– Что? – спросил Василий Иванович.
– Не слышите? Идет. А у меня не готово еще!
Павел Егоров раскрыл дверь и с порога внимательно посмотрел на гостя. Василий Иванович уже встал.
– Вижу, вы устали после трудов, отдыхайте, я уже пойду.
– Ужинать с нами садитесь. Чего там у нас на ужин, Катерина?
– Нет-нет, меня внук заждался, я его у соседей оставил, бедолагу, он там с кошкой играет, мешает добрым людям. Я ведь чего заходил, утюг вам принес мертвый, может, оживите?
– Попробуем.
– На супругу вашу загляделся да засиделся, простите. И еще спросить хотел. Магнитофон вы мне давали послушать, помните? Нельзя ли еще раз, ту же запись?
– Никак нельзя, потому как нет ее. Стер.
– Жаль.
– Да зачем вам?
– Происшествие случилось на рынке в тот день, кража. Я думал, вдруг звук какой поможет.
– Тогда действительно жаль.
На этом они и распрощались.
По воскресному дню народу в электричке было мало. Василий Иванович читал, широко развернув газету. Колюня пристроился у окна. Уходили назад мокрые платформы с налипшими желтыми листьями. Под темным небом листья светились отгорающим светом, отблеском ушедшего лета.
Мальчик был одет во все чистое, даже курточку дед вычистил накануне щеткой, надев на нос очки, а ботинки намазал черным гуталином и надраил так, что в них отразился слабый осенний свет, и мальчик время от времени любовался на свои сияющие ботинки, а когда шел с дедом к платформе по грязной дороге, старался ступать осторожно.
Несколько попавших на глянец брызг стер, взойдя на асфальт платформы, прямо руками. Дед время от времени поглядывал на отвернувшегося к окну внука и жалел его, такого маленького, сосредоточенного.
Через полтора часа приехали. Мальчик первым выскочил из тамбура и бросился к молодой женщине, раскрывшей ему навстречу руки. Женщина подхватила ребенка, поглядывая на деда, достававшего тем временем сигарету.
– Ну, что, Нинка, – спросил Василий Иванович, – как учится?
– Учится неплохо, спится еще лучше, – отвечала дочь.
Она повела их в кафе-мороженое. Белые шарики мороженого подавали в металлических вазочках с вареньем из черноплодной рябины. Дочка взяла себе бокал шампанского, деду рюмочку коньяку, сыну – лимонад.
Они поговорили о прошедшей неделе, о мелких событиях своей жизни, важных для них. Затем дочка отправилась гулять с Колюней по Москве, а Василий Иванович по своим делам. Встретиться договорились на вокзале в восемь вечера. Дома были около десяти.
Лишь к полуночи Колюня уснул, возбужденный и утомленный встречей с матерью, фильмом, который он с ней вместе смотрел, огромным городом, где все прохожие видели, как он идет с матерью за руку, в сияющих ботинках по сияющему асфальту. Василий Иванович прикрыл в спальню дверь и устроился в кресле у печки с толстой общей тетрадью, в которую заносил нужные для работы памятки, когда не мог понять происходящее. Такое случалось нечасто. Заметки помогали разобраться.
В этот раз он записал:
"Ездил в Бибирево, встречался с сыном старика Степанова Евгением, который поменялся с Павлом Егоровым. Евгений сказал, что квартира была ему передана в хорошем состоянии и со всей обстановкой, по договоренности, так как Павлу Егорову срочно были нужны деньги.
Зачем, сыну Степанова неизвестно.
Поговорил с соседями. Павла Егорова помнят, говорят, что мастер на все руки, но не всегда подступишься. Бывало, отказывался брать в ремонт, ссылаясь на занятость, и никакие деньги тогда не соблазняли.
Мастерская у него была в гараже, который он купил, не имея машины.
Говорили, что он ставил опыты, что люди у него появлялись в гараже и пропадали без следа. И прочая чепуха".
Зима шла спокойно. Жалоб на Павла Егорова не поступало. К нему привыкли, к замкнутому его характеру, и к дыму из трубы его сарая, который часто шел ночами, привыкли. Тем более и понятно стало, что это за дым. Многим уже Павел Егоров починил телевизоры, приемники, пылесосы и прочую бытовую технику. Работал качественно, плату брал умеренную, люди даже издалека приезжали к нему за ремонтом.
Знакомств он ни с кем не свел. Жил своей жизнью. Его беременная жена все также продолжала трудиться по дому, ее можно было видеть то расчищающей снег от крыльца к калитке, то несущей неполные ведра с водой, то тихо стоящей в очереди в магазине. Она не вступала ни с кем в разговоры, тем более в споры и пререкания. Здоровалась со знакомыми. Если заговаривали с ней, отвечала, вежливо и односложно.
