Собрание сочинений в пяти томах.
1. Парижачьи
Светлой памяти
Элен Зданевич
Хотя имя Ильи Зданевича — Ильязда — довольно хорошо известно специалистам, в особенности знатокам русского авангарда, личность и творчество этого многоликого, блестящего поэта остались загадочными. Даже именование “поэт” ему вряд ли подходит, если только не вернуть этому слову античное его определение — “тот, кто делает”. Самые знаменитые его произведения — заумные тексты футуристического периода — являются антидраматическими произведениями, первая изданная книга — монография о Н. Гончаровой и М. Ларионове — до сих пор считается ценнейшим путеводителем по живописному творчеству этих мастеров. Стихи он писал почти всю свою жизнь, но начал издавать их довольно поздно. В эмиграции Зданевич стал яркой фигурой русского Монпарнаса, искусно организующей великолепные балы русских художников, в то же время он был одним из авторитетных знатоков архитектуры древней Грузии, регулярно участвующих в международных съездах византинистов. Во Франции, где он прожил более 50 лет, публика особенно ценит его за редчайшие издания, которые он выпускал в последние двадцать пять лет жизни, за его новые подходы к набору книги, совершившие переворот в типографском деле, за выбор художников-иллюстраторов его изданий, в их числе Пикассо, Брак, Джакометти, Эрнст, Матисс и др. Только этой стороне деятельности Ильязда было посвящено немало выставок как во Франции, так и в Италии, Канаде, США и, наконец, в 1989 г. на его родине в Тбилиси.
Из чего состоит этот загадочный ореол, окружающий Ильязда? В одних кругах его знают как писателя, в других — как издателя, в третьих — как искусствоведа... Долгое время его знали под разными именами: для литературоведов он был Ильяздом, для почитателей творчества Ларионова — Эли Эганбюри, для византинистов — просто Ильей Зданевичем. Более того, мало кто смог прочитать хоть одну из его книг, выпущенных крохотным тиражом либо вовсе не вышедших в свет.
О писательском творчестве Ильязда французский читатель узнал раньше русского. Как ни парадоксально, ряд произведений Ильязда был впервые опубликован во французском переводе. Лишь один роман Восхищение, опубликованный автором в 1930 г. в Париже, был переиздан на русском языке в 1983 г. в США с предисловием Э. К. Божур на английском языке.
Настоящее издание является первым после малотиражных книг тифлисского периода (1918—1920) изданием произведений Ильязда на родине поэта. Оно выходит в 1994 г., ровно через сто лет после его рождения. Издание никогда бы не осуществилось без активной поддержки Юрия Николаева, которому мы выражаем глубокую признательность. В разное время полезные советы дали нам Мишель Окутюрье, Жан-Клод Ланн, Жан-Клод Маркадэ, Жерар Конио, Луиджи Магаротто и покойный Марцио Марцадури. Настоящее издание посвящается памяти вдовы писателя Элен Зданевич.
Илья Михайлович Зданевич родился 21 апреля (ст. ст.) 1894 г. в Тифлисе в семье преподавателя французского языка Михаила Ивановича Зданевича. Зданевичи происходят из польского рода, сосланного на Кавказ после варшавского восстания 1831 г. Мать Ильи, Валентина Кирилловна, урожденная Гамкрелидзе, была по происхождению грузинка. Родители, жившие в крайней нищете, продали ее, еще грудным ребенком, богатой супружеской паре, которая не могла иметь детей. В условиях пестрого многоязычного города Тифлиса такая романтическая наследственность вместе с осознанием того, что семья не принадлежит к какой-либо одной культуре, а живет, так сказать, в двойной ссылке, не могла не оказать влияния на развитие молодого человека и, пожалуй, на поэтические принципы писателя.
У Ильи был старший брат, Кирилл, который в дальнейшем станет художником-авангардистом. Детство Зданевича проходит спокойно. Семья — один из культурных очагов города, ее посещает вся тифлисская интеллигенция. Отец часто бывает в Париже, где совершенствуется во французском языке. Любитель искусства, он построил в Тифлисе по образцу парижских “Улья” и “Плавучей прачечной” большой дом со студиями для молодых художников. Мать, пианистка, бывшая ученица П. И. Чайковского, открыла дома интернат для мальчиков из деревни и пользуется доброй славой как воспитательница. Своих детей она сама учит до десятилетнего возраста.
Интерес к языку, к музыке слов, к поэзии скоро развился у молодого Ильи. Подростком он писал стихи в духе символизма и примыкал к литературно-художественной группе “Икар”, возглавлявшейся художником Борисом Львовичем Лопатинским. Уже в начале 1911 г. молодой Илья прочел манифесты итальянского футуризма и стал переписываться с Маринетти. В сентябре 1911 г. после окончания гимназии с серебряной медалью Илья переезжает в Петербург, где поступает на юридический факультет. В столице живет и его брат Кирилл, ставший после одного года обучения в Московском училище живописи, ваянья и зодчества учеником Академии изящных искусств.
