I
Было всего пять утра, но лучи яркого летнего солнца уже проникали в щель между шторами. Я натянул одеяло на лицо. Ночная прохлада исчезла без следа, день опять обещал быть жарким. Решив, что пора вставать, я отшвырнул ногами одеяло и откинул полог противомоскитной сетки ядовито-зеленого цвета. Протянул руку за сигаретами. В лучах утреннего солнца табачный дым казался фиолетовым. От первой затяжки натощак закружилась голова.
Было слышно, как носятся по дому сыновья. Жена уже встала и чем-то гремела на кухне.
— Проснулся? — прокричала она оттуда.
— Угу, — ответил я не сразу. Дети с топотом ворвались за полог кровати. Старший, которому недавно исполнилось семь, уцепился мне за шею. Второго, пятилетнего, я посадил к себе на колени и стал подбрасывать вверх.
Жена сказала, входя в комнату:
— Перестаньте возиться, сетку порвете.
Она отодвинула сетку, застелила кровать и широко распахнула стеклянную дверь. Мы с сыновьями уселись на подоконник и выглянули наружу. Небо было ярко-синим и почти безоблачным. Океан, видневшийся между тюремной стеной и подножием горы, спокойно катил белые волны. В одноэтажных коттеджах, где жили семьи служащих тюрьмы, все уже встали. Утренний воздух звенел от стрекота цикад.
— Опять жара будет, — сказал я.
— Конечно, — ответила жена, вытирая пыль, — лето же.
Это лето было необычайно жарким, дождя не выпадало уже много дней. Все вокруг высохло, и я подумал о предстоящем дне со вздохом.
Сыновья побежали в прихожую за газетами. Жена, закончив уборку, раздвинула складной стол и занялась приготовлением завтрака. Я посмотрел на ее живот. Он стал заметно больше. Потом отправился на кухню чистить зубы. За ночь вода в трубах остыла, и умываться было приятно. Дети прибежали следом. Заметив, что я смотрюсь в узкое настенное зеркало, они засмеялись. Я состроил рожу, и они опять радостно загоготали.
Весь завтрак жена только возилась с детьми.
— Не можешь есть? — спросил я ее.
— Утром — никак.
— Все-таки съела бы что-нибудь.
— Когда родишь? — спросил один из сынишек, оторвавшись от чашки чая. Это было так неожиданно, что мы с женой рассмеялись.
— Через три месяца, когда снег выпадет.
— Хорошо бы девчонку, — сказал старший сын.
— Да, неплохо бы. — Жена взглянула на меня. — Ты как думаешь?
— Чего говорить без толку.
— Да я просто так… Ты, конечно, хочешь мальчика.
— Ага, — ответил я, — мальчика. Возни меньше.
— Так есть уже двое. Хочу теперь дочку… Ты слушаешь?
— Слушаю.
— У вас кто-нибудь новый? — спросила жена, заглядывая мне через плечо в газету. Дети тоже стали рассматривать фотографии.
— Никого. — Я сложил газету.
— А как там тот, которого привезли в прошлый раз? — опять спросила жена.
— Кто это?
— Ну, который убил мать с ребенком. Здоровый такой.
— А, этот! Тихо сидит.
— Да? Значит, все ему как с гуся вода. Ведь ребенка же убил, негодяй!
— Так-то оно так.
— Не человек он!
— Человек, человек. Ну ладно, я пошел.
Мне стало скучно ее слушать, и я встал из-за стола. Из тюрьмы донесся вой сирены, извещающий о подъеме. Дети выбежали во двор.
Я открыл шкаф, надел светло-коричневую форменную рубашку и завязал галстук. Рубашка пропахла потом — я надевал ее второй день подряд. Жена сняла с вешалки брюки и слегка прошлась по ним щеткой.
— Фуражку надень, — напомнила она.
— Только не сейчас. Мне и так в ней целый день торчать.
Я вышел в прихожую и надел башмаки. Жена сложила большой белый платок и засунула мне его в задний карман.
— Счастливо, — сказала она.
— Угу. Ты себя нормально чувствуешь?
— Все хорошо.
— Если что — иди к врачу.
— Да знаю я, знаю. Не в первый раз.
Когда я вышел из дома, в переулке на меня налетели сыновья и вцепились в обе руки.
— Только до угла! — крикнула сзади жена. Детишки, повиснув у меня на руках, болтали ногами, и от немощеной дороги поднимались клубы пыли.
— Когда на рыбалку возьмешь? — спросил старший, глядя на меня снизу вверх.
— Скоро.
— Когда «скоро»?
— Когда в школу пойдешь.
— Тогда на море, ладно?
— На море, на море, — подхватил второй.
— Ладно, на море пойдем.
— Когда?
