Роман Море и яд (1958) о вивисекторских опытах японских врачей над пленным американским летчиком.
Сюсаку Эндо
Перевод: Петров П.
Автор повести «Море и яд» Сюсаку Эндо принадлежит к числу современных японских писателей, озабоченных судьбой своей родины и стоящих на позициях мира, национальной независимости и социального прогресса.
Эндо не революционер, не коммунист - он католик. Но чуткая совесть талантливого писателя-реалиста не позволяет ему мириться с уродливой буржуазной действительностью, с миром насилия и зла, и он резко, порой беспощадно критикует этот мир. В своих произведениях, проникнутых болью за человека, униженного и страдающего в буржуазном обществе, писатель ставит животрепещущие вопросы современной японской жизни и ищет на них правдивые ответы.
Сюсаку Эндо родился в 1923 году. Начав печататься после второй мировой войны, молодой писатель привлек внимание своими рассказами, осуждающими расовые предрассудки, пресмыкательство перед Западом и потерю национального достоинства. В 1955 году за рассказ «Белый человек» он был награжден премией имени Акутагава. В 1958 году Эндо выпустил первое свое крупное произведение - повесть «Море и яд». Книга эта имела в Японии большой успех и была отмечена двумя литературными премиями.
«Море и яд» - суровый, правдивый рассказ об одном из преступлений против человечности, совершенных японскими милитаристами в годы второй мировой войны.
Известно, какой глубокий след в жизни Японии и в сердцах самих японцев оставили Хиросима, военное крушение, американская оккупация, а затем и сговор японской реакции с ее заморскими покровителями, впрягающими Японию на этот раз в свою военную колесницу. Без преувеличения можно сказать, что тяга к миру, нейтралитету и полной национальной независимости - самое сильное сейчас стремление подавляющего большинства японского народа. И вполне закономерно, что прогрессивные японские писатели тему войны и мира считают в современной литературе главной. Не случайно к этой теме обратился в своей повести и Сюсаку Эндо.
Одна из наиболее важных и ценных сторон повести «Море и яд» заключается, пожалуй, в постановке вопроса об ответственности перед человечеством, перед историей простых исполнителей, покорных слуг военных преступников и фашистских изуверов. Об ответственности тех, кто войны, быть может, не хотел, но и бороться с ней не смел, кто сам людей в печах не сжигал, но уголь в топку бросал, кто своими руками вивисекции на людях не производил, но «был при этом и ничего не делал».
Вопрос этот затрагивается в произведениях писателей разных стран. С большой остротой он поставлен, например, польской писательницей Зофьей Посмыш в ее замечательной повести «Пассажирка».
По-своему ставит эту проблему и Сюсаку Эндо. К типу таких людей, которые, безропотно повинуясь своим хозяевам, стали соучастниками страшных злодеяний, хотя в душе и испытывали угрызения совести, относится центральный персонаж повести - молодой медик Сугуро.
По натуре Сугуро мирный и скромный человек. Он не стяжатель, не карьерист, тем более не садист и не изверг. Его университетский коллега Тода считает его даже сентиментальным слюнтяем. Сугуро ставит перед собой в жизни скромные цели. «Обычное скромное счастье - самое большое счастье!» - вот его девиз. Сугуро держится в стороне от интриг на факультете и в больнице. В душе он питает отвращение к своим коллегам врачам, для которых почти все больные (особенно бесплатные) - подопытные «морские свинки». Но Сугуро человек безыдейный, ограниченный и малодушный, живущий мелкими обывательскими мечтами, привыкший беспрекословно повиноваться своим начальникам и старшим коллегам. Со студенческих лет он с благоговейным почтением, смешанным со страхом, относится к своему шефу - профессору Хасимото. Надвигающееся военное крушение Японии, угрожающее гибелью даже тому маленькому «счастью», к которому тянется Сугуро, окончательно размагничивает его волю, делает его безразличным ко всему, и он становится соучастником отвратительного преступления.
Сугуро - образ мещанина императорской Японии, благонамеренного, покорного, малодушного и трусливого, чувствительного и в то же время жестокого.
Проблема таких людей, как Сугуро, считающих, что «человек не может плыть против течения», - это в конечном счете проблема мелкобуржуазной, обывательской стихии в буржуазном обществе, которая при известных исторических обстоятельствах может становиться опорой и орудием самой оголтелой реакции.
