Даниэль Кельман - Время Малера

Этой ночью Давид Малер сделал важнейшее в своей жизни открытие.

Ему навстречу двигался мужчина. В шляпе и сером пальто, в руке – портфель, что-то в его облике вызывало доверие, но вместе с тем настораживало. Человек стремительно приближался. Пальто развевалось, шляпа сползла набок, портфель равномерно покачивался. Вдруг оказалось, что это вовсе не мужчина, а женщина с большой, даже чересчур большой дамской сумочкой, потом она обернулась маленькой девочкой с тощими ручонками и дрожащими за спиной стрекозиными крылышками… Давид попытался бежать. Но его словно парализовало, ноги не слушались, будто их не было вовсе, да и самого тела тоже; хотелось глотнуть воздуха и закричать изо всех сил, но голос пропал, а вместе с ним и воздух словно испарился; тем временем фигура приближалась. И вдруг начала распадаться, ее очертания изменились, слились с зеленоватым горизонтом и исчезли. Вот уже расплылась и линия горизонта, остался только страх – абстрактное, беспричинное чувство страха. Оно целиком завладело Давидом, но надолго или нет, сказать было невозможно, ибо время превратилось в необычайно растянутое настоящее. Давид встретился с ним один на один.

И все-таки попробовал запомнить сон. Правда, ничего не вышло: мгновение он еще цеплялся, не понимая толком, за что именно, но стоило ему пошевелиться, как все покачнулось, закружилось и растаяло. Стало прошлым. Давид открыл глаза.

Одну за другой свет рисовал на потолке белесые кривые полоски. Через некоторое время они как будто пришли в движение и заколыхались. А когда на улице проехал автомобиль, вспыхнули на секунду желтым светом. Совсем рядом послышался шорох. Но Давид не повернул головы и продолжал смотреть в потолок, по которому тихо разливался поток света. Он чувствовал: что-то постепенно начинало проясняться.

Вырисовывалась система чисел. Система совершенной красоты, разрастаясь, образовывала все новые кристаллики, Давид всматривался и соображал. Он боялся даже пошевелиться. Все вокруг кружилось – мир за окном и комната, даже кровать будто бы медленно заскользила в пространстве. Только он не смел двигаться.

Сердце учащенно забилось. Кровать сделала неожиданный поворот, и высокий, необычайно чистый звук пронзил воздух. Давид задержал дыхание. Поток света на потолке бежал все быстрей. Голова кружилась. Ему едва хватило сил подняться, откинуть одеяло и выползти из кровати.

Давид устремился к окну. Оно удалялось. Давид ускорил шаг и добрался-таки. Прямо под окном, на улице, стоял фонарь. Но что-то здесь не сходилось, фонарь не горел, чего-то недоставало: разбитый матовый плафон валялся на асфальте. Мимо прошел мужчина, и осколки захрустели под его ногами. Давид облокотился о подоконник и почувствовал холодок. Обернулся. В постели с закрытыми глазами лежал человек и ровно дышал, человек показался ему знакомым. Знакомым даже слишком хорошо. Тут Давида осенило: да это же он сам.

Давид вздрогнул. И открыл глаза.

Он лежал в кровати. В темной комнате никого. Осторожно откинув одеяло, он встал и подошел к окну.

Стекло запотело от его дыхания. Давид протер его ладонью и тут увидел внизу разбитый фонарь. С грохотом проехал автомобиль. Давид повернулся. Глазам открылась мирная комната. Вот только фонарь на улице разбит. А ведь еще вчера вечером стоял целехонек.

Давид побрел обратно к кровати, пощупывая босыми ногами мягкий ковер, забрался под одеяло. Закрыл глаза и притаился. Рядом на ночном столике тикали часы.

Снова явилась знакомая картина. Только теперь более ясная. Впервые в жизни после стольких трудов ему довелось иметь дело с продуктом чистой математики. И не требовалось никаких усилий, ибо все возникало само собой. Числа, еще не ставшие окончательно числами, понятия, еще не получившие определений, формы, еще не вошедшие в употребление. Тиканье часов задавало ритм, возводя каркас, на который нанизывались и выстраивались по порядку плывущие мимо формулы. Давид слышал каждый свой вдох, переходивший в хрип, но все равно не открывал глаза и не шевелился. Часы тикали. И это тиканье, состоявшее из чередования тишины и однообразных стуков, уже не просто сопровождало его, но внедрялось в самый водоворот мыслей, неожиданно наполняясь смыслом. На улице завыл автомобиль, заведенный каким-то недотепой. И в эту самую секунду в доселе скрытую, неизвестную область сознания Давида вселилась уверенность. Теплыми искрящимися волнами она стала разливаться все шире и шире – вперед, сквозь него и дальше, во внешнее пространство.

