Спасибо, что вы выбрали сайт ThankYou.ru для загрузки лицензионного контента. Спасибо, что вы используете наш способ поддержки людей, которые вас вдохновляют. Не забывайте: чем чаще вы нажимаете кнопку «Спасибо», тем больше прекрасных произведений появляется на свет!
Василина Орлова
Четыре повести
Что-то случилось — толкнуло предчувствие, и я вышла из подъезда торопливым шагом. Подняла стоймя воротник серого драпового пальто. В арку метнулся черный кот, ощетинившийся от постоянного недоедания и недовольства жизнью. И всплыла чужая, застарелая, времен всех прапрабабушек, мысль: не к добру.
Кот ждал на тротуаре. Из-за угла величаво выплывал белый «Мерседес». Однажды мой великовозрастный брат, всего на год младше, озирая сияющие бока стоявшего у нас во дворе точно такого же мерса, восторженно проговорил: «Луноход». «Луноход» приближался, и его фары наполняли зеленью зрачки кота.
Во мне проснулось языческое стремление задобрить всемилостивых богов. Если я накормлю этого голодного любимца фараонов, может, обойдется?
— Хочешь хлеба и вина? — усмехнувшись, предложила я коту.
Опустила руку в карман, но там было пусто.
— Не-а, — выручил меня кот.
И тут я увидела. В нише стоял человек. На единственной ноге, вместо второй — костыль. Он скосил на меня взгляд, и я почему-то почувствовала себя виноватой.
— Извините…
— Сигарету дай, — протянул в ответ одноногий.
— Нету. — И я побежала.
Ринулась через улицу. Раздался визг тормозов. «Луноход» не долетел до остолбеневшей протоплазмы всего пару локтей.
Неторопливо опустилось темное стекло, неторопливо выплыло широкое и лоснящееся, как блин, лицо со сладкой улыбкой. Бывают такие улыбки, что лучше бы смотреть в искаженное ненавистью лицо.
— Куда поспешаем, девушка? — благожелательно спросил обладатель мерса. — На тот свет? Подвезти?
— Вы чуть не сбили меня, — с опозданием констатировала я. — Зачем так лететь?
Улыбка стала еще шире. Может, это у него нормальное выражение лица? Я присмотрелась. На этот раз в круглом лице ничего клинического. Разве что прически нет, если не считать бритоголовость прической. На шее — классическая цепочка.
— Вы мой идеал! — объявил он.
Я и не знала, что парням с золотыми цепями подобные слова тоже известны. Он смотрел так, будто я уже не раз и не два раздевалась перед ним. «Архетипически», — громко пояснила я сама себе.
— Вот, и чихаешь, слышь…
Махнув рукой, пошла по тротуару. «Мерс» тихо ехал рядом.
— Оставь меня в покое! — заорала я и свернула в переулок.
С ужасом чувствовала, что автомобиль двинулся за мной. Здесь не было фонарей. И освещенных окон. В переулке вообще не было ни души. Я бежала под какими-то балконами, между сваленными ящиками, кучами битого кирпича. Автомобиль не отставал. Не обгонял. Он просто следовал за мной.
Я выскочила на освещенную улицу раньше, чем умерла. Отругав себя за панику, нырнула в какое-то кафе.
— Есть здесь второй выход? — спросила официантку.
Она шарахнулась от меня. Елки-палки, хватит с меня этого дешевого детектива. Уселась за столик, взяла себя в руки. Уставилась на стену: ее украшала вариация на тему «Тайной вечери», выполненная каким-то самородком. Только вместо Христа в центре композиции обреталась почему-то Мона Лиза, апостолы же представали во вполне современном обличье.
Скрипнула дверь, и вошел обладатель «Мерса».
— Чего удираешь? Я тебе хотел моральный ущерб возместить, — сбивая пылинку с кожаной куртки, проговорил он.
— Как тебя зовут? — спросила я почему-то.
— Василий, — лицо «космонавигатора» расплылось в улыбке. На этот раз совсем в другой улыбке. Искренняя доброта светила в ней. Василий. Большой и грузный кот. Так это же и есть кот Василий! С цепью златой.
— Ну, если ты Василий, то где дуб?
— Ты знаешь Дуба? — сломал он брови.
— С детства, — подтвердила я. — Когда сказки на ночь мама читала.
— А мы года три тусуемся. Чего же он нас не знакомил?
— Ну, как. Дуб должен хранить тайны.
— А че? Секреты какие-то?
— Есть и секреты. Если напряжешься, все вспомнишь. Лукоморье. Дуб. Русалка… Ну? Еще чешую сыпала с дерева. На ветвях сидела. Помнишь?
