Майкл Ондатже - В шкуре льва

Эта история рассказана в машине ранним утром. Молодая девушка слушает и задает вопросы, пока автомобиль мчится сквозь тьму. За окном идиллический сельский пейзаж. Если бы мужчина, сидящий за рулем, сказал: «Вон там стоит замок», она бы ему поверила.

Мужчина воскрешает в памяти и собирает вместе разрозненные фрагменты истории, пытаясь удержать их в своих руках. К тому же он устал — порой он выражается довольно туманно, не слишком следит за сюжетом и дорогой, порой бывает излишне возбужден. «Ты меня понимаешь?» — поворачивается он к ней в тусклом свете спидометра.

Они едут четыре часа до Марморы под шестью звездами и луной.

И все это время она не спит, чтобы составить ему компанию.

Когда мальчик просыпается рано, он видит мужчин, идущих мимо дома по дороге к Первому озеру. Он встает у окна и наблюдает: видит два-три фонаря между серебристым кленом и каштаном. Слышит стук сапог по гравию. Тридцать лесорубов в темной одежде, с топорами и маленькими свертками с едой, висящими на поясе. Мальчик спускается вниз, подходит к окну на кухне, из которого просматривается дорога. Люди движутся справа налево. И уже кажутся усталыми, еще до восхода солнца.

Ему известно, что время от времени толпа чужаков встречается со стадом коров, которых гонят на дойку с пастбища, и тогда разыгрывается молчаливая сцена вежливости: люди выстраиваются на обочине, подняв фонари, — шаг назад, и они окажутся по колено в снегу, — чтобы коровы могли лениво пройти мимо них по узкой дороге. Иногда мужчины кладут руки на теплые бока животных, чтобы погреться. Кладут руки в тонких перчатках на черно-белых коров, едва различимых в остатках ночной темноты. Им приходится делать это осторожно, без малейшего намека на агрессию, у них нет на это права. В отличие от хозяина коров, эта земля принадлежит не им.

Коровы голштинской породы проходят сквозь молчаливый строй людей. Идущий за ними фермер кивает. В зимние месяцы он встречает эту странную компанию почти каждый день, и в пять утра, когда еще темно, их доброжелательность служит ему молчаливым утешением — чтобы пригнать коров сюда на дойку, ему приходится собирать их больше часа.

Мальчик, который следит за этой процессией и даже мечтает ее увидеть, уже встречал этих мужчин, работавших в миле отсюда, среди серых деревьев. Он слышал их кашель, металлический стук их топоров по холодному дереву, видел костер у ручья, где подо льдом пузырится серая вода.

По их крепким телам под легкой одеждой струится пот. Некоторые из них умирают от пневмонии или от серы в легких, попавшей туда на фабриках, где они работают в другое время года. Они спят в бараках за гостиницей «Беллрок» и почти никак не связаны с городом.

Ни мальчик, ни его отец никогда не бывали в этих темных помещениях, где воздух пропитан запахом человеческих тел. Грубый стол, четыре койки, низкое окно. Бараки строили каждый год в декабре и разбирали следующей весной. Никто в Беллроке не знал, откуда эти люди. Об этом мальчику гораздо позже расскажет одна женщина. Связь между лесорубами и городом установилась лишь тогда, когда они появились на реке на самодельных коньках с лезвиями из старых ножей.

Для мальчика конец зимы означает голубую реку, означает исчезновение этих людей.

Он тоскует по летним вечерам, по тем мгновениям, когда выключает свет, даже маленькую матовую лампочку в коридоре рядом с комнатой, где спит отец. Тогда весь дом, кроме кухни, где горит яркий свет, погружается во тьму. Мальчик садится за длинный стол и рассматривает учебник по географии с картами разных стран, беззвучно шепча экзотические названия: Каспий, Непал, Дуранго. Закрыв книгу, он проводит ладонью по шероховатой обложке с разноцветной картой Канады.

