Паскаль Киньяр
Терраса в Риме
От переводчика
Портрет художника
Немного найдется в наше время писателей, которые, подобно французскому романисту Паскалю Киньяру, были бы столь горячо привержены старине, досконально знали реалии прошлого, а главное, столь умело воссоздавали бы дух описываемой эпохи. И уж совсем мало таких, что способны проникнуть в духовный мир человека былых веков, более того – в сложный мир творческой личности, художника, фанатично преданного своему искусству. Киньяр блестяще справляется с этой задачей; доказательство тому – портрет музыканта XVII века господина де Сент-Коломб, созданный им в замечательном романе «Все утра мира». Нужно сказать, что ему помогает не только писательский талант, он и сам играет на виолончели, занимается историей и теорией музыки, живописи и мог бы многое написать в этом романе и о той и о другой (как сделал это в своем глубоком, очень своеобразном эссе «Секс и страх»). Но Киньяр обладает еще одним талантом, и впрямь редкостным, – талантом сдержанности, благородной простоты стиля, драгоценной лаконичности, говорящей куда больше, чем многословные рассуждения о красоте. Красота – по Киньяру – проста, а простота (если за, нею стоят вкус и эрудиция) – красива, как просты и красивы черно-белые эстампы героя романа – Моума Гравера, художника XVII века, сотворенного писателем из века XX.
Моум рассказал им: «Я родился в 1617 году в Париже. Я был подмастерьем у Фоллена в Париже. Затем у Рюи Протестанта в городе Тулузе. У Хеемкерса в Брюгге. После Брюгге я жил один. В Брюгге я любил одну женщину и мое лицо было сплошь сожжено. В течение двух лет я прятал свое изуродованное лицо среди скал, что высятся над Равелло, в Италии. Отчаявшиеся люди всегда прячутся по углам. Все влюбленные прячутся по углам. Все читатели книг прячутся по углам. Отчаявшиеся люди живут в пространстве, подобно фигурам на фресках, – не дыша, не разговаривая, не слушая никого. Скала, что возвышалась над Салернским заливом, крутою стеной уходила в море. Никогда больше не знал я радости с другими женщинами – после той. Но я скорблю не по радости. Я скорблю по ней. Вот отчего я всю свою жизнь рисовал одно и то же тело в позе объятия, о котором мечтал по-прежнему. Торговцы картами, под чьим началом я работал в Тулузе, называли «романтическими» те колоды, где фигурами служили герои романов. «Античными» – те, что представляли библейских пророков или прославленных римских полководцев. И «эротическими» – те, что изображали сцены, после которых мы появляемся на свет. Нынче я живу в Риме, где и гравирую все эти рисунки, и религиозные, и непристойные. Они продаются у торговца эстампами, в лавке под вывеской «Черный крест» на виа Джулия[1]».
В 1639 году Якоб Веет Якобс, ювелир из Брюгге, был избран мировым судьей сроком на год. Он имел дочь – странную красивую девушку. Она была белокурая, очень белокожая, чуть сутуловатая, с тонкой талией, изящными руками, тяжелыми грудями и крайне молчаливая. Юный гравер Моум увидел ее во время шествия на празднике ювелиров. Ему только что исполнился двадцать один год. Он уже завершил обучение у Рюи Протестанта в Тулузе. Моум приехал из Люневиля вместе с Эрраром Племянником,[2] который затем расстался с ним, отправившись в Майнц.
Ее красота отняла у него дыхание.
Ее высокая тонкая фигура зачаровала его.
И он последовал за девушкой, даже не сознавая этого.
Но она – она-то поняла сразу. Моум поймал ее взгляд, устремленный на него. И этот взгляд приворожил его на всю жизнь. Он тотчас попросил хозяина, у которого работал, представить его девушке. Хозяин, знаменитый мастер (то был Ян Хеемкерс), согласился помочь, не задавая лишних вопросов. Они подошли и поздоровались с нею. Она подняла глаза. И, склонив голову, ответила на их приветствие. Но ни тот ни другая не вымолвили ни слова. Были названы одни лишь имена. С той минуты он тайком следовал за нею по пятам в вольном городе Брюгге. Присутствовал на всех мессах, куда она ходила. Под любыми предлогами пробирался на официальные церемонии. Бродил по всем рынкам. Посещал городские балы и прочие увеселительные сборища, которые устраивались властями Брюгге.
