Александр Торин - Дурная компания

Молодого инженера, героя романа Александра Торина, приглашают на работу в преуспевающую американскую фирму. Искушение велико: залитая солнцем Калифорния, знаменитая Кремниевая долина, центр мировой компьютерной промышленности, высокая зарплата...

Герой и не подозревает, что он попадает в «Дурную компанию». Сюрпризы начинаются с первого же дня.

Если хочешь преуспеть в фирме, то должен быть одет в полосатую рубашку, темно-серые или черные брюки, скромный кожаный пояс с золотой пряжкой, черные или коричневые кожаные ботинки и темные строгие носки. При этом на рубашке сзади обязательно должна быть складочка и вешалка.

К концу второго дня новому сотруднику компании «Пусик» кажется, что он начинает сходить с ума...

Где вы, где же все эти тени прошлого, иногда живые и осязаемые, иногда не вполне реальные и оставляющие какое-то смутное впечатление: а со мной ли все это происходило, да и происходило ли это вообще? Жизнь, в которой я жил, что-то делал, говорил, ходил, думал, дышал. Холодный ветер весной на Калининском проспекте в Москве, колонны Ленинской библиотеки, невысокий ряд домов на улице Герцена, аккорды, несущиеся из консерватории, сугробы, яркий, какой-то неестественно белый свет и источенные временем камни в пригороде Иерусалима, торжественный простор Невы, набережная, Марсово поле и величественные решетки Летнего сада, горячий воздух, наполненный возгласами людей на незнакомом языке и пропитанный запахами кофе, фруктов и буйного цветения. Ах, как прекрасно захватывало дух на подъезде к Иерусалиму, когда город, казалось, вырастал из окружающих гор и упирался домами прямо в небо, неестественно низко висевшее над верхушками лысых гор Иудейской пустыни, покрытых каменными террасами, несущими на себе следы прикосновения рук древних земледельцев. И дул, дул свежий ветер с Балтики, гоняя сизые тучи над мостами Петербурга, и ряд домов на другой стороне Невы напоминал аккорд из какой-нибудь симфонии. И чинно шли по улице религиозные евреи, а в саду кустарник рос над склепом, которому было уже несколько тысяч лет, и кто знает, чьи кости когда-то в нем лежали, правоверного торговца, священника или знатного гражданина. Иерусалим пал много веков спустя, и прах его был развеян по ветру под звук маршировавших мимо римских легионов. Подъезд из дома открывался прямо в сад, буйно цвели кусты какого-то неизвестного растения, и воздух был прозрачен настолько, что казалось — сейчас зазвенит. Только небольшое углубление в белом камне скалы светилось среди зелени и цветов. И свет, неестественно яркий свет, исходящий от всего вокруг…

«Бррр, куда это меня занесло?» — Я трясу головой, и шепчущий ветерок воспоминаний тускнеет и уходит куда-то, как улетевшая легкая дрема. Я смотрю по сторонам и вижу перед собой привычную стерильную обстановку, чем-то напоминающую больницу: белые пластиковые плитки, белый чуть мерцающий свет люминисцентных ламп, шелестение кондиционера, выбрасывающего из сеток, тут и там нарушающих однообразный узор пластиковых плиток потолка, некое подобие воздуха, которым можно дышать, но нельзя надышаться. Единственное свойство этого воздуха — его постоянная температура. Почему-то решетки кондиционера покрыты узорами, поразительно напоминающими свастику. Жужжат бесчисленные серые коробки, светятся, как глазками, маленькими зелеными лампочками. Эти коробки — основной источник существования нескольких десятков людей, спрятанных в чреве компании Ефима Пусика. Некоторые из коробок разворочены, и наружу торчат их внутренности — пучки проводов, черные жучки микросхем. Люди, сидящие в большом зале, склонились над ними, как хирурги над больным во время операции, и сосредоточенно копаются в их чреве.

Я перевожу взгляд на окно. На горизонте возвышаются безжизненные лысые горы, покрытые выжженной травой. У их подножия белеет комплекс построек, напоминающий нефтеперегонный завод. Это канализационная станция, перерабатывающая продукты жизнедеятельности, выделяемые обитателями большого индустриального города, расположенного неподалеку. Иногда вечерами сладковатый ветерок омывает эту станцию, подкатывает к нашему зданию, просачивается через вентиляционные решетки, испещренные подобиями свастик, и оседает в коридорах, создавая иллюзию присутствия в большом общественном туалете.

