Крибли-крабли-бумс. Марина Попова
То, что смерть реально существует, мы узнали в шесть лет на похоронах соседского дедушки. Мы — это я и Леська, неразлучные друзья, соседи и единомышленники, были не согласны с мнением взрослых, что «все там будем» и «она» неотвратима. Чтобы прийти к окончательному выводу, следовало всерьез изучить вопрос. Для этого необходимо было расположить к себе фортуну, провести ряд экспериментов, а уж в случае неудачи — постараться перехитрить вредную даму с пустыми глазницами и косой в руках.
Осенью, во время каштановой «падучей», у мальчика из нашего двора хоронили дедушку. Дедушку этого я прекрасно знала, так как жили мы напротив — окна в окна, балкон в балкон. Дедушка носил полувоенный френч. Перед сном, если я торчала в окне, он показывал мне кулак и переодевался в пижаму. Несмотря на такие «интимные» отношения, смерть его я упустила и чуть не упустила похороны.
Похоронные процессии мы наблюдали и раньше, но эта стала последней в своем роде, так как красивые конные отменили, а последующие (их и процессиями-то не назовешь) устраивались на грузовиках и автобусах.
В тот день с самого утра мы слонялись по двору в раздумьях, чем бы заняться, когда, заглянув в подъезд, заметили крышку гроба, прислоненную к облупившейся стене. Это был шанс провести день достойно.
Тут ударили литавры, отчего у меня всегда перехватывает дыхание. Мужчины без головных уборов, маневрируя в узком лестничном пролете, суетливо перехватывали гроб, он накренялся, и становилось видно незнакомое лицо и знакомый френч цвета хаки. Под быстрые, как лущение гороха, причитания вдовы гроб вынесли на улицу и поставили на два табурета.
У покойного и его жены был внук — наш ровесник. Он подолгу жил у стариков, но смерть дедушки от него скрыли, чтобы не травмировать ребенка. После похорон всем детям нашего двора родители наказали хранить в тайне смерть соседа, однако самые вредные, завидев маленького очкарика, немедленно начинали гундосить: «На дворе трава, на траве дрова, на дворе гроба, на гробе вдова…».
Через много лет в Америке, впервые попав на аукцион и услышав скороговорку аукциониста, она испытает сильнейшее дежавю, — увидит открытый гроб посреди двора и статную даму в черном. Очнется от звука собственного голоса в такт видения бормочущего: «…на дворе гроба, на гробе вдова…».
— I beg your pardon? — спросил сосед, благообразный господин из штата Юта.
— Never mind, — ответила она.
Гроб уложили на роскошный, черный с позолотою катафалк, запряженный лошадьми с траурными плюмажами, и процессия двинулась вниз по улице, разделенной каштановой аллеей, вперед без остановок к Байковому кладбищу, преграждая путь трамваям, собирая зевак, провожающих нас почтительными взглядами.
Мы пристроились неподалеку от вдовы и, раздуваясь от гордости, чувствовали, что оказались частью чего-то сложного, важного и таинственного.
Не скажу, чтобы меня не волновало наше не совсем легальное присутствие среди близких родственников покойного. Но кто знал нас в лицо, чтобы выявить и обезвредить?! Только вдова, но она была занята собственным горем.
При любом дуновении ветра дозревшие каштаны с барабанной дробью валились на землю. Эхом вторило им цоканье копыт, и вот уже все звуки улицы слились в джазовый бит, каким услышала я его в Новом Орлеане много лет спустя. Зеленая чешуя каштанов с мягкими колючками раскалывалась, и из нее вылетали мокрые шоколадные эмбриончики, которые мы обожали лизать и надкусывать. Но, конечно же, не в такой ответственный момент!
С некоторых пор и без всяких на то оснований мы решили, что судьба выделила нас из общей массы и произвела в любимчики, чему мы ждали какого-нибудь подтверждения. Похороны могли оказаться прекрасным поводом для того, чтобы судьба подала нам знак.
Возбужденные, мы пытались разглядеть смерть, найти лазейку в мир иной, нездешний. Мы становились на цыпочки, вытягивали шеи, но видели лишь знакомый френч и желтую мраморную лысину. Новый порыв ветра пошевелил жидкие волосы на голове покойника. Мы переглянулись… Каштаны, сорвавшись, заколотились об асфальт, а один, стукнувшись о дедушкин лоб, отлетел в сторону и закопался в атласной подкладке гроба, нахально подмигивая шоколадным глазом.