Лицо Василия страдальчески напряглось.
— Вроде да, — наконец сказал он. — Русалка, значит? Это я название ресторана забыл. Теперь вспоминаю, ясный перец, — «Лукоморье»! Черт! Сколько же мы тогда бухла выжрали?
«Кот» что-то мычал в сотовый, а я размышляла. Над меню, которое он мне сунул в руки. Над, но не о.
— Ну, чего, выбрала? — наконец оторвался от трубки мой спутник.
— Не голодная, спасибо, — ответила я. — Разве что капучино. Ну, и мороженое.
Команда на сцене этого безвестного кафе-клуба уже поснимала с шей гитары и заканчивала путаться в шнурах. Клуб только что отбушевал. И готовился бушевать дальше.
Крашеные, как яйца на Пасху, ребята вспрыгнули на невысокую сцену. Боязливо оборачиваясь через плечо, старались поймать взгляды друзей из «группы поддержки». Микрофон был еще отключен, когда накачанные пивом молодцы заорали:
— Браво!
Я тоже когда-то пела. В таких клубах. Сколотила даже группу, она развалилась. Все разваливается…
Девочка, которую я сначала приняла за мальчика, подступила к микрофону, от волнения почти забыв, с какой стороны в него говорят. И — ринулась в омут головой:
— Вау! — взвизгнула она, а потом объявила: — Меня зовут Хламидомонада, я буду для вас петь.
Что-то неразборчиво вякнул басист, и понеслась…
Мы собрались здесь,
Чтобы выпить и съесть
Все, что есть!
Разговаривать под такое сопровождение было невозможно. И слава богу. Я продолжала витийствовать. Про себя. В такие минуты в меня вселяется дух сразу всех светочей философской мысли.
— Ну, чего приуныла? — не унимался мой мороженодатель.
— Кто-кто? — переспросил он. — Ах, мороженодатель. Москвичи как-то стремно выражаются.
Я попробовала представить, откуда он. Раньше получалось. Надо только поймать сразу все, что идет от человека. Я сосредоточилась. И вдруг увидела моего спутника в средневековой темной хламиде — не то палач, не то монах. За ним маячила хоругвь, кажется, с готическим крестом. Да, это крест… Нерусский кот, точно.
— Я, детка, водитель одной важной персоны.
— Я тебе не детка! — отрезала я.
Чтобы взять себя в руки, сделала самый большой в моей жизни глоток из стакана, — почему-то именно он оказался под рукой вместо вазочки с мороженым.
— Да ладно, расслабься. А это чего у тебя? Четки? — Он углядел мои четки — можжевеловые, сорок бусин и крест — и потянулся к ним.
— Попрошу сохранять энергетическую неприкосновенность вещи, — я отвела его руку.
— А ты христианка? — осторожно спросил он. — Потрясающе!
Он уставился на меня так, будто я призналась в том, что я — привидение. Пришлось отбрить:
— Христианин на свете был только один. Остальное — языческое переосмысление. У меня на люстре года три красовалась надпись: «Я — это я». Каждое утро, просыпаясь, приходилось находить свои границы. Чтобы не слиться с фоном.
— Почему бы и не слиться? — хмыкнул он.
Хмык этот мне не понравился. Факт. Похабный хмык. Отыскала приключенье на свою голову.
Рубанула высокомерно и многозначительно:
— На то есть причины.
Василий моментально присмирел. Он тоже поднял стакан, поднес ко рту. И, кажется, стакан опустел, не наклонясь. Видать, какие-то причины и правда могли быть.
— Четки у тебя откуда? — осторожно поинтересовался он.
— Нашла.
— И подобрала? А как же насчет энергетики?
— Уметь надо считывать, — снисходительно улыбнулась я.
— Да? И ты умеешь? Слушай, а вот что ты, например, про меня знаешь?
— Я не ясновидящая.
— А какая?
— Ну ладно, — я приняла загадочный вид и всеми силами постаралась дать понять, что сосредотачиваюсь.
— Ты — человек слова, — заявила через минуту, ничем не рискуя.
— В точку! — охнул и выпучил глаза этот дебил.
За соседним столом грохнул высокий, издевательский хохот. Он прозвучал металлически, как электрический звонок, и мне подумалось: так смеются роботы. Я вздрогнула — на секунду показалось, что потешаются над моими словами. Но это было невозможно, в таком гаме даже Василий, подавшись ко мне, их слышал с трудом.
— Понимаешь, — продолжала я, еле удержавшись от своего обычного оборота «видишь ли». — Ты можешь не сознавать, но, как и все люди, ты видишь больше, чем видишь. Скажем, ты безошибочно различаешь, когда человек врет, а когда говорит правду.
