Предисловие
Авдотья Смирнова, Татьяна Толстая
ВМЕСТО ЗАКУСКИ
Ввожу в запой. Анонимно. Быстро. Дорого.
Андрей Анатольевич ОРЛОВ
Дорогой читатель!
Вас обманывают. Вас морочат. Опутанный паутиной неправды, вы погружаетесь в трясину лжи, заглотив крючок вранья. Вы доверчиво берете в руки уже второй том сочинения двух жуликов — некоего Коха и еще более некоего Свинаренко, — а потом возьмете и третий, а там и четвертый, и так потихоньку, незаметно окажетесь втянутым в бессовестную мистификацию, затеянную этими ловкими шулерами.
Два циничных алкоголика, два бабника, два матерщинника, два лимитчика — хохол и немец — планомерно и упорно глумятся над русским народом, над его историей — древнейшей, древней, новой, новейшей и будущей. Парочка литературных аферистов набрала себе пойла, развалилась в креслах, включила диктофон — и под хорошую закуску нахрюкала книжонку о том, как у нас все плохо. Срубили бабла, прикупили еще пойла, опять нахрюкали… и так до бесконечности. Нормально, прикинь?..
Так вы себе это представляете, любезный читатель, не правда ли? Если Да, то ваше простодушие нестерпимо. Выньте же крючок и сотрите паутину. Вытащите боты из топи.
Взявшись написать предисловие ко второму тому «Ящика», мы решили воспользоваться оплошностью авторов, обратившихся к нам с просьбой украсить их кулич нашей розой. Наш долг — сказать правду об этой книге и ее авторах и разоблачить художественное мошенничество.
За последние годы в литературе и в читательском сознании — неизвестно, где тут причина, а где следствие, — произошла обвальная девальвация основных художественных приемов. Среди прочего девальвировалась интонация. Именно ее упрощение и уплощение приняли за обесценивание смыслов. Грянул стилистический дефолт. Курс пафоса рухнул. Невозможно стало говорить прежними словами о самом важном, да и само это словосочетание «самое важное» приобрело приторный, синтетический привкус поддельного леденца. Любовь, дружба, семья, страна, верность, предательство, честь, низость, благодарность — все это никуда не делось, все это, совершенно живое, существует здесь и сейчас, но как говорить об этом — непонятно. Что делать писателю, чуткому к языковой погоде, к перемещению словесных циклонов, к неуютным филологическим ветрам, выстудившим родную речь? Как рассказать о своей юности, об иллюзиях, заблуждениях, обольщениях, надеждах, о детях, о кризисе среднего возраста, о страхе неизбежной старости, о смерти? Как рассказать об этом так, чтобы изо рта на воротник не стекала вожжа лиловой липкой слюны?
Сегодня у русского автора в борьбе с русским читателем есть надежный способ заставить услышать самое важное: прибить к зданию своего маленького частного театра вывеску: «Кабак». Мол, заходи, читатель, мы тут квасим. И не сразу, но неотвратимо разбежавшийся погулять на чужой пьянке читатель начинает различать в звоне стаканов дребезги личных судеб, а в притворно пьяной брани — спор об истории государства Российского. И вдруг становится понятно, что и закуска бутафорская — огурчики из папье-маше, икра резиновая, а селедочка грубо раскрашена серебрянкой, — и в бутылках вода, и играют тут экзистенциальную драму вселенского масштаба, не раскошелившись даже на музыку.
Комментарий к И. СВИНАРЕНКО
(Свинаренко всегда было насрать на то, что о нем думают другие)
Игорь Свинаренко давно и успешно исполняет на журналистских подмостках роль вахлака из Макеевки. По тексту роли он говорит с фрикативным «г», безобразничает за столом, добросовестно пристает к интеллигентным женщинам (со спокойной уверенностью в отказе: Свинаренко никогда не рискует), матерится при детях, чешется, с изумлением пялится на русскую азбуку, при посторонних не узнает устриц. Он ведет себя, как разведчик, заброшенный в тыл к врагу.
Ему есть что скрывать: Игорь свободно говорит на нескольких европейских языках, прекрасно знает русскую классическую литературу, объездил весь мир. Он трогательный муж, трепетный папаша, отличный товарищ, высококлассный редактор. Он щедр — а изображает куркуля и жлоба, склонен к уединению — а строит из себя рубаху-парня. Если спросить его, что он вчера делал, то с большой долей вероятия услышишь, как он якобы дебоширил «с ребятами» у проводниц в депо «Казанская-Сортировочная». В этом случае можно не сомневаться, что Игорь не подымая головы сидел над редактированием своего очередного блистательного интервью. Или заканчивал книгу. Или был в командировке в Усть-Илимске.
