупами племенных кобылок и именами вроде Анастасия или Тэп. Все они лощеные, дорогие и почти всегда вдвое выше меня. Я с трудом удерживаюсь, чтобы не называть их сэр), Миранда ухитряется производить впечатление представительницы рода человеческого: встретив ее, легко проникнуться мыслью, что вы оба — с одной планеты. Вместо вялого отвращения — или, чаще, заученного равнодушия, — с каким девицы Грега обычно реагируют на мое появление, Миранда узнает меня, говорит «привет», «до свиданья» и всякое такое. На самом деле я сталкивался с ней всего дважды: первый раз, когда забавная малышка, пыхтя, поднималась по лестнице (она, видите ли, «забыла» про лифт), и второй — когда крохотная глупышка одевалась поутру (после того кэк Грег убежал на работу. Нет, сисек ее я не видел). Оба раза она добродушно поболтала со мной.
Во-вторых. Я крайне живо интересуюсь, исходя из общего принципа, всеми интимными подробностями, касающимися Грегори. Мне нужны подробности и еще раз подробности, доподлинные подробности, причем обязательно болезненные, ранящие и нелепые. Я лелею мечты о его импотенции, монор-хизме и преждевременном семяизвержении. Я страстно желаю его срывов и неудач; я томлюсь ожиданием узнать о постигших его травмах. (Почему бы ему просто не вышвырнуть своих девок и не стать тем, кто он есть на самом деле, — гомиком? Для меня так было бы намного проще.) И конечно, прежде всего я жажду, чтобы Грегори не был так щедро одарен от природы. Я алчу этого. Мне всю жизнь хотелось, чтобы у него был маленький член. Еще до того, как мы встретились, его половое убожество было первейшим условием моего благополучия.
В-третьих. С одиннадцати часов вечера 25 июля прошлого года (да и тогда это было нелегко. Все-таки бывшая подружка. Я напоил ее и напился сам. Я рыдал, когда она сказала мне, что не даст: это настолько сразило ее, что она тут же согласилась) мне никого не удавалось затащить к себе в постель. Это было полгода назад.
Что же вдруг стряслось со всеми девицами, мать их за ногу?
Или что-то не так со мной?
Я никогда не придавал значения тому, как я выгляжу (Грегори, как я понимаю, не способен думать ни о чем другом). Вид у меня самый заурядный. Если не считать рыжеватых волос — в недолгие школьные годы меня даже прозвали Рыжиком, — вид у меня самый заурядный, я похож на образованного представителя среднего класса, выбившегося в кое-какие начальники, словом, на одного из тех, мимо кого вы, не замечая, каждый день проходите по улице и не узнаете, даже если повстречаете вновь. (Вы не станете провожать меня взглядом. Но кому какое дело?) Я всегда, и довольно поверхностно, полагал, что выгляжу неплохо, во всяком случае — не уродом. За всю мою жизнь у меня было среднестатистическое количество женщин и такое же среднестатистическое, связанное с ними количество тревог, колебаний и благодарности.
Теперь все иначе. Как, почему? Они разговаривают со мной, они готовы отправиться со мной в гости или на прогулку, пообедать со мной, выпить, потискаться, почмокаться и даже лечь со мной в одну постель. Но трахаться? О нет, только не они. Только не они — о нет! (Да что они вообще себе думают, а?) Это могло бы обидеть и смутить меня, если бы я хоть раз возомнил себя привлекательным. Но мне никогда и мысли такой в голову не приходило. Что же заставляло их трахаться со мной раньше? Мое былое обаяние, или то, что девушки были добрее, а мои уловки хитроумнее, или дело просто в удаче? Похоже, я растерял все, что меня когда-то красило.
