В кафе я больше всего чувствую себя испанцем
Сантьяго Рамони Кахаль
Дверьвертушка крутится вокруг своей оси. Дверь-вертушка, поворачиваясь вокруг своей оси, издает легкий, нежный скрип. У двери четыре отделения, четыре секции; в каждой секции могут уместиться два поэта, если они тощие и если дух у них преобладает над плотью. Отделения двери-вертушки формой напоминают куски свежего сыра, мягкого белого сыра, восстанавливающего силы, сыра для кормящих матерей. По краям двери-вертушки снизу доверху идет щеточка, преграждающая путь холодному воздуху с улицы. Дверьвертушка – остроумное сравнение, нечто вроде метафоры, которую при случае можно использовать. Артистическое кафе полно остроумных сравнений.
– В Уэске открылся конкурс поэтов. Премия – цветок и три тысячи песет. Тема свободная.
Поэзия тоже полна остроумных сравнений. Белый саван снега уже не в моде. Теперь модна игра слов и каламбуры вроде того, что «обет» – это очень сытно, почти как «обед», а «бок» – очень глубоко и религиозно, почти как «бог».
Дамы толстеют, но это неважно. Дамы пишут стихи и прозу, но это тоже неважно. Это зависит от желез внутренней секреции.
Поэты пьют кофе с молоком, который всегда подкрепляет. Коекто иногда воздерживается и сберегает четырнадцать реалов. Зато дамы никогда не воздерживаются. Дамы ненасытны.
– Принесите кофе с молоком.
Молодой человек из провинции чувствует прилив галантности.
– Хотите рюмочку анисового ликера? Я угощаю, если не возражаете.
– Благодарю, моя прелесть!
Молодой человек из провинции заливается краской и невольно устремляет взор на могучую грудь сеньоры. У них в провинции такого не бывает. У них в провинции дамы тоже толстые, но они не пишут стихов; они вяжут чулки и делают мережку. У них в провинции дамы тоже пахнут коровой, но не пьют анисовый ликер; они пьют шоколад, да и то не всегда.
Молодой человек из провинции собирается с силами. Смелей, юноша!
– Не стоит благодарности.
Дама с могучей, колышущейся грудью глубоко вздыхает. У дамы с могучей грудью лезут волосы. Надо каждое утро втирать в кожу головы серный лосьон.
– Итак, вы в Мадриде, а?
– Да, как видите…
– Отлично, отлично!
В иные дни вместо этой фразы произносится другая:
– Вот что я вам скажу, и вполне серьезно: Бальзак… Да что там, и без слов ясно!
Молодой человек из провинции начинает думать о Бальзаке, но путает его со Стендалем. Ах, нет – с автором «Мадам Бовари», как бишь его…
У сеньоры с пышной грудью день на день не приходится.
– Что с тобой, Росаурита?
Молодой человек из провинции находит, что называть даму с такими телесами Росауритой немного неловко.
– Ничего, я здорова. О, дорогой мой! Тысячу благодарностей!
– Не за что.
С этой грудастой сеньорой беседа никогда не остывает.
– Чтото такое я съела, ужасная отрыжка весь вечер.
– Несварение, выпейте соды.
Молодой человек из провинции не осмеливается говорить Росаурите «ты». Молодой человек из провинции очень почтителен к старшим.
За соседним столиком прилично одетые господа говорят о поэзии.
– Можешь одолжить мне три дуро? Завтра отдам.
Господину, который просит три дуро, должны крупную сумму – премию на конкурсе поэтов. Господин, который просит три дуро, имеет большой кредит.
– Вы получили премию в ЛаКорунье?
Господин, который просит три дуро, элегически вздыхает.
– ЛаКорунья!
Парит над столиками, взмывая к потолку и исчезая в телефонной будке, степенный ангел молчания, мимолетный ангел.
Росаурита ест олью, запивая анисовым ликером.
– Вкусно!
Молодой человек из провинции думает: теперь пора!
Росаурита вытаскивает изза пазухи листочки бумаги и карандашом, который ей одолжил официант, записывает несколько слов. Потом снова прячет листочки за пазухой – скомканные, теплые, влажные.
– Что это будет?
– Соло.
В кафе, похожем сейчас на станцию метро «Антон Мартин», только что появился дрожащий старичок, у которого вставная челюсть, недержание мочи и дочьмонахиня в Альбасете.
– Что происходит с этими нынешними поэтами, я знаю лучше всех. Еще бы мне не знать!
Посетители кафе не спрашивают у дона Мамеда, что происходит с этими нынешними поэтами. Не везет старичку! Служащая зовет к телефону:
– Сеньор Гарсиа Перес!