Затем он идет через темную гостиную, вытянув перед собой руку, и ставит книгу назад на полку. Потом стоит в темноте, растирая предплечья, чтобы немного взбодриться. Он борется со сном, хочет потянуть время. Жара еще не спала, и он обнажен выше пояса. Он возвращается на освещенную кухню и переходит от окна к окну в поисках ночных бабочек, прижавшихся крылышками к сетке, льнущих к яркому свету. Из своих дальних полей они увидели эту сверкающую комнату и прилетели сюда. Исследование летней ночи.

Жуки, листоблошки, кузнечики, листовертки. Патрик вглядывается в существ, которые, пролетев в теплом воздухе над землей, с глухим стуком врезаются в сетку. Он слышал их, пока читал, его органы чувств ловят эти шумы. Много лет спустя в ривердейлской библиотеке он узнает, что блестящие хрущики уничтожают кустарник, что бронзовки питаются соком гниющих деревьев или молодой кукурузы. И эти ночи внезапно обретут форму и порядок. Вместо вымышленных имен появятся официальные титулы, как если бы он перечитывал список приглашенных на бал. Конек лесной северный! Епископ Кентерберийский!

Их настоящие имена тоже звучат красиво. Дозорщик-император. Пластинохвост точечный. Все лето он ведет учет их визитам и делает наброски тех, кто явился повторно. Это одно и то же существо, что прилетало в прошлый раз, или нет? Он зарисовывает у себя в тетради оранжевые крылья пяденицы, сатурнии луны, нежно-коричневые, словно кроличий мех, крылья непарного шелкопряда. Он не станет открывать окно и брать в руки покрытые пыльцой тельца. Он сделал это как-то раз, и отвратительный след, оставленный мотыльком — буро-розовым созданием, измазавшим цветной пыльцой его пальцы, — испугал их обоих.

При ближайшем рассмотрении они кажутся ему доисторическими существами. Их челюсти непрерывно движутся. Едят ли они каких-нибудь мельчайших насекомых, или это непроизвольные движения — так его отец жует язык, когда работает. Свет из кухни пронизывает их пористые крылья, даже зеленая персиковая тля будто присыпана пудрой.

Патрик вынимает из кармана свистульку. Если выйти во двор, можно не опасаться разбудить отца, звук просто уплывет к ветвям серебристых кленов. Возможно, ему удастся выследить эти создания. Возможно, они вовсе не безгласны, просто он их не слышит. (В девять лет отец увидел, как он лежит на земле и прижимает ухо к сухой коровьей лепешке — внутри с шуршанием возились жуки.) Ему знакомы звучные призывы, исходящие из крошечного тельца цикад, но он жаждет беседы, жаждет услышать язык стрекоз, которым нужно преобразовать во что-то свое дыхание — так он использует свистульку, чтобы обрести голос, — каким-то образом преодолеть стену здешнего мира.

Быть может, они возвращаются каждую ночь, чтобы что-то ему объяснить? Или это он их преследует? Он выходит из темного дома и на пороге ярко освещенной кухни говорит пустынным полям: Я здесь. Придите сюда ко мне.

Он родился в регионе, который появился на картах только в 1910 году, хотя его семья трудилась гам уже двадцать лет, а земля обрабатывалась с 1816 года.

В школьном атласе это место, закрашенное бледно-зеленой краской, не имеет названия. Река, вытекающая из безымянного озера, представляет собой простую синюю линию, и лишь двадцатью пятью милями южнее превращается в реку Напани и только из-за лесозаготовок в конце концов получает имя Депо-Крик.

Его отец работает на двух-трех фермах: рубит лес, заготавливает сено, пасет скот. Коровы переходят реку дважды в день — утром они идут на пастбище к югу от ручья, а к полудню возвращаются на дойку. На зиму скотину перегоняют в хлев, но как-то раз одна корова, стосковавшись по летнему пастбищу, направилась к реке.