Виктор Левашов
Сочинить детективчик
Третий час. Этого засранца все нет. И не звонит. А ведь знает, что соавтор места себе не находит.
* * *
Писатель Леонтьев с ненавистью оглядел свой кабинет. Везде срач. На столе пепел. На полках и подоконнике пыль, даже паутиной углы затянуло. На полу возле дивана тома Большой Советской Энциклопедии, раскрытые на статьях, которые были нужны во время работы. В углу большой крафт-пакет, переполненный пустыми сигаретными пачками и жестянками из-под пива. Груды детективов в ярких обложках, которым давно пора на помойку. Штуки четыре стоит отнести в поселковую библиотеку, не больше.
Леонтьев не разрешал домашним убирать в кабинете. Перед тем как начать новую книгу, наводил порядок сам. И больше ни к чему не прикасался. По тому, как выглядит кабинет, можно было безошибочно определить, в какой стадии находится работа. Сравнительно чисто — значит, в начале. Полный бардак — близок финал.
Сейчас роман был закончен. Он лежал возле компьютерной клавиатуры — толстая стопка белоснежной бумаги, радующая глаз. Леонтьев знал, что роман получился. Повезло, что в ту пору, когда они с соавтором Пашей Акимовым придумывали сюжет, на глаза попалась документальная книга — воспоминания одного из руководителей разведуправления 40-й армии, воевавшей в Афгане. В ней был потрясающий эпизод. Готовилась высадка десанта в тыл моджахедов. Охрана аэродрома под Кандагаром получила приказ стрелять на поражение по любой подозрительной цели. Ночью был сильный снежный буран. Одному солдату показалось, что кто-то подбирается к самолетной стоянке. Он дал очередь. Пуля срикошетила от бетонки и угодила во взрыватель бомбы на подвеске штурмовика. Взрыв уничтожил два истребителя и военно-транспортный «Ил-76Д». Через двадцать минут начальник разведуправления был на месте. У него родился план: представить происшествие как диверсию тайных сторонников моджахедов. Москва дала «добро». Так к Ахмед-хану был внедрен наш разведчик.
Автор воспоминаний ничего не написал о его судьбе. То ли не знал, то ли было нельзя. Написал лишь, что он погиб. А если не погиб, если чудом выжил? И лет через десять вернулся в Россию — никому не нужный, забытый, «пропавший без вести»? А тут одному банкиру понадобился наемный убийца, чтобы убрать конкурента. Где его найти? А вот где — в Центре реабилитации для бывших «афганцев». Там он его и находит.
Фантазия заработала, сюжет закрутился. Через полгода роман был готов. Его так и назвали: «Без вести пропавший». Но Леонтьев не спешил начинать уборку в кабинете. Рукопись — это еще не книга. А тут могли возникнуть проблемы. Леонтьев знал, какого рода могут быть эти проблемы, и это отравляло ему чувство удовлетворения от хорошо сделанной работы.
Текст отправили по электронной почте в издательство. Через неделю оттуда позвонили: приезжайте, нужно поговорить. Прочитали быстро, это хорошо. «Нужно поговорить» настораживало. Леонтьев послал Акимова, сам не поехал.
* * *
С генеральным директором издательства «Парнас» Смоляницким он был знаком лет двадцать, еще с советских времен, когда оба были рядовыми членами Союза писателей и с немалыми трудами пробивали свои книги, по одной в три-четыре года. Смоляницкий — в «Современнике», где редактором в отделе прозы была его жена Ирма Ковалева. Леонтьев — в «Молодой гвардии», где его привечали за умение добротно делать то, что нужно издательству по идеологическим соображениям. Сборники рассказов и повестей Смоляницкого никогда событием не становились, как, впрочем, и книги Леонтьева. Зато в Смоляницком обнаружились другие таланты. Когда повеяло новыми временами, он быстро сориентировался и создал при «Современнике» кооператив, который со временем превратился в издательство «Парнас» — не самое крупное, но все же входившее в первую двадцатку. И хотя статус его резко изменился, а Леонтьев остался литературным поденщиком, кем и был всю жизнь, отношения между ними сохранились приятельские, даже доверительные. Они были на «ты», с той разницей, что Смоляницкий называл его по имени, почему-то на французский манер «Валери», с ударением на последнем слоге, а Леонтьев обращался к нему по имени-отчеству, потому что Смоляницкий был старше его лет на шесть-семь.
Такие отношения имеют свои плюсы, но есть в них и минусы. Паша Акимов был в литературной тусовке чужим, и Леонтьев надеялся, что у Смоляницкого хватит деликатности не сделать ему предложения, которое он без колебаний сделал бы Леонтьеву. Не скажешь же чужому: «Давайте слегка сжульничаем». А своему запросто скажешь.
* * *
Три. Куда же он запропастился? Смоляницкий назначил встречу на десять. Ладно, принял не сразу, с полчаса промурыжил в предбаннике. Не от желания показать свою значимость, а потому, что болтун. И не дай бог, если перед этим была встреча с хорошим знакомым. Начнет говорить — не остановишь.
