Герман Садулаев - Бич Божий: Партизанские рассказы

Проснулся, когда смеркалось. В целом доме не было никого. Вышел на веранду и во двор. Никого не было. Нигде. Я понял, что меня оставили. Меня оставили все, одного, навсегда. Почему они оставили меня? Куда все подевались, пока я спал? Что я сделал? Где все? Некоторые предметы были разбросаны, как если бы они собирались в спешке. Чтобы уйти, пока я не проснусь. А сколько я спал и почему проснулся только сейчас, к вечеру?

Мать, отец, сестры, дядя — все пропали. Как же я буду теперь один? Как я со всем управлюсь?

В сарае замычала корова. Я подумал, что время дойки, а я не могу доить, не умею, корову всегда доили сестры. Я могу кормить корову, могу выгребать навоз, но я не умею доить! А, значит, она так и будет мычать, мучаться. Мычать и мучиться, мучиться и мычать. И мучить меня мычанием. О!

Вдруг корова перестала мычать, я услышал звон, такой звон, который бывает, только когда струя теплого молока ударяет в подставленное под вымя эмалированное ведро. Значит, кто-то остался! Кто-то доит корову!

Я побежал к сараю, открыл дверь и заглянул внутрь. Я увидел, что нашу корову доит тетя Мария, соседка. Тетя Мария была дородная и румяная женщина из Омска, где у нее остались родители и все близкие. Она вышла сюда замуж и родила пятерых детей. И жили они ближе всех к нам, через хлипкий забор только. И веранды наши были смежные, а дверь между верандами не закрывалась никогда. Тетя Мария ходила к нам в гости и приносила молоко, когда наша корова была недойная. А когда наша корова была дойная, тетя Мария раз в неделю выдаивала ее, из жалости, потому что сестры мои доили неумело, и не выдаивали до конца, отчего корова могла заболеть. Еще тете Марии на наш телефон звонила ее омская родня. Тогда мы бежали звать ее, а она спешила и очень радовалась.

Я вспомнил, что тетя Мария умерла два года назад, и проснулся.

Очень хотелось пить.

Очень хотелось пить, и я обошел дом, я пришел к крану с водой, который есть в нашем дворе, с другой стороны дома. Рядом с краном есть железная кружка, я смогу попить воды, сырой и холодной. Вкусной. Водокачка стоит прямо на роднике, источнике. Я завернул за дом и увидел Учителя.

Там был Учитель. И я упал ниц.

Он сказал, что мне совсем не обязательно так ему кланяться, падать прямым как палка, чтобы выразить свое почтение. Потому что я теперь мирской человек, а для мирских людей это вовсе не обязательно. Я сказал, что мне хотелось поклониться ему так. Что я виноват, я подвел его, я пропал и мне очень плохо.

Он сказал, что я его не подвел и не пропал, я сделал все, что должен был сделать. Я уже сделал все, выполнил свое предназначение. А теперь я просто доживаю эту жизнь. Поэтому так тоскливо. Он сказал: «Многие так. Выполняют свое предназначение, завершают миссию, может, за год или два, а потом просто живут, доживают эту жизнь. Долгие годы, иногда до самой глубокой старости. Это уже как повезет. Вроде как если ты поедешь в чужой город с важным заданием. Сделаешь то, что должен сделать. А потом ждешь поезда. Сидишь на скамейке, прогуливаешься по перрону. Или по улице, разглядываешь витрины. Можно сходить в кино. Делать-то тут больше нечего! А обратный поезд — это смотря какое время в билете. Можно и надолго застрять».

Он был очень добрый, Учитель, и мне стало хорошо. Я еще хотел его спросить, но проснулся.

Почему-то совсем не хотелось пить, но я встал и насильно влил в себя полстакана тепловатой кипяченой воды из электрического чайника на кухне. Вода была невкусная.

Мне стало хорошо. Вода разбавила алкоголь в моем организме, и новая доза поступила в кровь и в мозг. У меня не бывает похмелья. Мне всегда хорошо наутро. У меня бывает похмелье, только если я ничего не пил вчера.

В последнее время такое похмелье случается со мной очень редко.

Нужно только иметь достаточно жидкости по утрам. До самого обеда надо много пить, чтобы заново бодяжить внутренний алкоголь.

На улице было не очень солнечно, скорее облачно и хмуро, но я надел темные солнечные очки. Я всегда надеваю темные солнечные очки по утрам, если только у меня нет похмелья. В темных очках хорошо, яркий дневной свет не так давит на глазные яблоки, как если снять очки. В очках всегда сумрачно и уютно.

