– Пункт для пункт!
Hanns-Martin Geismar,
немецкий адвокат.
В Учалинском районе, на две трети закопавшись в почвы, а одной смотря в мир, покоился мансуровский гранитный самородок весом более двадцати пяти тонн. Граниту было не то пять, не то шесть миллиардов лет, и его жизнь только начиналась. Эту самородную глыбу почти ничего не отличало от таких же глыб, разбросанных по миру и Вселенной. Он не был самым большим представителем гранитов, но и маленьким не считался. От всей своей породистой братии он отличался только одним: мансуровский гранит умел думать…
Идешь – задыхаешься. В воздухе мокрая взвесь пытается вселенской рекой утопить легкие… Осень… Падающий осенний лист. Он разбух от дождей, а потому летит фанерой… Нет в осени золота, не блестит она янтарем, и кровавого не видно. Труха одна. С небес только одна весть – послание неизбывной зимы, пока только в форме нестерпимого запаха дьявольской мокроты. Холодный воздух, смешанный с озоном. Дальше отвратительную нездоровую хлябь скует льдом. Можно жить и осенью. Спорно.
Можно проживать осень, терпеть харкающих грязью бесов в надежде на короткую зиму. То ли дело весна! Весна. В ней – все!
Остальные времена похожи на смерть. Лето – раскаленная, наполненная выхлопными газами душегубка, зима вообще не для жизни – только белый предсмертный цвет сушит взгляд. Но особенно осень! В это время года даже дети в детсадах унылые, плохо смеющиеся, сонные, как перед длительной спячкой. Сон – тренировка смерти…
А Нестор Сафронов, уже вторую неделю умирающий в хосписе, вводящий на пике боли в кровь наркотик, отвыв нестерпимые муки, все принимается смеяться. Даже можно сказать – ржет, после того как его торкнет! Смеется не от передозировки, а от одного только ему известного. К умирающему заводили даже психиатра, но почему-то пахнущий формалином молодой мозговед заверял, что мозги у Нестора Сафронова работают прилично, без всякого помешательства.
Собственно говоря, и пусть его, пусть ржет, палата отдельная, друзья пожертвовали на уход Нестора Сафронова из жизни приличную сумму, хватит даже на двоих Несторов Сафроновых.
А чего он все-таки ржет?!
…Любил блины со сметаной! Блины на кефире! Бабкины!.. Бабка без хосписа обошлась. Села на стульчик – и встретилась с Господом.
– А папа умирает? – поинтересовался с неким благоговейным любопытством, смешанным со страхом, мальчик лет десяти. Он приподнял голову, ища глаза матери, в то время как тонкую белую кисть его руки сжимали желтые сухие пальцы отца.
Мать никогда не состояла в браке с отцом. Она роняла слезы, но не из жалости к Нестору, а потому что находилась сейчас в тесноте со смертью, проецируя ее на себя. От проекции тридцатипятилетняя женщина жалела свою опавшую грудь, терла носовым платком не слишком чистую кожу лица, сыну же не отвечала, позабыла о нем… Умный мальчик и так понимал, что его отцу конец, как в компьютерной игре, где нет уже дополнительной жизни.
Game over!
Нестор Сафронов опять заржал, подмигнул бесцветным глазом, чем смутил несостоявшуюся жену окончательно.
– Другой левел! – объявил Нестор хрипло, все крепче сжимая сыновью руку. – Другой!
Мальчик хотел было освободить руку от жесткой хватки умирающего, но вдруг передумал, так как испугался обидеть отца. Он его очень любил, немыслимо, и не представлял, как останется в жизни без папы – в этом омерзительном мире, с равнодушной ко всему матерью и младшей сестрой-змеей, которые отравляли все его существование полным непониманием мужской сущности. К своим десяти годам он прочитал сотню книг, говорил на хорошем английском, фантазировал, как будущий физик, замешанный с лириком, тогда как женская часть семьи лишь потребляла жизнь примитивно, как сгущенное молоко из банки. Максимальный труд – проделать в банке две дырки и высасывать из нее содержимое.
БАНКУ со СГУЩЕНКОЙ добывал отец.
Главный ТОТ, КТО ДОБЫВАЕТ СГУЩЕНКУ!
Мальчик не мог сдержаться. Он заплакал. Слезы потекли свободно, пытаясь смыть крупные веснушки.
Здесь Нестор Сафронов ржать перестал, ослабил хватку и, как в былые времена, произнес с нежностью:
– Что ты, Птичик, я с тобой! Прислонись ко мне, я обниму и дам тебе силы!
Он всегда так делал, когда сын вдруг пугался жизни, – просто прижимал к себе детскую душу и истинно напрягался, пытаясь поделиться с ребенком своей уверенной жизнью. Мальчик глубоко вдыхал отцов запах, а затем выдыхал все свои проблемы прочь.