Некоторое время Давид лежал словно покойник. Только ход часов нарушал тишину. Потом он открыл глаза.

Сверху нависал потолок, этакая разглаженная поверхность темноты. Виднелись серые силуэты мебели. Четырехугольник шкафа, очертания письменного стола, углы стоящего впереди кресла. Захотелось повернуться на бок, но силы отказали. «Наконец-то, – тихо сказал Давид, отметив, что голос его звучал необычно. – Наконец-то!»

Потом что-то произошло. Давид попробовал сделать вдох, только ничего не получалось; что-то сковало легкие и перекрыло дыхание; сердце бешено колотилось. Он протянул руку и в поисках ингалятора принялся шарить на ночном столике, отодвигая в стороны различные предметы, что-то упало, он не знал что, лекарства не было, не было… Наконец пузырек нашелся. Давид поднес его ко рту, вытянул губы трубочкой, сделал вдох и почувствовал горьковатый привкус.

Подождал. Часы отсчитывали: десять, пятнадцать… двадцать секунд. И наступило облегчение. Давид осторожно вдохнул, выдохнул, снова вдохнул. Пузырек выскользнул из пальцев и исчез где-то в постели. Пульс забился ровнее, дрожь прекратилась. Давид повернулся на бок.

Ему так хотелось еще раз вызвать в воображении знакомую картину, но он подавил желание. Лучше сделать это завтра или послезавтра, да когда угодно, ведь теперь она всецело принадлежала ему. Он почувствовал, как подступал сон: глубокий, приятный, ничем не угрожавший сон. Тихое журчание тишины постепенно заглушало ход часов и доносившийся с улицы шум машин.

Давид улыбнулся.

Пронзительный свист разрезал темноту. Рука привычно вытянулась и выключила будильник. Половина восьмого! Давид открыл глаза, сбросил гнет сновидений, сел.

Шел дождь. Капли ударяли по стеклу и стекали прозрачными кругами, разрывавшимися книзу. Голова раскалывалась. Во рту и где-то глубоко внутри все пересохло. Давид прокашлялся, откинул одеяло и выполз из кровати.

Голова закружилась, но лишь на несколько секунд. Он сразу же вспомнил про формулы: да, все были здесь, пока все здесь. Подошел к окну и распахнул створки. В лицо повеяло влагой, Давид зажмурил глаза. По улице сновали раскрытые зонтики, какой-то мужчина укрылся газетой, ребенок в дождевике прыгал по луже, потом задрал голову, и на мгновение их взгляды встретились, ребенок засмеялся. Дворник подметал осколки стекла, с его плаща ручьем стекала вода. Рядом возвышался обезглавленный фонарь.

Давид отступил назад, закрыл окно и тяжело опустился в кресло. Долго не сводил глаз с письменного стола. Потом бросился к телефону.

– Да? – Фрау Виммер по-прежнему приходила в институт раньше восьми.

– Это я, – сказал Давид, – сегодня я не смогу. Плохо себя чувствую.

– Грипп?

– По всей вероятности. Вы должны подыскать мне замену.

– Доктор Малер, но сейчас действительно никого не найти.

– Придется. Я не могу!

Давид услышал тяжелый вздох фрау Виммер и, опередив ее, положил трубку.

На секунду он задумался. Потом взял карандаш, потыкал грифелем бумагу и приступил к работе. Следовало все записать. Какое-то мгновение он медлил: клетки на бумаге расплывались, искривлялись, наезжали друг на друга. Потер глаза. Линии опять собрались в крошечные и одинаково пустые ячейки. Квадратики, ожидавшие только того, чтобы их заполнили. Готовые вместить в себя все его знания.

Давид писал.

Время от времени поднимал голову: ветер крепчал. Лил дождь, барабаня по стенам и в окна домов; на улице скрюченные человечки, опустив головы, боком продвигались вперед, некоторые забегали под козырьки подъездов и ждали. Дворники на стеклах автомобилей без остановки шмыгали туда-сюда. Мимо пробежали три девочки, открыв рты и подставив небу мокрые лица. За ними проследовал прилизанный пес. Неожиданно дождь кончился. Но только несколько минут спустя сложился первый зонтик, за ним еще один, а потом все остальные. Белесая слизь затянула небо, она росла, раздаваясь вширь, словно под воздействием химической реакции серый цвет превратился в расплывчатую светящуюся дымку. Удушливый белый пар поднимался от асфальта. В луже резвилась собака, постепенно ее осушая. Тучи разорвались, и в просвете голубого неба наконец-то выглянуло солнце, бледным кружком отразившись во всех лужах и стеклах. Собака выползла из мутной воды, застыла на секунду, полакала из лужи и убежала. На краю тротуара, будто кривое зеркало, блеснуло стеклышко, это оказался осколок разбитого плафона.