Сугуро не чужды муки совести. Он даже неоднократно пытается оправдаться перед самим собой. Но важно не это. Ни военная катастрофа, потрясшая Японию больше, чем любое другое событие в ее прошлой истории, ни понесенное наказание (правда, не слишком суровое) не вытравили из Сугуро мещанина и раба. И после всего, что произошло, спустя много лет он заявляет: «Ничего нельзя было поделать... И на будущее не зарекаюсь. Сложись такая ситуация, может, опять так же поступлю, так же...»
«Море и яд» не памфлет, а художественное произведение, и естественно, что писателя в первую очередь интересуют люди, их характеры и мотивы поведения в конкретных жизненных ситуациях. Примечателен в этом отношении центральный эпизод повествования, где показано поведение группы офицеров, присутствующих при вивисекции над военнопленными, группы, как бы представляющей ту силу, которая была организатором и заказчиком совершаемого злодеяния.
Это они, японские милитаристы, сжигали в паровозных топках русских большевиков во время гражданской войны и интервенции на советском Дальнем Востоке, это они грабили, насиловали и убивали мирное население в Китае, превращали китайцев в живые мишени для упражнения в стрельбе и штыковом бою своих солдат, это по их заданию культивировались и испытывались на людях смертоносные бациллы. Конкретно в повести идет речь об умерщвлении американских военнопленных, но на их месте МОГЛИ БЫТЬ И БЫЛИ представители любой другой страны - противника Японии. В конечном счете речь идет о преступном характере милитаризма, где бы и в какой бы форме он ни проявлялся в современном мире.
Жутью веет со многих страниц повести. Но эта книга не имеет ничего общего с той модной на Западе и в самой Японии литературой ужасов и преступлений, герои которой - разного рода психопаты и моральные выродки. И дело не только в том, что при всей жуткости описываемых фактов в повести нет нагромождения извращений и преступлений, нет демонстрации уродств, бредовых идей и галлюцинации. Главное в том, что в этом произведении анализ характеров аморальных людей и описание преступлений не самоцель, диктуемая желанием взвинтить нервы, поразить воображение читателей и таким образом (субъективно или объективно - неважно) отвлечь внимание читателя от социальных корней преступления и отвести удар от главных виновников. В повести нет попыток фрейдистского или иного подобного истолкования характеров и поступков людей, характерного для модернистской, декадентской литературы Запада. Повесть «Море и яд» - это рассказ об одном из эпизодов суровой, жестокой, страшной правды жизни. Персонажи повести Сюсаку Эндо - это не индивидуумы с больной, ущербной психикой, а социальные типы - носители пороков того общественного строя, который их взрастил и который они представляют. Особенно типичен в этом смысле ассистент Тода. Крайний индивидуалист, эгоцентрист Тода - продукт буржуазного воспитания эпохи империализма. Тода убежден, что совесть определяется не какими-то внутренними побуждениями, а лишь боязнью общественного мнения и страхом перед законом. Безнравственность и бесчеловечность, характерные для его среды, вошли в плоть и кровь Тода, стали для него привычной, естественной нормой поведения. Порой ему даже хотелось бы почувствовать то, что называют муками совести. Но он тщетно прислушивается к голосу своего сердца: в таком сердце нет места для совести!
В обычном смысле и сам профессор Хасимото, и его ассистенты, и тот же Тода - люди с нормальной психикой. (Кстати, как и знаменитый обер-палач Эйхман, и пресловутая Эльза Кох, и руководитель гитлеровской программы умерщвления душевнобольных профессор Хейде, и десятки тысяч эсэсовцев, действовавших с жестокостью маниакальных убийц.) И вместе с тем все это люди-звери, способные и в мирное и особенно в военное время на самые тяжкие злодеяния. Это тоже патология. Но это патология прежде всего социальная, патология эксплуататорского строя, империализма, милитаризма.
И автор убедительно показывает, как война не только создает обстановку для проявления «патологических наклонностей», но и порождает сами эти наклонности и преступления. Таким образом, эта повесть становится ярким обличительным документом протеста против несправедливой войны и порождаемых ею преступлений. Вместе с тем это протест против нравов буржуазного общества, калечащего человеческие души, взращивающего нравственных уродов.
