"Прошу обратить внимание на нашего соседа Павла Егорова. Он появился месяц назад с половиной, когда вы отдыхали в Крыму в очередном отпуске. По обмену с доплатой из Москвы. Старик Степанов умер, и сын
Степанов, который был прописан в доме, но никогда в нем не жил, только летом пасся на дедовых грядках, поменял дом на Москву, хотя у него и без того есть в Москве жилплощадь, только он там не прописан, у матери. И в результате махинации вместо спокойного и вежливого
Степанова теперь у нас вышеназванный Павел Егоров с женой.
Во-первых, о жене, которой рабский труд он, Егоров, использует.
Женщина она тихая и бездетная. Ходит не подымая глаз и всегда в черном платке, как монашка. Мы думаем, они секта. Она делает и по дому, и по огороду, и мы ни разу не видели, чтобы сам Егоров поколол дрова или принес воды, все хозяйство – на жене, а сам скрывается в сарае или гуляет по окрестностям и не здоровается. Что он делает в своем сарае, мы не знаем, сарай крепкий, без окон и щелей, из трубы идет дым и, так как ветер в нашу сторону, портит нам белье. Дым идет то черный, то зеленый, и дышать на крыльце невозможно, и яблони вянут. Вчера же, в одиннадцать тридцать утра, в сарае раздался взрыв. Егоров вышел из сарая как ни в чем не бывало и закурил, а на наши крики никак не реагировал, повернулся и ушел в дом. Мы думаем, что он фальшивомонетчик или готовит оружие для преступных банд, а милиция ноль внимания, хотя мы уже говорили в устной форме.
Просим обратить внимание и на Гаврилову Степаниду Сергеевну, которая торгует в гастрономе на станции и дала нам порченой колбасы
"Докторской" за два двадцать и меньше по весу. Но Егоров Павел – в первую очередь.
Семья Лапиковых. Дом 6 по улице Ветеранов. Егоров проживает дом 7.
20 августа 1981 года".
Участковый Василий Иванович Захаров вошел в калитку дома номер семь по улице Ветеранов под вечер двадцать второго. Женщина в черном платочке вешала белье на веревке между двух яблонь, которые старик
Степанов посадил сразу после войны. Яблони до сих пор плодоносили.
Одна была антоновка, ее плоды еще не созрели, другая – китайка; ее золотые яблочки уже давно были сняты и сварены, и варенье лежало в подполе в стеклянных банках, прозрачное и тягучее, как свежий мед.
На чистом крыльце сидел молодой мужчина, сухощавый и светлоглазый.
Вечер был прохладный, почти осенний; все уже отцвело, отошло и отдыхало в ожидании короткой зимней смерти. И мужчина на крыльце отдыхал, пошевеливая пальцами босых ног. Он, как земля, отработал и устал.
Мужчина курил, горел огонек его сигареты.
– Здравствуйте, – сказал милиционер и снял фуражку. – Не холодно вам босиком?
Востроносая, бледная женщина, как будто уже покойница, под своим черным платком, оставив сырую простынь, испуганно уставилась на участкового. Платок у нее был по самые брови.
– Ноги горят, – ответил мужчина, – находился.
– Ничего я тут с вами присяду? Я участковый ваш.
– Я понял.
Василий Иванович сел рядом на ступеньку, мужчина протянул ему пачку сигарет.
Василий Иванович заглянул в пачку. И отказался:
– Я покрепче люблю.
Достал свои.
Посидели, подымили. Женщина забросила простыню на веревку, расправила.
Вечер был тихий, безветренный.
– Как вам у нас?
– Тихо.
– В сравнении с Москвой – конечно. Где вы проживали в Москве?
– В Бибиреве.
– Большой район, дальний. Вы на котором этаже жили?
– На девятом.
– Далеко из окна видно?
– Не особенно. Дома кругом.
– У нас просторнее. Воздух.
Женщина, повесив белье, взяла опустевший таз и направилась с ним к крыльцу, мужчины раздвинулись, давая ей проход. Она прошла неслышно, опустив глаза. Веревка разноцветных прищепок висела на шее.
– На работу еще не устроились?
– Пойду на днях, уж август кончается, пора. Возьмут меня в вашу школу, как думаете?
– А по какому предмету?
– Физика.
– У вас и диплом имеется?
– А как же без диплома?
– Да нет, это я так, к слову. Не могут не взять, у них физику химичка ведет, такая нехватка кадров, а мужчин два человека в коллективе, физрук, он же труд ведет и НВП, и завхоз. У вас, я заметил, сарайчик в саду стоит?
– От прежнего хозяина наследство.
– Вы его подновили, я смотрю, крышу толем покрыли. И печурку поставили. Это я по трубе сужу. Что у вас там, если не секрет?
– Хотите посмотреть?
Мужчины погасили сигареты.
Тропинка шла в темной, уже ночной траве.
Сарай стоял в глубине сада, за кустами смородины. На двери висел замок.
Павел отворил дверь, вошел, щелкнул выключателем, и сарай осветился.
