Да, несомненно, в бедствии была своя доля абстракции, было в нем и что-то нереальное.
Но когда абстракция норовит вас убить, приходится заняться этой абстракцией.
Альбер Камю, «Чума»
Допустим, у интеллигентного мужчины тридцати девяти лет, с высшим образованием, холостого жизнелюба — страшнейший понос. Пусть даже он сопровождается высокой температурой тела, градусов 38 с копейками. Но согласитесь, это не повод обзванивать всю Москву и кричать: у Толика вентиль сорвало плюс жар, нужна «Скорая»! Однако именно так поступил близкий друг этого пресловутого Толика, такой же балбес и холостяк, форменный душка, некий Кузя. Кузей он назывался не сокращенно от имени «Кузьма», имя было у него обычное, Ваня, или Витя, или Вова, не имеет значения. А фамилия — Кузнецов. Тоже самая обычная и распространенная в мире фамилия. Тот же Смит — ровно то же самое.
Не подумайте, что эти холостяки Кузя и Толик вместе жили, будучи, например, какими-нибудь этими… Боже упаси. Девок у обоих было немерено (правда, обтекаемый, как дельфин, Кузя признавался, что с женщиной чувствует себя пресс-папье), и в прошлом оба были женаты, и какие-то дети бегали там и сям, называя папами совсем других дядек. Просто Кузя и Толик дружили еще со школы, и в настоящий печальный момент Кузя очнулся после вчерашнего среди омерзительного бардака, мокрых окурков, грязной обуви вперемешку с грязными же тарелками, носками и прочей дрянью, и никак не мог пробиться в сортир, куда звала его природа.
— Эй, Толян, ты чего там, с документами работаешь? — крикнул Кузя, приплясывая на заплеванном полу. Толян ответил стоном, исполненным муки.
Короче, несло Анатолия по кочкам, и столбик ртути неприятно полз вверх.
И Кузя пошел названивать всем знакомым девушкам и женщинам и подбивал их вызвать Толику карету «Скорой помощи». А девушки логично отвечали: ну вот и вызови, телефон 03. Не такова была одна там Алиса. Хотя и она спросила — почему, мол, я, а не ты? Потому, ответил Кузя, что голос у меня с перепоя хриплый, не внушает доверия. А ты — женщина приличная, с тобой другой разговор. И Алиса, польщенная, согласилась.
И это было началом Ужасных Событий, потрясших инфекционную больницу имени Т.Х.Майбороды.
Заметим кстати, чисто к слову: этот Майборода отнюдь не состоял ни в каком родстве с капитаном пехотного полка Майбородой, отъявленным мерзавцем и провокатором, донесшим на своего начальника Пестеля и других декабристов. Тарас Харитонович Майборода был достойнейший субъект, дальняя родня композитора, и именем его назвали эту гадкую, можно даже крепче выразиться — сраную лечебницу, где лежали мученики желудочно-кишечного тракта (сокращенно ЖКТ), — учитывая доблесть и заслуги, проявленные указанным Тарасом Майбородой в ликвидации холеры в городе Одессе в 1970-м, если не ошибаюсь, году. Другой вопрос, почему славное имя присвоили московской, а не одесской больнице. Ну, может, одесситам было неприятно вспоминать тяжелый эпизод в истории города, связанный с чудовищным состоянием канализации. А москвичам со стороны — вроде ничего.
Я даю эту не имеющую прямого отношения к делу справку к тому, что никогда не надо думать, что кого-то обойдет соответствующая чаша. Когда в Москве ухватили случай чумы, где-нибудь в Элисте тоже плевали — а-а, где Москва, а где мы. И строили шахматный центр. А следовало бы травить крыс и прочих разносчиков. Это я на будущее.
Короче. Сердобольная Алиса быстренько связалась со службой, называемой в народе «неотложкой», и сообщила, что у мужчины понос и температура. «Вы кто ему?» — спросили ее ни к селу ни к городу. «Друг!» — честно ответила Алиса. «Проживаете вместе?» Ну какое их дело? «Неподалеку», — опять-таки сказала Алиса чистую правду.
— Кровь в стуле?
— В смысле… В каком стуле? — Алиса вообще не совсем еще проснулась, и зачем было сбивать ее с толку? Совершенно незачем.
— Будет врач, — тяжело вздохнула неотложка и повесила трубку.
Алиса, неизвестно чему радуясь и даже гордясь, что так ловко выполнила задание Кузи, быстренько почистила зубы и помчалась на такси к Толику, чтобы как бы всем распорядиться и быть за старшего. И буквально непосредственно в дверях столкнулась с двумя плотными санитарами, которые под руки вели вяло обвисшего Толика с перекошенной рожей к так называемой «карете», поскольку жил на первом этаже.
