Рэнсомов обокрали. «Ограбили», — сказала миссис Рэнсом. «Нет, обокрали», — поправил мистер Рэнсом. Помещение грабят, если застают людей. Как поверенный он полагал, что у каждого слова есть точное значение и употреблять его следует в точном с ним соответствии. Впрочем, обокрали ли их, ограбили ли — значения не имело. Воры обычно не берут все подряд — одно уносят, другим пренебрегают. Да и не все можно унести: кресла, к примеру, уносят редко, кушетки и того реже. Но — не на сей раз. На сей раз унесли всё.
Рэнсомы в это время были в опере на «Cosi fan tutti» [1](на «Cosi», как выучился с недавних пор говорить мистер Рэнсом). Для их супружеского союза Моцарт значил немало. Детей у них не было, и, если бы не Моцарт, брак их, надо думать, давно бы распался. По возвращении с работы мистер Рэнсом всегда принимал ванну, после чего ужинал. И уж тогда совершал еще одно омовение — на этот раз музыкальное. Он погружался в Моцарта, нырял в него, позволяя маленькому ве´нцу смыть со своего тела всю грязь и мерзость, которыми оно пропитывалось за целый день в конторе. В тот вечер, однако, он направился в купальню общественную — в Ковент-Гарден, и место у него было сразу за министром внутренних дел, который тоже принимал тут ванну, желая смыть нынешние заботы, среди которых — если оценивать их количественно — были и заботы Рэнсомов.
Обычно мистер Рэнсом предавался подобному омовению в одиночестве: Моцарт являлся к нему сепаратно — через наушники и махину сложной и тонко настроенной стереосистемы, к которой миссис Рэнсом не дозволялось даже прикасаться. В этой-то стереосистеме миссис Рэнсом и усмотрела причину ограбления, заподозрив, что за ней в первую очередь, должно быть, и охотились воры. Но кража стереосистемы — дело обычное, а вот кража сорванного с пола ковролина — нет.
— Может, они завернули в него стереосистему? — высказала предположение миссис Рэнсом.
Пожав плечами, мистер Рэнсом возразил, что для этого, надо думать, воспользовались ее шубой. В ответ она снова залилась слезами.
«Cosi» их тоже не слишком порадовала. Миссис Рэнсом запуталась в сюжете. Мистер Рэнсом, никогда в него и не вникавший, счел, что постановка не идет ни в какое сравнение ни с одной из имевшихся у него четырех записей. Исполнители всегда только отвлекали его. «Не знают, куда руки деть», — буркнул он в антракте. Миссис Рэнсом подумала, что, пожалуй, не в одних руках тут дело, но промолчала. Мысли ее были поглощены духовкой, в которой она оставила доходить мясную запеканку с картошкой: эх, надо было поставить регулятор на тройку, а не на четверку. И верно, на тройку было бы лучше. Жаркое и в самом деле пересохло. Но об этом не стоило беспокоиться, потому что воры увезли с собой и духовку, и жаркое, а заодно и форму, в которой оно доходило.
Рэнсомы жили в буро-красном эдвардианском многоквартирном доме неподалеку от Риджентс-парка. До Сити было рукой подать; правда, миссис Рэнсом предпочла бы что-нибудь менее центральное: ей смутно виделось, как она стоит в собственном саду с плетеной корзинкой в руках. Впрочем, по части цветоводства таланта ей Бог не дал. Африканская фиалка, которую на Рождество презентовала уборщица, как раз в то утро окончательно испустила дух, и пришлось засунуть ее в шкаф — с глаз долой от миссис Клегг. Можно было и не прятать. Шкаф ведь тоже исчез.
Соседей у них, можно сказать, не было, даже словом редко с кем случалось перемолвиться. Изредка им попадались в лифте какие-то люди, и тогда обе стороны начинали напряженно улыбаться. Как-то раз Рэнсомы пригласили новых соседей по этажу заглянуть на шерри, но муж оказался, как он сам себя аттестовал, фанатом бигбэнда, а жена — регистраторшей у стоматолога с тайм-шером в Португалии; короче говоря, прием не удался, и больше подобных попыток они не предпринимали.
В последнее время жильцы в доме сменялись все чаще, а встречи в лифте становились все более непредсказуемыми. Люди — нередко арабы — то и дело вселялись и выселялись.
— По-моему, — сказала миссис Рэнсом, — у нас тут прямо как гостиница.
— Я бы просил тебя обходиться без выражения прямо как, — сказал мистер Рэнсом. — Слова-паразиты ничего не прибавляют к смыслу.