Этот крик «сеньор Гарсиа Перес!» – нечто вроде аккомпанемента ко всем разговорам в кафе.
– Пепе, тебя зовут.
– Иду.
Дон Мамед похож на жареную птицу; хочется схватить его за лапки и съесть с головой и со всеми потрохами.
– Официант, рюмку белого для дона Мамеда!
Дон Мамед рассказывает анекдоты, которые пахнут нафталином, запертым жильем, бдением над покойницей, скончавшейся в расцвете лет, учителем пенсионером, сырой ветчиной, пансионом за восемнадцать песет, отхожим местом, вареной рыбой, спальней служанки…
– Хехе! Про полицейского знаете?
– Да, да, этот знаем.
Но дону Мамеду ничего не стоит повторить еще раз.
– Хехе!
Дон Мамед неутомим, это очень бойкий воробышек. Дон Мамед начинает рассказывать анекдот про полицейского:
– Хехе! Один полицейский сказал няньке, хехе! Послушай, мое сокровище, как с тобой обращается сеньорито? Хехе! А нянька ему в ответ, хехе, послушайте, полицейский, а с вами как…
Дон Мамед рассказывает свой милый анекдот довольно долго. Никто его не слушает. Молодому человеку из провинции хочется узнать, чем же кончилось дело у полицейского с нянькой.
– Принесите, пожалуйста, кувшин холодненькой воды. Поэты, когда просят воды, всегда говорят «холодненькой».
С уменьшительным суффиксом получается нежней, доверчивей и больше вероятности, что вашу просьбу выполнят, хотя бы из сочувствия.
Молодой человек из провинции пьет воду и снова смотрит на грудь Росауриты.
– Она еще не стара! Где у этих людей глаза? Росаурита, на которую уже тридцать лет никто не смотрит, не замечает взглядов молодого человека.
«При таком пышном бюсте бумажки не могли спуститься у нее слишком низко!» – думает молодой человек из провинции.
Молодой человек из провинции решил называть даму Росауритой, хотя бы про себя.
– Послушайте, сеньора.
Дама с формами зобастого голубя прервала его:
– Зовите меня Росаура, юноша, Росаура, как зовут меня все друзья, все собратья по перу.
– Хорошо, большое спасибо. Послушайте, Росаура.
– Говорите, друг мой.
Молодой человек из провинции замялся.
– Так вот, не знаю… Выскочило у меня из головы… Не помню, что я хотел сказать вам… Ну ладно, потом вспомню!
Росауру угостили сигаретой, и она стала выпускать дым через нос; молодой человек из провинции готов был поклясться, что дым появился раньше, чем была зажжена сигарета.
– Вот это дама! Как ей хотелось курить!
Когда Росаура курила, она считала себя пупом земли. Что хорошо в этих литературных толстухах, так это их непритязательность; они довольствуются малым.
– Получаю удовольствие.
– Еще бы!
Молодой человек из провинции говорил сам с собой.
В баре, за чашкой кофе с молоком, издатель наставляет тощего романиста, по лицу которого видно, что у него больная печень, а возможно, еще и геморрой.
– Так вот, Сирило, отбросим всякие пустяки и модернизмы. Роман… вы меня слушаете?
Сирило вздрогнул и почти униженно изобразил на лице внимание.
– Да, да, сеньор. Роман…
Издатель продолжал.
– Так вот. Роман – оставим всякую галиматью и модернизмы – должен состоять из трех элементов: традиционных, классических, основополагающих. Вы понимаете?
Романист чуть было не ответил:
«Да, сеньор, отлично понимаю: вера, надежда, любовь».
Но к счастью вовремя осекся.
– Да, сеньор, понятно. Три элемента – традиционных, классических, основополагающих! Хехе!
Издатель глубоко вздохнул и продолжал.
– Хотите кофейку?
– Так и быть…
– Официант, кофе этому сеньору.
Издатель посмотрел на Сирило, и Сирило сделал бараньи глаза, чтобы выразить всю свою благодарность.
– И эти три элемента, о которых я говорю вам, друг мой, эти три элемента, традиционных, классических, основополагающих, – отбросим всякую путаницу и модернизмы – знаете ли вы их?
– Продолжайте…
– Вот они: экспозиция, завязка и развязка. Без экспозиции, завязки и развязки, как ни крути, нет романа; есть только, хотите скажу, что?
– Да, сеньор.
– Так знайте же, ничего нет. Только обман и модернизмы! Бедный Сирило был повергнут, уничтожен. Издатель прибегал к таким сокрушительным доводам!