Но глаза ее улыбались. Все отмечали, что беременность ей к лицу.
Родила она в мае. Ребенок прожил чуть больше месяца. После этого она работала в саду, пропалывала, поливала. Ходила за водой, за продуктами. На людей не смотрела. Даже когда говорила с ними. В конце июня в хороший летний вечер видели ее идущей на станцию с рюкзаком за плечами и с чемоданом в руке. Муж ее работал в своей мастерской – труба дымила.
Через несколько дней, вечером, едва Василий Иванович сел с внуком ужинать, к ним постучали. Василий Иванович приподнялся и выглянул в окно. На крыльце стоял Павел Егоров и тяжелым взглядом смотрел прямо перед собой.
– Ты вот что, Колюня, – сказал дед внуку, – ты поешь сам, а после умывайся и спать ложись, а я пойду с дядей в саду посижу, на скамеечке.
Когда они сели под старой, разросшейся вишней и закурили, Павел
Егоров извинился, что пришел не в отделение, а прямо домой к участковому.
– Я не хотел официально.
Он протянул Василию Ивановичу листок бумаги, вырванный из тетради в клетку.
"Павел, я ухожу и не вернусь. Так решила. Мне тяжело с тобой. Катя".
Василий Иванович вертел листок в пальцах и молчал. Павел не сводил глаз с участкового.
– Что же вы от меня хотите?
– Не знаю.
– Она не исчезла без следа, записку оставила, объяснила, что по доброй воле. Куда она уехала, вы не знаете?
– Нет.
– Я не могу ее искать, нет оснований.
Павел Егоров молчал. Сигарета погасла в его пальцах.
– Вид у вас запущенный, лицо небритое, изо рта пахнет. Так нельзя.
Возьмите себя в руки.
– Не хочу.
Вечер был теплый. Шумела листва под ветром. Доносилась откуда-то музыка.
– Может, она вернется, – пожалел Павла Василий Иванович.
Он посмотрел на него больными глазами. Сунул в рот погасшую сигарету. Василий Иванович чиркнул спичкой, поднес огонек.
– Когда младенец умер, я даже обрадовался. То есть нет, конечно. Я просто подумал, что теперь нас опять двое, что все как прежде, и ей меня достаточно. Но как прежде не бывает.
Долго они сидели под гаснущим небом. Колюня устал смотреть из окна на красные огоньки их сигарет и лег спать. Павел Егоров распрощался, когда в пачке не осталось ни одной сигареты. Василий Иванович проводил его до калитки. И смотрел вслед, пока он не свернул с дорожки.
Месяца через полтора в отделение к Василию Ивановичу зашел сосед
Павла Егорова Лапиков Александр и предупредил, что Павел Егоров сходит с ума, так как беспрерывно слушает голос своей жены, записанный, видимо, на магнитофон. Голос этот доносится из открытых по летнему времени окон. Ничего больше Павел Егоров не делает, заказы не принимает, питается неизвестно чем. Александр Лапиков готов был оставить заявление в письменной форме, но Василий Иванович сказал, что это не требуется, и устный его сигнал принят к сведению.
Дом Павла Егорова молчал. Из открытого окна не раздавалось ни звука.
Василий Иванович отворил калитку и вошел. Дверь в сарай под старой яблоней была закрыта на висячий замок. Дым не шел из трубы. Сад зарос, одичал, пришел в запустение.
Василий Иванович поднялся по ступеням крыльца и постучал. Никто не отозвался. Василий Иванович толкнул дверь, она подалась, и он вошел.
В комнате было сумрачно. Павел Егоров лежал на диване ничком. Дышал прерывисто. У дивана валялась пустая водочная бутылка. На столе стоял уже виденный Василием Ивановичем магнитофончик. Участковый подошел к нему и нажал кнопку. Раздался голос Катерины:
"…Мы в одном классе учились. Он заболел в конце восьмого. Я к нему пришла навестить…"
Василий Иванович взглянул на поднявшего измученное лицо Павла и нажал "стоп".
– Вы извините.
Павел сел и потер заросшее щетиной лицо.
– У вас дверь открыта. Вошел и вижу – знакомая штука. Рука сама потянулась… Как вы это записали?
– Как все. Включил на запись.
– Не может этого быть. Вас тогда не было, когда Катерина эти слова говорила – мне.
– Ну, значит, я на автоматическую запись поставил, на время, а магнитофон спрятал. В конце концов, не все ли равно?
– В общем – действительно.
Василий Иванович сел у стола.
– Но мастерство ваше все-таки удивляет. Что ни говорите, не каждый может такой магнитофон сладить, который включается, когда вы пожелаете, и записывает, что вам угодно. Хотя бы даже то, чего нет.
Удивление и страх проявились в глазах Павла.