18 января 1912 г. состоялось первое публичное выступление Ильи Зданевича. На вечере, устроенном Союзом Молодежи в петербургском Троицком театре, он читает манифесты итальянского футуризма и тем самым способствует популяризации термина “футуризм” еще до того, как более известные участники футуристического направления, будетляне, стали называть себя “футуристами” (правда, эго-футуристы уже несколько месяцев употребляли это слово).
В появлении И. Зданевича на сцене русского авангарда большую роль играют двое художников, друзей и соучеников его брата Кирилла, Виктор Барт и Михаил Васильевич Ле-Дантю. При их посредничестве он вступает в контакт с художниками Н. Гончаровой и М. Ларионовым, становится одним из самых убежденных сторонников и пропагандистов их взглядов. В 1913 г. он прочтет ряд докладов, среди которых самым известным и спорным станет доклад, произнесенный 24 марта 1913 г. на диспуте “Восток, национальность и Запад”, устроенном во время открытия выставки “Мишень”. Этот вечер кончился дракой и вмешательством полиции. О содержании докладов свидетельствует статья из “Русских ведомостей”: “Мы — Азия” — “Мы — Азиаты”, — не раз выкрикивал вчера российский футурист г. Зданевич. /.../ Наглость — высший принцип. Под знаком этого великолепного принципа шел весь доклад г. Зданевича. Каким иным словом помягче охарактеризовать хотя бы такой момент в докладе этого юного российского футуриста: он показал на экране Венеру Милосскую, а затем поднял высоко над головой башмак и торжественно с пафосом объявил: — башмак прекраснее Венеры Милосской. И стал доказывать почему. Стал анализировать “живописную и поэтическую идеальную красоту” этого башмака. И делал все это с видом весьма серьезным и даже проникновенным, счастливый и гордый таким своим открытием и его смелостью. Идейно башмак прекрасен тем, что подошвой отделяет человека от земли... А в дальнейшем, разохотившись по части таких открытий, наш футурист говорил, что футуристы заворачивают штаны не потому, чтобы защитить их от грязи, но потому, что “презирают землю”. После таких “шедевров, которые должны быть наглы”, уже не могли произвести эффекта заявления о ненависти к луне, которая — первый враг поэзии, об отречении от любви, о девизе “ненависть к женщине”, о презрении к пацифизму, о том, что “война есть единственная гигиена и воспитательная мораль”, и еще о многом другом, столь же глубокомысленном”. Как видно из этой статьи, Зданевич не только повторял лозунги Маринетти, но и принимал ту тягу к восточному, которую проповедовали Ларионов и Гончарова. С другой стороны, в этом докладе у него впервые появляется идея о “презрении к земле”, которая постоянно возвращается в его следующих теоретических текстах. Фраза “башмак прекраснее Венеры Милосской”, конечно, переиначивание фразы Маринетти: “Автомобиль, мчащийся под обстрелом, прекраснее Ники Самофракийской”, но сама идея, которую она подразумевает, оригинальна. За эпатажем, за простым издевательством над алчущими небес символистами скрывается новая стадия мышления, которая парадоксально сближает его с символистами и стоит в противоречии с мышлением Маринетти. К земле Маринетти относится не отрицательно. Современность, будущее, интерес к машинизму не подразумевают отрыв от земли. У Зданевича же, напротив, “поклонение башмаку” (так называется один из его докладов на эту тему) это отнюдь не культ современности, машинизма, будущего. С другой стороны, идея отстранения от земли предвещает употребление зауми. Заумь это и язык, лишенный всего, что делает язык языком. В том же самом 1913 году Зданевич, независимо от деятельности Крученых и Хлебникова (но он, конечно, прекрасно знал об их попытках), много работал над языком, в особенности над словом. В июле 1913 он составляет эссе О письме и правописании (ГРМ, ф. 177, ед. хр. 13) и спрашивает себя о возможностях передать в письме все нюансы, интонации, эмоциональное содержание устной речи, а в 1914 он пишет стихотворение гаРОланд (о подвигах французского летчика Роланда Гарро), которое полностью составлено из звукоподражания. Такие опыты совсем не заумные. Они близки к “свободным словам” Маринетти, пример которых в России дал В. Каменский, и тем самым к традиционной концепции футуризма. Заумь как таковая появляется у Зданевича не ранее 1915 г. и развивается как последствие выработки нового понятия — всёчества (1913—1914).