И сейчас Нестор Сафронов приподнялся в кровати, потянул слабые руки к сыну, но испуганная мать отдернула мальчика от прощающегося, да так неловко, что чуть было не выдернула ребенку плечевой сустав.
Нестор, захватив руками пустое пространство, качнулся всем иссохшим телом и обессиленно упал на подушки. Мальчишка старался подавить рыдания, а его мать про себя лихорадочно желала, чтобы Нестор поскорее… того… Замучил! Всю жизнь мучил, вот и теперь… Другие – три дня, а он… Как все это болезненно для детей!
Нестор Сафронов нажал большим пальцем на кнопку капельницы, впрыснул в затмевающую разум боль наркотик, хохотнул, затем произнес тишайше: «Другой левел!», облился последним потом и, выкатив глаза, умер.
Еще с десяток секунд из его раковых легких стравливался воздух, но давящийся рыданиями мальчик уже считал с отцовского лица смерть и почувствовал себя сиротой. Он сделал глубокий вдох, вбирая в себя последний, наследный выдох отца.
Мать облегченно перекрестилась, потянула ребенка на выход, а мальчик, упираясь, вдруг перестал плакать и принялся ей вслед шептать:
– Сука!.. – злобно. – Сука!!! Сука!!!
После смерти Нестора их жизнь ухудшилась.
Мать двоих детей, она лишь сейчас начала понимать, что Нестор, которого она на дух не переносила, все же был крепкой бетонной стеной между ней, детьми и остальным миром. Ей и в голову не приходило, как трудно даже распоряжаться деньгами, не то что их зарабатывать.
Уже через пару месяцев она что-то продала – какие-то активы, бумаги за, казалось, огромную сумму, но сотни тысяч утекли куда-то в неизвестность, сквозь пальцы речку унесло, и не осталось от них и рублика единого.
Родная тетка Рая смотрела на нее как на безумную, когда она рассталась за бесценок с загородным домом Нестора. Как будто специально стирала из жизни память об отце своих детей.
– Он же пуп надорвал, строя его!
– Да здоровей его не было на сто километров! – отвечала племянница.
– А-а! То-то он умер в сорок!
Птичик, слушая диалог женщин и составляя при этом сложнейший пазл, изображающий службу Папы Бенедикта XVI в храме Святого Петра, отпускал замечание:
– Сука!
– Анцифер! – тетка Рая грозно.
– Фирка! – мать.
Она, бывшая танцовщица-народница с тяжелым задом, было развернулась, напряглась всем коренастым телом, чтобы запустить мысок мускулистой ноги в мягкое место сына, но была в домашней тапке, промахнулась, выстрелив растоптанной обувью точно в вазу, оставшуюся от бабки Нестора. Ваза грохнулась на пол, став на мгновение маленьким хрустальным взрывом.
– Сука! – повторил Птичик.
Тетка густо глотнула из чашки чая и принялась с явным безразличием глядеть в окно.
В этот момент из своей комнаты явилась младшая сестра Птичика. Тихонько подошла к матери и зашептала что-то в ухо.
Такие действия сестры особенно выводили Птичика из себя. Отец, собирая детей в загородном доме, запрещал наушничать и наказывал за несоблюдение сокращением просмотра телевизора.
– Говорите всё вслух! – просил отец. – И запомните: меня не станет, вашей мамы, вы останетесь самыми родными людьми на земле! Понятно?
– Да, папочка! – сразу же соглашалась дочка. – Конечно! Только ты будешь жить вечно!
Она ластилась к отцу, теребя его короткие, перец с солью, волосы и повторяла:
– Какой ты нам, папуся, красивый дом построил! – Смеялась озорно и, гладя отца ладошкой по голове, сообщала: – Ежик!
Нестор на глазах обмякал, чуть ли не скулил от удовольствия.
– Если бы твоя мать хоть на пять процентов взяла от тебя женское!.. – горестно вздыхал ежик. – Ты поняла, что я сказал? – это относилось к сестринской любви.
– Папочка, да я люблю Птичика больше жизни! И это было правдой.
– А ты, Птичик?
– Чего?
Он таких разговоров не выносил, понимая, что Верка хитрюга из хитрюг. Он же быть хитрым не умел. Был пока прост и честен.
– Ты любишь сестру?
– Не особо, – признавал Птичик. – Как-то не очень… Прости, пап!.. Но иногда люблю!..
Отец расстраивался и уходил к себе работать над проектом какого-нибудь очередного особняка для олигархов…
Нестор умер, и Верка теперь по десять раз на дню шептала матери на ухо какие-то заговоры против Птичика, вот как сейчас. И не было на нее отцова присмотра.