В этих темных очках я, видимо, похож на наркомана. Девушка у метро сунула мне в руки листовку. Листовка была о вреде героина. О том, что меня ждет, если я буду употреблять героин. По ней выходило, что платой за героиновый кайф будут: бессонница, панкреотит, гастрит, гнилые зубы, импотенция, депрессия, преждевременная старость. Я снял на минуту очки и посмотрел на свое отражение в темном стекле вагона метро. У меня бессонница, которую я лечу алкоголем, панкреотит, который я ничем не лечу, гастрит, который я усугубляю острой пищей, гнилые зубы, сколько я их ни лечил, импотенция, просто потому что не стоит, депрессия, а как иначе, когда жизнь такое дерьмо, и старость, да, хотя еще не дотянул до сорока.

При этом я ни разу в жизни не кололся героином.

Значит, я все просрал.

А ведь у меня, по крайней мере, мог быть героиновый кайф! Все эти годы!..

Я даже пить начал не так давно.

Еще лет пять назад я пил довольно редко. А если посмотреть лет двенадцать назад, так и вовсе не пил.

Пить я смогу еще долго. Потому что я умею пить. Да, я подхожу к этому процессу разумно. Главное — утром нужно употреблять много жидкости и желательно ничего не есть. Поесть можно будет где-нибудь во второй половине дня. А пить надо постоянно. Очень помогает айран, этот кисломолочный напиток, который пили еще воины Чингисхана. В Ясе, своде правил, который оставил нам Темучин, сказано, что можно напиваться раз в месяц. Но можно ведь и каждый день, если не так, как раз в месяц. А айран помогает наутро, всегда помогал, со времен Чингисхана.

Я думаю, что я чингизид. Я один из потомков Темучина. Недаром же я так похож на него, когда у меня отрастают усы и бородка! Нас тысячи и миллионы чингизидов на этой земле. Потому что многие роды вымерли, не оставив потомков, а род Темучина завоевал эту землю. У Темучина было сто детей, у каждого из его детей было десять своих, так что уже внуков у Темучина была целая тысяча. Его правнуков было количеством десять тысяч, и через три поколения число потомков Чингиза перевалило за миллион.

Мы все — чингизиды, и мы должны жить по Ясе, которую дал нам наш вождь. Напиваться каждый месяц. А можно и каждый день.

Потому что мы уже завоевали весь мир и теперь нам просто нечего больше делать. Миссия выполнена.

Я зашел в магазин, не снимая очков, и попросил тан айран. Очень нужен по утрам человеку тан айран! Я сказал этот стих, и продавцы улыбнулись. Они тоже были раскосые и злые, как чингизиды.

Потом я думал про сон.

Когда-то в детстве, очень давно, со мной случился припадок эпилепсии. Этот день остался самым ярким воспоминанием в моей жизни. Было лето, я проснулся поздно, дома никого не было. Все, наверное, работали в огороде. Сквозь стекла светило солнце, зеленые ветви деревьев плыли на мягком ветру, пели и щебетали птицы. Я шел босиком по теплому полу веранды. И как-то сразу, волной тепла и сияния проникло внутрь, я распахнул глаза, я даже поднял руки, я почувствовал жизнь и счастье, и всю вселенную, и она была совершенной, лучшей из миров, и гармония — она не знала границ и пределов, и все это вместе было любовью, блаженством, и Бог был рядом со мной и держал меня в Своих ладонях. И мне захотелось сказать об этом, спеть, мне захотелось кричать от радости!

Но я не смог закричать, потому что я не смог набрать воздуха в легкие. Мою грудную клетку парализовало, плечи застыли как камень, диафрагма не двигалась.

Потом я хотел закричать от страха, хотел позвать кого-нибудь на помощь, но я не мог дышать. Я лишь слабо хрипел и упал, потеряв сознание.

Меня нашли на веранде еще живым, как-то откачали и повезли в больницу. В больнице я лежал целый месяц или даже больше. Меня лечили от какой-то «жидкости в легких», хотя никакие анализы и снимки диагноз не подтверждали. Потом меня просто выписали.

В больнице я завел некрепкую дружбу с курчавым грузинским мальчиком и испытал слабые эротические чувства по отношению к девочке из соседнего корпуса. Она выглядела бледной, утонченной, благородной и романтичной — ее лечили от почечной недостаточности.

Второй раз меня увезли на скорой, когда мне было лет двадцать пять — двадцать шесть. Приступ настиг меня дома. Это был сначала не то чтобы припадок. У меня были боли, рвота, лихорадка. Может, простыл или отравился. Но это все спровоцировало кризис, и я опять перестал дышать и потерял сознание.

Жена вызвала скорую, скорая привезла меня в приемный покой и выкинула в холодной комнате на голую кушетку. Была зима. Я раздетый, температура в комнате чуть выше нуля, у меня лихорадка, я лежу на кушетке, и меня трясет. Час, другой, третий. Когда я уже почти умер, за мной приехала тележка и отвезла в палату наверх. В палате было тепло, кровать с одеялом, мне вкололи что-то приятное, и я уснул. Счастье есть, да.