— Ага, — сказал Толик, и челюсть его свело от дикой ярости, — милосердная ты моя… Ну, погоди, дождешься у меня, гадина…
Пустые, конечно, угрозы, но все же неприятно, даже оскорбительно и вообще — за что?
— Чего это он? — растерянно отнеслась Алиса к Кузе, праздно подпиравшему толстым боком притолоку и скорбно следившему (довольно веселыми и хитрыми глазками), как Толика загружают в белый микроавтобус с крестами на видных местах, как у новых русских.
— Чего? — усмехнулся паразит Кузя. — А ты как хотела? Пристроила человека в инфекционку… Эпидемия ж кругом. Ты чего, телевизор не смотришь? Дизентерия, а то и чего похуже. Ну а этот, сама знаешь, жрет, как свинья, все подряд. Селедки нахавался тухлой… Траванулся элементарно. И чего мы, сами не справились бы? Сварила бы киселя, рису… Не знаешь, как понос лечат?
Алиса во все глаза глядела на глумливого Кузю, сцепившего свои сосиски на огромном пузе.
— Ну знаешь… Это уж ни в какие ворота… Кто всю Москву на уши поставил, скотина?
— Эх, Алиска! — Кузя мечтательно оглядел синеглазую подружку. — Хорошая ты девка, гулять бы с тобой вплоть до совместного хозяйства… Да уж больно проста. Надо ж головой тоже думать. Мало ли кто что сказал, к тому ж люди мы пьющие, или ты не в курсе? Да мне и в голову не пришло, что его повяжут.
В общем, так или иначе, но оказался (проклиная несчастную Алиску) Анатолий Игнатьевич Чибис — по профессии программист, по национальности ориентировочно белорус, по убеждениям либерал, по характеру анархист — в инфекционной больнице имени Т.Х.Майбороды, где ждали его, как уже было сказано, События Ужасные, но в той же мере и Великие.
Алиска, надо отдать ей должное, приходила под окна вонючей больницы чуть не каждый день, и Толик, уже довольно миролюбиво, показывал ей из окна кулак. Мужики, облепившие то же окно, весело ржали и спускали вниз веревки, на которые посетители привязывали кто завернутую в газету (чтоб не выскользнула) бутылку водки, кто банку с домашними огурцами, Алиса же — рулоны туалетной бумаги, на которой писала длинные покаянные письма в стихах. Официально передавать передачи запрещалось, потому что контакт пациентов с внешним миром считался вреден и пагубен для обеих сторон.
Вообще в больнице имени Майбороды царили странные порядки. Например, пациентам запрещалось пользоваться туалетом непосредственно (из соображений нераспространения заразы). Каждому было выдано судно (из тех страшных, травматичных железных орудий, вроде глубоких сковородок, которыми неплохо бы отоварить по черепу их изобретателя). С персональным судном и личной подтиркой мужчины разных возрастов и сословий пробирались, стараясь не привлекать к себе внимания среднего персонала в виде молодых медсестер, в сортир, где вынуждены были пристраиваться на этом жутком приборе, кое-как справлять нужду и, что интересно, опорожнять горшок в унитаз, откуда содержимое со всеми своими синегнойными палочками естественным путем уносилось в общегородскую канализацию!
Оставим за скобками абсурдность композиции. Но какова изощренность унижения мужского достоинства! (Мне неизвестно, что творилось в женском отделении, об этом я никакой информации не имею, а врать и выдумывать не в моих правилах.) Классово разнородный, но равно измученный диареей контингент наверняка включал в себя людей духовно развитых, воспитанных, интеллектуальных. Отцы семейств и молодые бизнесмены, рационализаторы и те же прорабы, учителя и водители автобусов, продавцы, инженеры, моряки, священнослужители и даже гомосексуалисты — все они оказались беспомощны перед лицом загаженного нужника. Никто не мог оградить свое privасу. Никто не мог по-человечески осуществить простейший, но при этом интимнейший акт дефекации. Все, от укладчика кабеля, дворника и могильщика до скрипача и психотерапевта, были растоптаны системой, которая первейшую жизненную потребность превратила в мучительную и позорную пытку.
Конечно, далеко не все эти люди так прогрессивно трактовали свое положение. (Все же дает себя знать авторское (мое) прошлое крупного публициста демократического профиля.) И мало у кого возникали позитивные идеи. К тому же воля народонаселения больницы была подавлена идиотским (и от этого особенно несокрушимым) законом неизвестного происхождения, а именно находиться в заведении не меньше сорока дней, даже будучи совершенно здоровым, при сугубо отрицательном анализе на кишечную палочку дизентерийного генеза. То есть чувство обреченности владело массами. Иные впадали в депрессию и по нескольку дней бойкотировали так называемый «кабинет задумчивости». Большинство же снимало напряжение приветами с воли на веревочке. То есть вообще никакая идея еще близко этими массами не овладела, почему и не приходится говорить о ее материальной силе.