С него хватало того, что он называл этой расхлябанной манерой выражаться, на работе; он полагал, что просит малого: хотя бы дома слышать правильную речь. Посему миссис Рэнсом, которая и так нечасто роняла слово-другое, отныне старалась делать это еще реже.
Когда Рэнсомы переезжали в Нэсби-мэншнз[2], жильцы могли похвастать собственным швейцаром в форме под цвет зданию. Но швейцар умер в 1982 году в полдень, как раз когда ловил такси для миссис Брейбурн с третьего этажа, которая, дабы отправить его в больницу, уступила машину. Никто из его преемников подобного рвения не выказывал и не гордился формой так, как он, и в конце концов обязанности швейцара перешли к сторожу, которого никто никогда не видел — и не только у дверей, но и вообще где бы то ни было, кроме его логова: перегретого чулана рядом с котельной, где он целыми днями спал в кресле, за ненадобностью выставленном кем-то из жильцов.
Тот вечер сторож тоже проспал в кресле, но, против обыкновения, не в своем, а в театральном. Желая подцепить девицу покруче, он надумал посещать курсы для взрослых, где остановил свой выбор на английской литературе, чтобы, как заявил он преподавателю, в таких подходящих условиях заделаться страстным читателем. У преподавателя бродили в голове волнующие, но не вполне ясные мысли о взаимосвязи труда и искусства, и, узнав, что новенький — сторож, он вручил ему билеты на пьесу с таким же названием[3], посчитав, что озарение, которое непременно воспоследует, подействует оживляюще на всю группу. Вечер этот доставил сторожу не больше удовольствия, чем «Cosi» — Рэнсомам, а проблески самоузнавания он счел не стоящими упоминания: «По сравнению с настоящим охранным делом, это все мура». Преподаватель же успокоил себя тем, что спектакль, возможно, еще принесет плоды и распахнет створки сторожевой души. Тут он не ошибся: спектакль себя оказал, и створки распахнулись — правда, не в душе сторожа, а в квартире Рэнсомов.
Со временем прибыли полицейские, хотя вызвать их было непросто: снять трубку и позвонить не представлялось возможным. Воры и об этом позаботились: телефонный аппарат, вернее, три телефонных аппарата были аккуратно отрезаны от проводки ровно в том месте, где она уходила под плинтус. Соседей дома не оказалось. («Наверное, их черед в Португалии, — сказал мистер Рэнсом. — А может, концерт бигбэнда».) Пришлось ему брести на поиски телефона-автомата. «Непростая задача, — как сообщил он потом миссис Рэнсом: — В наше время телефонные будки используются как общественные туалеты». В первые две мистер Рэнсом даже не стал соваться — писуары да и только, трубки давно выдраны с мясом. Конечно, мог бы выручить мобильник, но мистер Рэнсом не признавал этого новшества («Следствие плохой организации труда»), как отвергал почти все новшества, кроме тех, что появлялись в области стереозаписи.
Он брел по пустынным улицам, удивляясь, как это люди выкручиваются из таких переплетов. Все пабы закрыты, светится только прачечная самообслуживания с платным телефоном в окне. Мистер Рэнсом счел это добрым знаком; не зная нужды в подобных учреждениях, он и понятия не имел, что стирка белья дошла до таких технологических высот; но как человек новый не знал и того, дозволяется ли сторонним лицам, не стирающим белье, пользоваться всем этим великолепием. К тому же телефон был сейчас занят единственной посетительницей заведения — пожилой особой в двух мужских пальто, явно не стиравшей свое белье ни сейчас, ни когда-либо ранее, поэтому мистер Рэнсом решился и вошел.
Она стояла, прижав трубку к своему немытому уху, не говорила, но и не слушала.
— Поторопитесь, пожалуйста, — сказал мистер Рэнсом. — Мое дело не терпит отлагательств.
— Вот и мое тоже, — ответила она. — Я звоню в Пэдстоу, только они не отвечают.
— А я — в полицию, — сообщил мистер Рэнсом.
— На вас напали, да? — заинтересовалась особа. — На прошлой неделе на меня тоже напали. Обычное дело в наше время. Причем малец-мальцом. Звонок-то проходит, но у них там коридор очень длинный. В это время они любят выпить чего-нибудь горяченького. Монахини, понимаете ли, — добавила она, чтобы было понятней.
— Монахини? — переспросил мистер Рэнсом. — Да они наверняка давно спят!
— Нет, всю ночь на ногах. Помогают людям. Кто к нам только не заявляется.
При этом она продолжала прижимать трубку к уху: слушала Корнуолл.
— А это ваше дело не может обождать? — спросил мистер Рэнсом, который видел внутренним взором, как его имущество уже отмахало половину шоссе M1. — Главное тут — не упустить время.
