Ознакомительная версия.
Галина Емельянова
ЖЕНА МОЕГО ВРАГА
Дом был построен не бедным хозяином, надстроенный второй этаж, металлические ворота, и высокий каменный забор. Старый дом славился гостеприимством, гостя усаживали в прохладной тени, угощали терпким чаем и лепешками, обязательно поминали всех, кому повезло родиться и умереть в этих стенах.
Тот, кто строил его, был уверен, его дом, его крепость не взять штурмом. Если раньше дом слышал детский смех и шепот молитв, то сегодня его покой нарушал шум боя.
Террористы, были блокированы отрядом надежно, и командир с позывным «Батя», вел переговоры о капитуляции, в доме вместе с мужчинами находилась беременная женщина, сестра одного из бандитов.
Боевики понимавшие, что терять им нечего отвечали шквальным огнем. Потом в одном из проемов затрепетала на ветру белая косынка, и гортанный голос прокричал: — Дайте женщине дорогу.
Наконец женщина вышла из дома, вся в черном, даже черные перчатки закрывали руки, ее проверил сапер, и проводил в машину местного участкового.
Женщина передала военным отказ террористов сдаться, скоро ее пришлось везти к местному фельдшеру, у нее начались схватки.
— До вечера надо управиться, а то по темноте могут прорваться, — командир, устало вытер потный лоб.
— Там снайпер, профи, по почерку видно. — Откликнулся Леха Егоров, из группы прикрытия, на войне просто «Берц».
— Скоро солнце поцелует краешек гор, и тогда темнота, надо торопиться. — Откликнулся Лехин напарник Костя Емельянов, с позывным «Кот», любил он такие вот литературные выражения. «Кот» выглянул из-за укрытия и тут же отпрянул, пуля снайпера совсем рядом чиркнула по камням, и осколок отскочил от бронированного шлема.
Засевшие в доме боевики снова открыли огонь, спецназ ответил пальбой из гранатометов, и командир отдал приказ идти на штурм.
Группа прикрытия открыла ураганный огонь по находившимся в доме бандитам, бронетранспортер взревев мотором выломал кованые ворота, под защитой брони команда захвата пошла в наступление.
Взрывы, автоматные очереди, угол дома рухнул от удара бронетранспортера, и в этой пыли и гари спецназовцы непрерывно стреляя, ворвались внутрь дома, неся неминуемое возмездие. Из разбитых окон дома повалил едкий черный дым. Казалось, что и гореть там нечему, но дом пылал словно факел, даже камни плавились.
Плотное марево закрыло обзор группе прикрытия, и помешало им увидеть, как из окна сначала полетела граната, а потом вниз прыгнул боевик, рискуя и сам подорваться от взрыва.
Костя рванул в сторону, пытаясь прикрыть напарника, и нажал на спусковой крючок автомата, но снайпер его опередил, и боец упал.
Через мгновение Лехе в ноги вонзились горящие угли, потом темнота и ощущение, как кто-то, расстегнув ворот куртки, снимает с него цепочку с номерным жетоном. Алексей успел увидеть лицо врага, а главное его взгляд, с удивительно знакомым, наглым прищуром.
Он не помнил, ни как закончился бой, ни полет в санитарном вертолете, ни сам путь до госпиталя. Верил и знал одно — спецназ своих не бросает.
Белый потолок, как купол парашюта, кажется, что за ним огромное синее небо и тишина, но сквозь эту тишину прорывается чей-то стон и крик.
Алексей очнулся лишь в областном госпитале и не сразу пришел в себя, мучительно пытаясь сообразить, он улыбнуться растрескавшимися губами молоденькой медсестре и спросил, где находится. Получив ответ, попросил воды и перед очередным лекарственным забытьем вспомнил о Косте — как он? Медсестра поправила повязанную по-горски косынку, что-то ответила, но Леха её уже не услышал, вновь провалился в сон.
Ответ уже на утреннем обходе дал военврач: «Жив ваш напарник, вся одежда в крови, а сам ни одной царапины. Осмотрен и хоть и просился у вашей постели подежурить, мы его выписали, навестит скоро, ждите».
Алексей обрадовался, меньше всего ему хотелось ехать в далекий Елецк, сопровождать груз «200» и навещать родителей друга с «похоронкой». Если сам Леха вырос в провинциальном интернате, или по простому в детдоме, то у Кости оставалась мама, так что, слава богу, что он выжил.
А ранения, что же бывало и хуже, но оказалось, что хуже еще не было, раны гноились, не заживали, и Егорову дали отпуск на три месяца.