— Начинается! — стараясь удержаться от смеха, выдавил Леська и сделал глаза. Мы громко прыснули, выявив свое незаконное пребывание на этом празднике скорби. Народ зацыкал, вдова прервала причитания, и мы увидели, что из задних рядов к нам пробиваюся несколько мужчин.
Проходными дворами уходили мы от преследования.
В Америке в дорогом, благополучном пригороде посреди наманикюренного газона вырос каштан. Допросив семью, она убедилась, что никто его не сажал. Ветром его тоже не могло занести, так как, внимательно изучив окрестности, она не нашла ни одного каштанового дерева.
Наконец-то дождалась благой вести, знака свыше!
А ведь, не нарушь они тогда своим дурацким смехом плавного течения похоронной процессии, может, и приоткрылась бы им жгучая тайна жизни и смерти, может, и подал бы знак мертвый дедушка в военном френче?!
А так крутись и гнись, как стебель на ветру, без всяких гарантий и уверенности в завтрашнем дне.
С того дня проблема бессмертия заполнила наши дни. Я стала вести длинные разговоры с мамой на эту тему. Главный состоялся однажды утром. Солнечный луч, прорвавшись через подвешенную на окне призму, метался цветными горошинами по натертому паркету, от которого приторно и сладко пахло мастикой.
Я лежала в кровати с забинтованным горлом и наблюдала, как мама собирается на работу. В легком облачке пудры улыбалась она своему отражению, мурлыкая под нос жалостливую песню: «…я могилу милой искал, но найти ее нелегко, долго я томи-и-и-лся и страдал, где же ты, моя Сулико?».
— Мама, ты не умрешь?
Мама засмеялась и стала объяснять что-то о времени, неизбежности, а я ничего не воспринимала — ужас охватил меня! Но тут я получила твердое обещание, что жить она будет долго, минимум сто лет.
— А я? — замерла я в необъяснимой тоске.
— Ну, к тому времени, как подойдет твой черед, наверняка придумают лекарство от смерти, — пообещала мама и ушла на работу.
Это меня обрадовало, но где гарантии? Ведь взрослые не всегда говорят правду. Я нисколько не сомневалась, что лекарство придумают, но как скоро, успеют ли?
Я рассказала все Леське, и он подтвердил мои сомнения. Мы решили подстраховаться и параллельно с учеными заняться собственными экспериментами.
Мы перестали валять дурака и безобразничать во дворе, уйдя с головой в химические опыты. Смешивали землю с вареньем, растирали соль с песком, добавляли зубной порошок, доливали подсолнечное масло и духи «Красная Москва», но главная проблема оставалась нерешенной: как и с кем провести эксперимент? Понятно, что сами мы для этого не годились, так как находились в самом начале жизненного пути, поэтому выбор пал на двух старушек — мою няню и Леськину бабушку.
Споткнулись мы в самом начале эксперимента. Никакими силами нельзя было заставить вредных старушек откушать нашу стряпню. Я продвинулась чуть дальше, и один раз мне удалось обхитрить доверчивую няню.
На Леськиной кухне в мутной жидкости трехлитровой банки рыхлой медузой томился гриб. Смешав его настойку с огуречным рассолом, спрыснув «Красной Москвой», мы поднялись ко мне, где няня перебирала гречневую крупу. На столе образовалось две кучки: одна маленькая чернявая с плохими крупинками, а другая побольше — светленькая, хорошая. Подойдя сзади, я поцеловала няню в седой затылок и убедительно сказала:
— Няня, закрой глаза, — открой рот.
Няня подчинилась, и я аккуратно засунула ложку в беззубый рот.
Она опомнилась и начала плеваться и раздувать крупу по всей кухне, смешивая хорошую с плохой, абсолютно не считаясь с тем, что эксперимент пошел кошке под хвост, шанс упущен и уже никогда не видать ей вечной жизни на земле.
В один особо удачный день мы нашли бездомную, скорее всего, потерявшуюся собаку. Небольшая, короткошерстная (смесь терьера с дворняжкой), стала она нам преданным другом и компаньоном. Задача, где и с кем она будет жить, решилась на удивление легко. Леськины родители «из простых» к домашним животным относились с некоторой брезгливостью, а мои, интеллигентные, неожиданно быстро согласились.
Как же мы любили нашего Бобика! Даже эксперименты с лекарствами были на время отложены, и мы с головой ушли в новую привязанность.
День начинался с ежедневной разминки. После завтрака, приладив папин пояс под собачий поводок, мы втроем причаливали к будочке на углу Караваевских бань, где выживший из ума старик-еврей продавал газеты, открытки и фотографии знаменитых артистов.
