Это рассказ о чувственном, эмоциональном, интеллектуальном и метафизическом воспитании ребенка, родившегося в начале Второй мировой войны, в деревне на юго-востоке Франции, в старинной, католической, небогатой семье. Как и большинство своих текстов, я написал его в настоящем времени: за очень небольшими исключениями. Чувства, мысли, вопросы принадлежат ребенку, - беспрестанно задающему их старшим, - и затем юноше, - в четырнадцать лет решающему стать писателем, - а возникающие при этом идеи, убеждения, терзания обусловлены его окружением, временем, местом.
Наша мать, рожденная в 1907 году от французских родителей в Польше, в городе Челядзь под Краковом, в детстве и отрочестве не раз проезжает с братьями и сестрами деревню Освенцим - в коляске, затем на машине.
1940 год: едва армия разгромлена и города оккупированы, на всей территории Польши в полную мощь разворачивается гитлеровский террор, разрушая политическую, административную, интеллектуальную и духовную структуру страны.
Я рождаюсь в большой заснеженной деревне Бург-Аржанталь, что в департаменте Луара, 9 января 1940 года, в полвторого ночи, но еще долго считаю, что 7-го, а наша мать поздравляет меня с днем рождения 11-го.
Нарвик[1]: франко-английский альянс пытается перерезать немцам железнодорожный путь в Норвегию: в боях погибает кузен нашего отца.
Франция, начало июня 1940 года: уже девяносто тысяч погибших, бомбардировки городов на севере, востоке, западе; массовое бегство.
Еще в Лондоне генерал по имени Шарль де Голль, заместитель военного министра в правительстве Поля Рейно[2], выполняя поручение при британском правительстве, настойчиво передает по телефону председателю Совета предложение Черчилля о слиянии двух государств - Франции и Великобритании - в одно, в целях борьбы.
Двадцатидевятилетний кадровый офицер пехоты Пьер Вианне, один из братьев нашей матери, попадает в плен в лесу Алатт к северу от Парижа, убегает 14 июня, перебирается в Северную Африку - в июле он вступает там в ряды первых отрядов «Свободной Франции»[3].
Дофине, окрестности Гренобля: в начале июня двадцатитрехлетний Филипп, еще один брат моей матери, закончив в 1938 году семинарию Исси-ле-Мулино и получив в Сен-Сире[4] воинское звание «Двадцать лет спустя»[5], сражается против немцев под командованием капитана Галлиена, бок о бок со старшим сержантом Абд-эль-Кадером. На поле Вореппской битвы[6] его производят в лейтенанты, и за пару часов до прекращения огня он останавливает немецкое наступление.
*
Зима 1940-41 годов: Бург-Аржанталь на юге департамента Луара, небольшой области, граничащей с Ардешем, Роной и Верхней Луарой.
Я первогодок. Сижу на ковре «с печатью Директории»[7] в нашей гостиной, у окна, очень яркое зимнее солнце размывает мои очертания. Окно в форме солнца. Большое тело склоняется в этом свете красивой тенью, приседает передо мной, поднимает меня во весь рост, целует и говорит что-то на ушко.
Это Юбер, самый младший из четырех братьев моей матери, ему как раз исполнилось двадцать.
Сама История - уже обожествленная - берет меня на руки и говорит со мной.
Эта живая плоть, в которой струится кровь моей матери, прижимается к моей, поглощающей вместе с молоком чужое сознание, и готовится вступить в адское пламя; эти глаза, куда я смотрю в лучах солнца, увидят чудовище и его псов, его дубины и удавки, его газы и клещи для зубов.
Еще две зимы, и дыхание над моим ухом иссякнет, рассеется в мучительных атаках.
Что отвечает мой рот в это самое ухо, где пару месяцев спустя приказы навсегда сольются с собачьим лаем?
*
История человека: сначала встать и пойти: мои первые шаги той же зимой, на том же ковре: вокруг много людей, снаружи в поселке густой снег, меня ослепляет солнечный свет, рука матери на моем плече и бедре, моя правая нога делает шаг, мои руки подняты передо мной, моя левая нога... и колени чуть дальше - мой отец пятится, чтобы я шел дальше сам.
Помимо образа этого нежного существа, Юбера, потусторонний образ Истории, сначала я слышу, а затем вижу его на иллюстрациях: во время оккупации радио ставят на первой полке кровати с дверцами, в нашей столовой, очень светлой комнате, чьи окна выходят в центр деревни и на отрезок мощеного шоссе, ведущего к Роне и на юг.