Костя не приходил и не звонил, что было на него не похоже, но понятно и не обидно. Видно не дождавшись, он поехал к матери, а там и завертелась карусель, может и встретил, ту самую единственную, о которой мечтает каждый, и которая будет ждать его возвращения. Вот и не звонит «Кот», чтобы лишний раз не беспокоить, а как все заживет, они и встретятся. Да и с чего он взял, что они всего лишь просто друзья. Надпись на стене учебки — «Для солдата нет уз более святых, чем воинское братство», глубоко врезалась в память и он в неё верил.
Между перевязками и уколами, лежа в палате и мучаясь бессонницей, Егоров наконец-то вспомнит, где видел лицо боевика.
Еще курсантом военного училища, дежуря на КПП, часто был невольным свидетелем жарких свиданий и девичьих слез, но больше всего ему запомнилась одна, не похожая, ни на одну из вульгарных девчонок его фабричной окраины. Девушка, словно, сошедшая с киноэкрана, с копной светлых кудрей и зелеными русалочьими глазами, кажется, ее звали Варвара, а парня Тимур.
Стоя под майским дождем в легком сарафане, Варя улыбалась только одной ей понятным мыслям и ждала Тимура. Заприметив симпатичную блондинку, один из офицеров предложил девушке подвезти её в город, но та решительно отказалась. Позже, так и не признавшись себе, что влюбился с первого взгляда в семнадцатилетнюю первокурсницу пединститута, Алексей искал похожую, но так и не нашел.
Через два часа, не дождавшись, она ушла, а Леха, глядя на хрупкую фигуру, подумал, если и жениться, то только на такой — чистой и преданной. Он начал вспоминать и сравнивать с ней знакомых девчонок и немногих женщин, с которыми довелось провести ночи до армии. К пэтэушницам, которые без остатка дарили себя на лавке в сквере, он презрения не испытывал, скорее жалел. Всем им нравился его незлобивый характер и спортивная фигура, а он, каким и наивным не был в те годы, точно знал — это еще не любовь. Да и они, наверное, сами еще не знали, что это такое — любить.
К Тимуру он не ревновал. Бывало глупо, по-мальчишески злился на себя, но стиснув зубы, понимал — она выбрала не его, значит, она выбрала лучшего из всех. Потом была какая-то темная и даже криминальная история, Тимура отчислили, и он ушел служить солдатом в ВДВ.
Вот значит, как знания в дело применил, против своих же братишек.
Раны заживали плохо, кровили, и даже начали гноиться, Леха в перерывах между перевязками читал до головной боли книги, перечитал все, что были в госпитальной библиотеке.
В мирной жизни он слыл нелюдимом, но не чувствовал себя никогда одиноким, сказывалось детдомовское детство, где все время на виду, ни минутки с самим собой. Он уставал от больших компаний и больше слушал соседей по палате, чем рассказывал о себе.
Потом его выписали, и у Лехи вдруг оказалось уйма свободного времени, смотреть сериалы про ментов или войну категорически не хотелось, да и нервничать врач запретил.
И Егоров подумал, а не найти ли Тимура? Конечно, можно было пойти написать раппорт о странной встрече, а вдруг он ошибся, да и неужели он сам не справиться, один на один?
Он не признаваясь даже самому себе, что память о первой любви ожила, и очень хотелось посмотреть в Варино лицо и понять, не жалеет ли она, девушка его мечты, о своем выборе.
В телефонном справочнике Колывановых в М. оказалось немало, но в сочетании с именем Тимур редкое, и поэтому, легко определившись с адресом, Алексей с волнением позвонил в дверь новостройки, в престижном районе.
Он расслабился в ожидании неминуемого столкновения, вряд ли наемник сдаться без сопротивления, но дверь открыла стройная, ухоженная женщина, только усталые «гусиные лапки» в уголках глаз и черный шелковый шарф, делали ее старше, как и любое горе.
— Тимур дома?
— Проходите, — старясь казаться спокойной, произнесла женщина, поправляя рукой шарф, знамя своей скорби.
Человек в штатском, заслоняя собой узкий коридор, прошел в зал и сел на стул. Был он высок, накачан, под широкими темными бровями, очень детские голубые глаза.
В комнату робко вошли дети: девочка лет десяти и мальчик, дошкольник. Леха глядел в пол, на вязанные шерстяные носки мальчика, мужчина боялся поднять глаза и увидеть в детских лицах, черты недавнего врага.
Он сразу и бесповоротно решил не говорить женщине правду. Пусть кто-то другой, но не он.
— Я ничего не понимаю, я думала, придут из военкомата, но вот также пришел какой-то сослуживец мужа и принес справку о смерти. А где же «похоронка», — она вспомнила, давнее, слышанное в кино слово.
Ознакомительная версия.