Начинает всегда одинаково: не с кем работать, редакторы — бездельники, секретарша — дура, ничего нельзя поручить, все перепутает. Все сам, все сам. А на кой черт мне это надо? Брошу все к такой-то матери. Вот шестьдесят стукнет, и брошу. Так он лет пять назад говорил. Сейчас говорит: шестьдесят пять. Потом наверняка будет: семьдесят.
Брошу. Да кому ты после этого будешь нужен? Пока ты хозяин издательства, — ты фигура. Стол засыпан приглашениями на презентации. Перед тобой заискивают те, кто раньше тебе два пальца подавал, как милость. Смоляницкий любил рассказывать, как однажды к нему пришел бывший председатель правления «Советского писателя», фигура в прошлом поднебесная, не всякому доступная для лицезрения, и стал жаловаться на жизнь: пенсия нищенская, дочери надо помогать, даже дачу пришлось продать. Смоляницкий предложил:
— А вы напишите для нас что-нибудь. Листов пятнадцать. Быстро издадим, хорошо заплатим.
— Хорошо — это сколько? — живо заинтересовался посетитель.
— Три тысячи долларов, — не моргнув глазом блефанул Смоляницкий. Столько платили автору, если его книга разошлась тиражом не меньше тридцати тысяч экземпляров. А рассчитывать на то, что бывший небожитель способен написать хоть что-то, что можно издать тиражом даже в пятьсот экземпляров, не приходилось. Он был автором брошюры «Молодежь и прогресс» и неплохого романа, который написал за него молодой писатель, тому позарез была нужна квартира. Леонтьев знал этого писателя. Смоляницкий его тоже знал. Писатель получил двухкомнатную квартиру, а небожитель за роман — Государственную премию. Говорили, что писатель запирался в туалете, читал хвалебные рецензии на роман, скрипел зубами и плакал. А потом напивался.
— Ну что, приемлемо, — оценил предложение Смоляницкого небожитель. — Как насчет аванса?
— Нет проблем. Синопсис, первая глава — и в кассу.
— А без этого нельзя?
— Увы, нет. Я установил этот порядок, не мне его нарушать. Сами знаете: когда руководитель нарушает порядок, который сам же установил, — это плохой пример для подчиненных.
— Сколько времени вы мне даете?
— Три месяца. Мало? Ладно, полгода.
— Всего полгода на пятнадцать листов?! Это же очень серьезная творческая работа!
Любили небожители эти слова: «творчество», «искусство».
— Сколько вам надо?
— Ну, года полтора. Даже два.
— Давайте так. Пишите сколько нужно. Два года так два. Три так три. И сразу приносите.
— А аванс?
— Да зачем вам аванс? Получите сразу, целиком.
— Я подумаю, — кисло пообещал небожитель.
— До сих пор думает, — заканчивал Смоляницкий эту историю. — Господи, и перед таким говном мы стелились! Знаешь, Валери, о чем я иногда думаю? Все бы отдал, только бы не возвращаться в те времена. Машину, дом, все! Ты, уверен, тоже.
— Нет, — возразил Леонтьев. — Я бы забаррикадировался и отстреливался до последнего патрона.
Ладно, не полчаса, а час просидел Акимов в приемной. Сам разговор — двадцать минут. Полтора часа на дорогу. Где его носит? Выпил на радостях или от расстройства? Так он не пьет. Вообще. Глоток шампанского в праздник и все. Даже странно. Здоровый сорокапятилетний мужик — и не пьет. За какой-нибудь бабой увязался? Это скорее всего. Насчет баб у него пунктик. Природа свое берет. Если не пьешь, то бабник. Если не бабник, то выпивоха. То и то редко бывает. И только в молодости. Бабнику сколько энергии нужно, ой-ой! А у человека пьющего сил хватает всего лишь до магазина дойти.
Но позвонить-то можно? Только и сказать: «Все в порядке». Или не все в порядке? Потому и не звонит?
* * *
Леонтьев спустился на кухню и открыл холодильник. Одинокая банка пива «Золотая бочка». Пакет апельсинового сока. Початая бутылка «Смирновской», белое столовое вино № 21, емкость ноль-шесть литра. Ноль-шесть, а не ноль-пять, потому что старой русской мерой водки было ведро, двенадцать литров. Бутылка «смирновки» — одна двадцатая ведра. Почему-то Леонтьеву это нравилось. А так водка как водка. Мелькнула мысль: накатить бы сейчас сто пятьдесят. Но он остановил себя. Рано. Давно усвоил: чтобы не впасть в запой, нельзя пить до шести вечера и после двенадцати ночи. Не пить после полуночи не получалось, кто там следит за временем в душевном застолье? А до шести Леонтьев старался сдерживаться. Запой, а он знал это по собственному опыту, такая штука, что врагу не пожелаешь. Пиво — ладно, пиво не считается.