Василий Иванович шагнул за порог, огляделся. Старик Степанов держал здесь когда-то дрова и уголь. В те времена в щели сарая задувал ветер, сквозило закатное солнце, осыпалась с потолочных балок труха, крысы шуршали и, ничего не боясь, выходили навстречу. Нынче все преобразилось. Внутреннее пространство сарая словно увеличилось. Все щели в стенах были законопачены, гнилые доски заменены новыми.
Василий Иванович заметил:
– Как прекрасно сосной пахнет.
Посреди сарая на чисто выметенном земляном полу стоял тяжелый, простой стол. К краю столешницы были привинчены блестящие тиски.
Возле них лежал маленький кассетный магнитофон.
– Магнитофон для лилипутов, – сказал Василий Иванович, недавно читавший внуку книжку про этот народец. – Импортный? Я такого не видал.
– И никто не видал. Я его сам сделал недавно. Детали есть импортные, не спорю.
С балок свисала цепь, на ней крепилась лампа, и ее можно было поднять на цепи повыше или, наоборот, опустить, что Павел Егоров и продемонстрировал, и магнитофон осветился ярче.
Стена по правую руку от входа была занята прочными полками. На них чинно стояли самые разнообразные вещи: круглый медный шар, мотоциклетный двигатель, швейная машинка "Зингер", молочные бутылки, старые подметки, гвозди в жестянках, и много было еще различного хлама, содержащегося, правда, в чистоте и порядке. У стены по левую руку стоял большой самодельный шкаф с закрытыми дверцами.
– Я могу и телевизор собрать, не то что магнитофон. Починку любую могу. Хотите утюг, хотите автомобиль "Волга".
– Много к вам народу ходит чиниться?
– Никто пока.
– Это удивительно.
– Я потому что своим был занят.
– Им? – указал Василий Иванович на магнитофон.
– В общем и целом.
Участковый обошел стол, приблизился к небольшой каменной печурке.
Потрогал.
– То-то я чувствую, жарко здесь.
– Это я чайник грел. Я чай пью, когда работаю.
У печурки стояла двуручная корзина с углем.
– А где же вы на зиму дрова с угольком храните, если не здесь?
– Навес поставил с той стороны дома.
Василий Иванович открыл печурку. Угли уже прогорели.
– Чудеса: городской обыватель, а все тонкости деревенские знаете – и как печку сложить, и как протопить, и как не угореть, и как тепло удержать.
– Я мальчиком живал в деревне, у тетушки.
– Далеко деревня?
– За Уралом.
– Далеко.
Василий Иванович вновь повернулся к печурке, открыл, поглядел на остывающий уголь.
– Я что-то запах не пойму. Как будто не только углем пахнет.
– Кислотой. Я металл протравливал и капнул.
– Это вы осторожнее. Не дай бог пожар. Или взрыв.
– Пожара не было, а взрыв, честно скажу, был небольшой на прошлой неделе. Больше не повторится.
– Будем надеяться.
Василий Иванович подошел к столу. Магнитофончик сиял в ярком свете металлическими частями.
– И хорошо звучит?
Павел Егоров нажал на кнопку. Раздался шум голосов, ропот толпы, из которого выступили ясно голоса: "Здравствуй, Валя". – "Здравствуй,
Евдокия. Внуки скоро приезжают?" -…
Голоса звучали чисто, естественно, как будто здесь и сейчас.
…– "Через неделю, должно быть. Хотя бы распогодилось…"
Павел Егоров остановил запись.
– Евдокия – это Касымова Евдокия, я ее узнал.
– Да?
– Где вы ее записали?
– На рынке. Включил запись попробовать, здесь микрофон встроенный.
– Мощная штука. А с кем она говорила, Евдокия? Что за Валя? Почему я не знаю?
– Да ведь я тоже – не знаю.
– Но вы же видели. Какая она из себя?
– Бабулечка. Не помню точно какая. Я ведь в сторону отвернулся, чтоб не догадались.
Участковый посмотрел в светлые глаза с черными, в ночь высверленными зрачками. Надел фуражку.
– Катерина уже чай заварила, я полагаю. Не выпьете с нами?
– Не откажусь.
Раньше, у старика Степанова, в доме было тихо и пыльно. По телевизору он только футбол смотрел или хоккей. Радио у него сломалось году в семидесятом, а новое он не стал покупать, но и старое не выбросил. Дочь приезжала к нему из Москвы в месяц раз.
Убирала, подстирывала.
Участкового не чистота в доме удивила, не прозрачность обычно мутных стекол, не белизна занавесок, а то, что почти вся стариковская мебель осталась в доме на своем месте. И диван, и буфет, и круглый стол, и лампа. Даже телевизор остался прежний, и радио, которое, правда, обрело голос в умелых руках и теперь бормотало тихонько, мирно. Создалось впечатление, что новые жильцы не привезли с собой ничего, кроме носильных вещей и инструментов. И даже чашки, из которых пили чай, были стариковские.