— Через выходной.
— А почему в следующий нельзя?
— Иду на рыбалку. Ну, сыпьте назад. Дальше я один.
— Еще, еще!
— Нельзя, бегите домой.
Мы вышли на широкую заасфальтированную улицу. Машин еще не было.
— Смотрите не уходите далеко от дома.
— Ага. — И мальчишки побежали назад, к новым играм. Я надел фуражку и зашагал по широкой дороге, которая вела к тюремным воротам. На асфальте отпечатались следы шин и ног, но пока он еще был твердым.
С моря задул ветерок. Рядом с дорогой, там, где шло строительство административного здания, присели покурить плотники. Когда я приблизился, они замолчали и не произнесли ни слова до тех пор, пока я не прошел мимо. Я спиной чувствовал их взгляды.
Дорога кончилась. Передо мной были высокие стены и широкие кирпичные опоры ворот. В одной из опор была устроена проходная. Из-за стены доносился треск цикад. Красные от ржавчины ворота были закрыты. Поверхность грязной, застоявшейся воды во рву, расцвеченная масляными пятнами, беспрерывно вздувалась пузырьками поднимающегося со дна газа.
Я прошел по подъемному железному мостику и поздоровался с охранником:
— Привет.
— Здравствуйте. Опять жара будет, — лениво ответил толстый охранник Он открыл мне дверь, и я вошел внутрь. Здесь был совсем иной мир. Криптомерии образовывали целую рощу, там и звенели цикады. Впрочем, в отличие от обычной рощи, здесь не было ни подлеска, ни какой-либо иной растительности, и стволы просматривались до самой земли. Я пошел дальше по старой, мощенной кирпичом дорожке. Людских голосов не было слышно, навстречу мне никто не попался. Дорожка поднялась на невысокий холм и спустилась вниз — там, за деревьями, белели высокие бетонные стены. Я вышел на спортплощадку. Она была ухоженной, приятно зеленел широкий газон. Со всех сторон площадку окружали насыпи, и видно было лишь небо над головой и траву под ногами.
Как всегда срезая путь, я направился прямо по газону к крайнему зданию. Я дошел уже до середины площадки, когда из прорытого в одной из насыпей прохода показалась группа заключенных обычного режима, человек пятьдесят. Недавно обритые головы отливали белизной. Все были в майках и закатанных до колен штанах, в руках мокрое, только что отстиранное белье.
Раздался короткий свисток охранника. Следуя ему, заключенные, как муравьи, рассыпались по газону и стали раскладывать белье на траве. Ветер никогда не проникал в котловину, поэтому можно было не опасаться, что белье разлетится. Четверть газона стала белой от разложенного белья. Заключенные снова построились и по свистку отправились той же дорогой работать в поле.
Когда я наконец пересек площадку, у меня по лицу и по спине уже стекали струйки пота. Поднявшись по каменным ступеням, я вышел к кирпичному зданию, обведенному двойной чертой розового цвета. Здесь были расположены камеры смертников. Вокруг не росло ни одного дерева и ни одной травинки. Дежурные охранники по очереди подметали белый песчаный плац два раза в день — утром и вечером. Тут же находились караульное помещение и смотровая вышка, покрашенная коричневой антикоррозийной краской. На вышке никого не было, там стояли зачехленный прожектор и четыре динамика.
В караулке сидел незнакомый мне молодой охранник. Здесь было тесно, крыша не спасала от солнечных лучей, отражаемых белым песком. Увидев меня, охранник спрятал поглубже носовой платок, подложенный под фуражку, и отсалютовал мне:
— Доброе утро.
— Ну и жара!
— Так точно, жарко.
— Тебя во сколько сменяют?
— В три.
— Самое пекло. — Да.
— И всегда ты в эту смену?
— Так точно.
— М-да, нелегко тебе приходится.
— Служба есть служба.
— Я скажу, чтобы тебе вентилятор поставили.
— Спасибо, очень выручите.
— А где-нибудь сейчас, наверное, идет снег…
— Что вы сказали?
— Нет, ничего. Ты вытирайся платком-то.
— Спасибо.
Я прошел по раскаленному песку к единственному входу в здание — маленькой железной двери — и нажал на кнопку звонка. Через некоторое время открылось зарешеченное оконце, в нем показалось чье-то потное лицо. Оконце тут же закрылось, послышалось звяканье ключей, и дверь отворилась. В дверном проеме стоял Хорибэ.
Закрыв за мной дверь и вынув из скважины ключ, он весело сказал: «Привет». У Хорибэ всегда хорошее настроение.
— Ну и жара! — сказал я.
— Да? А внутри ничего, — ответил он, оглядев меня. Я вытащил из кармана брюк платок, снял фуражку и вытер пот с лица.