Свинаренко — всеобщий любимец, но очень мало с кем откровенен. Обычно людям тревожно и неуютно видеть рядом с собой тех, кто сложнее и тоньше их. Игорь любит людей. Игорь с людьми деликатен. Он до того умен, что ему доставляет удовольствие прикидываться дурачком.
Комментарий к А. КОХУ
Алику Коху досталась роль злодея. Доброй традицией отечественной публицистики стало писать о Кохе в жанре разоблачения. Что бы Алик ни сделал — чихнул, например, — он делает это с целью уничтожения всего живого и светлого на земле, во имя торжества Абсолютного Зла.
Алик — Отец Чахотки. Он губит урожаи. Это он насылает мор, трус и глад. Саранча вылетает из окон его квартиры, по его мысленной команде. Комары, клещи, колорадский жук, пчелы-убийцы — все это дело рук Алика. В народной мифологии его принято считать одновременно рукой Кремля и врагом государства.
В той же народной мифологии — в забытой ее части — такого человека, считается, возлюбил Господь. А уж если Он кого возлюбил — держись: будешь нести свой крест, страдать ни за что, не мочь оправдаться перед толпой. Русский народ потому и считает себя богоносцем, что убежден: страдает он ни за что, ни за какие такие грехи. Алик Кох в этом отношении есть великий сын русского народа, тем более что немец.
К этому всенародному поношению Кох относится с бодрым православным смирением. То есть — без всякого смирения. Вы не любите честность? — а я скажу. Вам неприятно? — а я добавлю. Народ хочет лицемерия и лести, а от Алика получает насмешку и правду. Поэтому преданный муж, отец троих детей, заботливый друг, щедрый и тайный благотворитель, усердный прихожанин, умница и эрудит Алик Кох обречен слышать от публики дежурный свист и проклятья.
Алик — исключительно талантливый писатель. Более того, прочтите внимательно его «комментарии» — это совершенно особый стиль художественного письма, очень свежий, остро индивидуальный, мнимо произвольный, мультижанровый. Это не сплав и не смесь известных жанров. Это — сложное перетекание частного мемуара в историческое эссе, потом — в художественную прозу, потом — в политический памфлет, далее везде. Это — очень личный, свой собственный голос, и с ним — очень тонкая и сложная личность. Личность, ограничивающая свою творческую свободу только собственной художественной волей, а не законами так называемого «профессионализма». Ему не верят, что он пишет сам. Потому что до него ТАК никто не писал.
Два романтических юноши, два писателя, два москвича, два русских человека — хохол и немец — устроили балаган: отложили дела, сели к компьютерам, зарылись в энциклопедии, разогнали дружков, бросили пить, тридцать три раза поцапались, споря: оставлять мат или ну его; разругались на всю жизнь; помирились — и написали книгу «Ящик водки».
Читайте запоем.
Перестройка все еще волновала публику. Коха все еще влекла научная карьера. Свинаренко нагонял тоску репортажами с посевной. Матиас Руст закладывал традицию иностранных гастролей на Красной площади.
За этой бутылкой решено поменять Калининград на Крым и найден способ победить преступность. Разгадана также загадка: отчего Россию поделили именно на семь федеральных округов? Выяснено, кроме того, в чем смысл русского мата.
— Давай, Алик, рассказывай, как у тебя жизнь шла в 87-м.
— Мне тогда было двадцать шесть лет. Я к тому времени уже защитился…
И вовсю работал в закрытом НИИ. Мы там экономикой занимались и никаких секретных вещей не знали. Занимались абсолютно конкретными делами. Вот есть лист стали, и надо из него сделать корабль. Надо корыто сварить. Как разложить выкройки на листе, чтоб отходов было меньше?
— А если б вы не экономили, то меньше сделали подлодок бы, и сейчас меньше было чего распиливать. Сэкономили б на распилке ржавых лодок.
— Нет, лодок было бы столько же, просто стали на них ушло бы больше.
Это сейчас оборона по остаточному принципу финансируется, а тогда иначе было…
— Подожди, подожди… Что ж получается? Оборона, говоришь, по остаточному… Культура и пенсионеры, и образование, и все прочее — тоже по остаточному. А что ж не по остаточному? Есть такое?
— А ты пойди посмотри, по какому принципу управление делами президента финансируется. По остаточному? Или еще по какому? А также на госаппарат посмотри и на Госдуму. Ты что! Сейчас так: социальную сферу на места передали — пусть этим местное самоуправление занимается. И здравоохранение тоже. А культуру — на хозрасчет. Глупо ее финансировать: тогда начнут обвинять, что власть пропагандой занимается… В итоге у нас остается, собственно, только одна реальная статья расходов в бюджете: финансирование нас самих. И поэтому мы честно признаемся, что вот мы сами себя и финансируем. Вот такая логика у теперешней власти.