И она – она тоже высматривала его в толпе. Видела, как он прячется за парапетами мостов, перекинутых через каналы. За каменными бортиками фонтанов на площадях. Она видела его тень, сливавшуюся с черными тенями каменных ворот и с более узкими и прозрачными тенями, какие отбрасывают колонны церквей. Всякий раз это потаенное присутствие наполняло ее счастьем. Едва встретясь с ним глазами, она тут же опускала веки. А иногда держалась и вовсе странно: побледнев и ссутулившись, пряталась по углам, даже среди бела дня.
Он обратился к ее служанке. Или же, напротив, сама служанка пришла к нему. Этот пункт важен, но он так и остался невыясненным. Главное – они наконец встретились с глазу на глаз.
Случилось это в крошечной боковой часовенке. В ледяном уголке обширного госпиталя Брюгге. Тут и впрямь очень холодно.
Они таятся в густой тени опорной стены. Служанка караулит. Подмастерье гравера никак не найдет нужных слов для единственной дочери мирового судьи. Тогда он робко касается пальцами ее руки. Она вкладывает свою руку в его ладони. Свою гладкую прохладную руку – в его ладони. Вот и все. Он сжимает ее руку. Их пальцы становятся теплыми, потом горячими, потом пылающими. Они не разговаривают. Она стоит с поникшей головой. Затем смотрит на него, прямо в глаза. И, глядя на него, все шире раскрывает свои большие глаза. Они соприкасаются в этом взгляде. Она дарит ему улыбку. Затем они расстаются.
Молодая женщина никогда не говорит. Наступает весна 1639 года. Ей восемнадцать лет. Она держится так скованно, что порою кажется горбатой. У нее длинная хрупкая шея. Она всегда одета в серые облегающие платья. Моум знает, что девушку сосватали за приказчика, работающего у ее отца; к тому же этот парень – сын друга Яна Хеемкерса. Отныне она больше не удостаивает своего жениха ни единым словом. Отказывается даже есть в присутствии человека, за которого должна выйти замуж. Она очень любит покушать, но в одиночестве, у себя в кровати, за пологом, а служанка тем временем караулит у двери, чтобы никто не увидел, как она кладет пищу в рот. Она непрерывно ждет Моума, ждет и днем и ночью. Мечтает есть вместе с Моумом, в своей постели. Есть наедине с Моумом в тени полога, надежно укрывшего ее постель.
Моум сказал: «На второе свидание я шел, следуя по коридору за тоненькой свечкою, вставленной в медный шандал».
И еще Моум сказал: «Каждый следует за той волною мрака, в которой ему суждено погибнуть.
Виноградина туго наливается соком и лопается.
В начале лета лопаются сливы ренклод.
Кому из нас не мил тот день, когда приходит конец детству?!»
Она говорит: «Я не знаю».
Моум, ученик Яна Хеемкерса, следует за огоньком, следует за шандалом и розовыми пальцами, следует за служанкой, следует за освещенными плечами, следует по коридору, стены которого обиты кожей. Когда он впервые раздевает дочь мирового судьи города Брюгге, это происходит в доме Веста Якобса. О, это самый обычный городской дом, выходящий окнами на канал. Они ставят свечу в самый дальний угол. В ее слабом мерцании их робость взаимна, потом их смелость взаимна, нагота дерзко открыта взорам, наслаждение бурно, а голод почти тотчас разгорается вновь. Спустя какой-нибудь час после его ухода аппетит молодой женщины опять мучит ее. В последующие дни, когда она встречается с гравером, ее смелые прикосновения повторяют жесты, изобретенные душою во время сна. Оставаясь в одиночестве, не видя его, она бледнеет от желания. Она говорит, что груди ее набухли и причиняют боль. Она говорит ему, что цветок ее страсти, отныне всегда раскрытый, отныне всегда благоухающий, неизменно влажен. Они видятся часто, но не всякий раз могут соединяться. Странно: когда она испытывала наслаждение, когда ее плоть непреложно свидетельствовала об этом, лицо ее не выражало счастья. Моум Гравер дивился этому. Однажды она сказала ему: «Мне совестно вам признаваться, но мое чрево горит, словно раскаленные угли». Он ответил: «Не стыдитесь этих слов. Со мною творится то же самое, и мой член вздымается каждый раз, едва я вспоминаю ваш взгляд, даже когда я иду по улице, даже когда работаю в мастерской». Мало-помалу она привыкает звать его к себе в любое время дня. Независимо от длительности свидания. Хотя бы на минуту. Эта жадность или бесстыдство смущают ее самое, но она не в силах противиться желанию увидеть его подле себя. Что касается Моума, эти призывы стесняют его, ибо он должен выполнять работу для Хеемкерса, а малейшая оплошность грозит испортить доски для офортов, погруженные в кислоту; но что за важность, – он тотчас спешит на место, указанное юной служаночкой.