По улице ходят два человека с наушниками и странными машинами, висящими у них за спиной. На первый взгляд может показаться, что они посмотрели мультфильм про Карлсона, который живет на крыше, и хотят взлететь, так как машины издают рычание, вой, чихание и иногда извергают клубы ядовитого сизого дыма. На самом деле, это бензиновые двигатели, нагнетающие воздух в шланги, которыми они разгоняют листья, лежащие на дороге. Метла как оружие пролетарского дворника им явно недоступна, как, впрочем недоступно им и осознание полной бессмысленности их деятельности. Только что сдутые ими листья мгновенно подхватываются налетевшим ветерком и разлетаются по сторонам с какой-то особенной силой. Я некоторое время размышляю над физической сутью этого явления. Лист, пассивно лежащий на дороге, не впитывает в себя никакой энергии, но, подброшенный неистовым потоком воздуха с запахом масла и бензина, он впитывает энергию, и даже слабое дуновение резонирует в нем и подбрасывает его в воздух с удесетяренной силой. Через несколько секунд, пока эти мысли проносятся у меня в голове, становится ясно, что моя теория не выдерживает никакой критики с точки зрения современного естествознания.

Две фигурки удаляются в плоское безжизненное пространство пейзажа, продолжая с методичной бессмысленностью развеивать сухие листья. Они бредут по дороге, чихают и жужжат моторы, поднимается пыль. Эти люди и их действия представляются мне философским обобщением проходящей человеческой жизни.

Из здания напротив выходит полный человек в хорошем костюме. Он несет под мышкой пузатый кожаный портфель, в котором обычно носят протоколы крупных деловых сделок, проходит под развевающимся звездно-полосатым флагом и садится в огромную блестящую американскую машину, более напоминающую небольшой автобус. Машина ревет всей мощью своего восьмицилиндрового двигателя, взвизгивает шинами и уносится, оставляя после себя лишь маленькое облачко выхлопных газов. На вид этот человек похож на преуспевающего бизнесмена, но здание, из которого он вышел, принадлежит религиозному центру. Впрочем, в Америке одно немногим отличается от другого. Недавно выяснилось, что святые отцы, работавшие в этом центре, развращали малолетних прихожан, был крупный скандал, но на чувства верующих это видимого влияния не оказало.

Широкая асфальтовая дорога течет мимо одинаковых зданий, напоминающих грибы, выросшие после дождя. Здания эти похожи на упаковочные коробки, в которых кто-то проделал отверстия для окон и застеклил их темным стеклом. Большинство коробок пустуют — компании разоряются одна за другой и уезжают из райского уголка в более скромные и дешевые штаты Америки. Процветает только религиозный центр, в избытке производящий туманное облако проповедей. Второй процветающей фирмой в округе является компания Пусика, которая, в отличие от проповедников, производит вполне осязаемые предметы материального мира.

Я мысленно возвращаюсь к той цепи событий, которые привели меня в эту странную точку жизненного пространства и времени. Начиналось все хорошо, но когда же впервые у меня в груди и в желудке возникло странное посасывающее тревожное чувство, которое, наверное, возникает в роковые моменты судьбы, засасывающей тебя в водоворот событий, которые ты уже не в силах изменить, и только подсознание отбрасывает смутную тень из будущего на действительность и шепчет тебе: «Берегись, берегись, берегись…»

Огромный, не вполне чистый, трясущийся автобус, совершенно не соответствующий представлениям бывшего советского человека о загранице, а тем более о цитадели империализма и крупнейшей и богатейшей стране Запада, вез меня с центральной автобусной станции Манхеттена в аэропорт имени Кеннеди. По представлениям моей юности, прошедшей под сенью марксизма-ленинизма, такой автобус мог передвигаться только где-нибудь в африканской стране, вставшей на осознанный курс социалистического строительства и утилизирующей отрыжку прошлых ошибок в виде доставшегося в наследство от колонизаторов проржавевшего допотопного средства передвижения человеческих тел с сиденьями черными от пота и грязи тысяч перевезенных им аборигенов.