Дефицит угля вынуждает нас проводить весь день в этой единственной отапливаемой комнате - наши детские в глубине дома и комната наших родителей обогреваются лишь бойлером в прихожей, где телефон звонит по двадцать раз в час, до поздней ночи, нередко до рассвета. Мы играем в этой светлой комнате с камином, вокруг большого стола, с дубовой крышкой над бретонской мешалкой[8], в которую спускаемся и прячемся. Не в этом ли обиталище, куда еще не могу залезть к самой младшей из моих сестер, или все же на руках у матери слышу я в шесть месяцев восемь дней речь Филиппа Петена[9] о перемирии, в полдень 17 июня 1940 года? А его обращение 25 октября после рукопожатия с Гитлером в Монтуаре, через двадцать два дня после принятия первого закона о евреях?
*
Двадцативосьмилетняя Сюзанна, одна из двух сестер моего отца, до войны подрабатывающая няней на межконтинентальных теплоходах и попутно учащаяся на юридическом факультете, занимается в ту пору сортировкой греческой патристики в Лионском университете; с самого начала оккупации она становится активисткой подполья: «Христианское свидетельство», «Борьба».
Как-то ночью я вдруг просыпаюсь в кроватке у себя в комнате, на меня смотрит серый плюшевый медведь, лежащий на соседней кровати, приготовленной для моего будущего братика: стеклянные глаза блестят в свете фонаря набережной и в лунных лучах, проникающих сквозь ставни; друг становится врагом. Крики, одышка, дрожь. Наша мать приходит и берет меня на руки, затем относит в родительскую постель, кладет между собой и моим отцом, спящим от одного до другого вызова к роженицам в горные деревни. На несколько ночей я остаюсь там, где тепло и пахнет, словно в святая святых.
Медведь, даже спрятанный на дне шкафа и приберегаемый для моего нерожденного брата, постоянно меня пугает, будто свидетель архаичного этапа моей коротенькой жизни, который я уже отвергаю, - прошлое не осознается, значит, его нет и никогда не было, - немой свидетель моих первых шагов и опытов, а также моих снов, маленьких ночных молитв, глухонемой и вечно желающий узнать больше. Попутное открытие, что животные осуждают нас за то, что мы охотимся, ловим, убиваем их?
14 июля 1941 года, в результате многомесячной подготовки, установки оборудования и выбора названия, на следующий день после концерта в Шайо[10] где Шарль Мюнш[11] дирижирует «Девятой симфонией» Бетховена перед многочисленной публикой, состоящей из французов и нескольких немцев, - Филипп, сидящий со своей женой Еленой (осиротевшей русской, дочерью большевика и меньшевички), на пару секунд робеет перед зрелищем этой сплоченной красоты, - первый номер «Защиты Франции», подпольной газеты, основанной осенью 1940 года Филиппом и Робером Сальмоном, отпечатывается на ротапринте «Симона»[12], - купленном на деньги Марселя Лебона, предприимчивого друга Филиппа, переезжающего с улицы Ломон к нашему деду на улицу Берто-Дюма в Нейи, а затем в подвал Сорбонны, - и тотчас распространяется в Париже, а через товарищей-подпольщиков и в провинции. В 1942 году Филипп встречается с печатником Гру-Радне, который в ту пору обеспечивает техническое обучение активистов.
*
Утром четверга 1942 года, в рыночный день, пока наш отец принимает и лечит пациентов в своем кабинете внизу - рентгеновский аппарат, черные шторы, - я спускаюсь по витой деревянной лестнице из кухни в комнату ожидания; вверху по радио увертюра к «Травиате» - большая редкость днем: это мать, возвращаясь с покупками, включает музыку, чтобы почитать под нее газету? Я спускаюсь, в комнате не протолкнуться: рабочие, в основном крестьяне, запахи молока, бархата, тика, кожи, навоза, скота, пихты; плевательница.
Я хочу подняться наверх, но из кабинета выходит высокая женщина в чепце монахини, из Больницы-Родильного дома-Приюта, держа за руку нашего отца: это сестра Зоя. Заметив, что я спускаюсь обратно и шагаю им навстречу, она хватает меня и, по-бургундски раскатисто произнося «р», сильным и добрым голосом говорит:
- Сколько в нем достоинства! Прелатом станет...
Когда 23 мая 1941 года рождается мой брат Режи, я уже бегаю и много разговариваю: мы входим в комнату моей матери, где она лежит с младенцем. Я прижимаюсь животом к простыне, ниспадающей с кровати. Мои слезы капают на декольте матери. Ставни закрыты от солнца, русская икона с девой Марией над кроватью.
