Прощание получилось сумбурным. То есть прощания никакого и не было. Санька поднялся по ступеням, вошёл, втиснувшись, в толпу детей и в ней затерялся. Потом мелькнул там и сям красной кепкой, и всё. Утонул в шуме и гаме. Я повытягивал короткую шею, повертел головой. Нет, не видно. Постоял ещё – вдруг за чем-нибудь вернётся – и понёс его чемоданчик в раздевалку. Учительница сказала отнести чемоданы в раздевалку – я и понёс. А дети в это время поднялись в класс. Чтобы там организованно дожидаться автобуса. Так мы и не попрощались. Разошлись по разным этажам – раздевалка на первом, класс на третьем, – и что дальше? Непонятно.
Ждать, не ждать?
И чего ждать, если ждать?
Пока они выйдут на улицу? Или пока приедут автобусы?
И зачем?
Чтобы помахать ему ручкой? Чего он не заметит, поскольку другим занят. То есть живёт уже не нашей, а своей жизнью. Куда погружается с головой.
Я стою и думаю. Жена тоже стоит. А думает или нет – не знаю.
– Ну? – говорит наконец жена.
– Что? – говорю я.
– Едем? – говорит жена.
– А ждать не будем? – говорю я.
Жена помедлила и сказала, что ждать, наверное, нечего и не имеет смысла. Ну, придут автобусы, ну, погрузятся они, ну, уедут.
Ладно. Не будем ждать.
Мы садимся в машину.
– Давай заедем в магазин, – говорит жена.
– Зачем?
– Купим кефиру.
– Кефиру?
– Ну да. Для пищеварения. Что-то у меня в последнее время с пищеварением.
Я трогаюсь и сворачиваю направо, в сторону “Лидла”.
– Ты ингалятор положила? – спрашиваю. Хотя понимаю, что не могла она забыть ингалятор. А впрочем, почему не могла…
– Положила.
– Точно?
– Да.
– А таблетки, платки?
– Да.
– На три дня?
– На три.
У “Лидла” жена берёт тележку.
– Зачем тебе для кефира тележка?
– Ну… Может, купим заодно того-сего. Тем более холодильник пустой.
Ясно. Как не купить того-сего. Да ещё заодно.
Кефира в “Лидле” выставлено до хрена. Два вида немецкого бутермильха – подешевле и подороже, – собственно “Кефир”, то есть, конечно, “Kefir” плюс русский кефир “Калинка”. Который стоит почти втрое против дешёвого немецкого. Видимо, за верность родине и её кефиру берут отдельную плату. Хотя производится эта “Калинка” где-то поблизости. Что, в общем, хорошо, а не плохо. Можно быть уверенным, что она не из какого-нибудь кефирного порошка состряпана и что раз на ней написано кефир “Калинка”, значит, она и есть “Калинка”-кефир, а не “Берёзка”-ряженка.
Жена вертит в руках то, что называется “Kefir” просто, изучает надписи на крышке и ставит в тележку три банки. Отъезжает. Возвращается. И добавляет ещё одну. Потом идёт гулять вдоль магазина, прихватывая с полок какую-то съестную дребедень.
На парковке бродит лидловский алкаш. Тип на редкость опустившийся и нахальный. Впервые он появился тут года три назад. Подходил ко всем подряд и просил два евро, объясняя, что хочет на завтрак выпить кофе с булочкой и повидлом. Кто-то давал ему мелочь (к мелочи алкаш относился презрительно, но брал), кто-то евро, кто-то сигарету, а кто-то посылал подальше. Однажды я дал ему бутылку пива, и он надолго пропал. А вернулся – правая рука с контрактурой, нога стопой внутрь, во рту каша. “Неужели инсульт хватил его после моего пива?” – подумал тогда я. Но думать так не хотелось.
Постепенно алкаш очухался. И снова стал побираться у “Лидла”. Сегодня он показывает часы, говорит, что они сломались, и просит какую-нибудь купюру – заплатить за ремонт. Видимо, скоро он будет рассказывать об острой нехватке средств на покупку “ауди” и вручать номер банковского счёта – чтобы перевели сотню-другую.
Я загружаю купленное в багажник. Алкаш бубнит о ремонте часов. Решаю ничего ему не давать. Не почему-то так решаю, а просто – решаю, и всё. Алкаш разочаровывается во мне и равнодушно отходит. А я уезжаю.
Cумка с кефиром получилась нелёгкая. Пру её вручную к подъезду. Втаскиваю в лифт и жму на кнопку. Жена отпирает дверь и бежит в комнату. К телефону, который звонит. Кошка выскакивает на лестницу.
– Да, мама, – говорит жена. – Проводили.
Это на час минимум.
Я ловлю кошку и заношу в квартиру. Сумку тащу в кухню и оставляю на полу посредине.
– Там мороженое, – говорит мне жена, продолжая говорить с мамой.
– Ну и хрен с ним, – говорю я и закрываюсь в туалете. И слышу, что за дверью скребётся кошка.
– Ну, ты как всегда, – говорю я кошке и впускаю её.
Она обходит меня, запрыгивает на унитаз, мостится, будто хочет взлететь, балансирует хвостом, прядёт ушами. Потом спрыгивает на пол. И требует, чтобы её выпустили. Выпускаю и занимаю её место. “Интересно, они уже приехали, – думаю я, – или ещё едут? Пожалуй, едут. Конечно, тут близко, но дорога – что-то вроде серпантина. Автобусом меньше чем за час не доехать. А столько ещё не прошло. Хотя… Пока кефир, пока того-сего, пока туда и оттуда…”
Часов на руке у меня нет. У меня и вообще нет часов. То есть часы есть. Но они стоят. Батарейка села, а я никак не соберусь её заменить. Потому что нет настоящей необходимости. Часы понатыканы везде. В мобильном, в компьютере, в электроплитке. В туалете, правда, часы не предусмотрены. Но в туалете они и не нужны. Разве что иногда.
“Надо было написать в анкете, что бассейн ему запрещён, – думаю я. – Надо было, надо было…”
Выхожу из туалета. Жена сидит с трубкой в руках. Слушает. Иду на кухню. Вынимаю из сумки мороженое. Кладу в морозилку. Вынимаю из холодильника остатки дешёвого вискаря. Наливаю полстакана. Выпиваю. Прислушиваюсь к себе. Наливаю ещё немного и снова выпиваю. Вынимаю из морозилки мороженое. Вспоминаю, что вечером нужно ехать на работу, но вспоминаю поздно. Открываю мороженое и ем ложкой прямо из коробки. Закусывать дешёвое виски шоколадным мороженым придумал я сам. “Теперь они уже, скорее всего, доехали”. Виски ударяет в голову, и мне становится лучше. В кармане дрожит мобильник. Это, конечно, Ольга.
– Опять твоя жена висит на телефоне? – говорит Ольга.
– А где ж ей висеть, – говорю я.
– А я между прочим сейчас свободна, – говорит Ольга.
– А я нет, – говорю я.
– И чем же ты занят?
– Да что-то мне как-то…
– Как?
– Не по себе.
– Случилось что-нибудь?
– Нет. Не знаю. В общем, сейчас я не могу.
Ольга нажимает отбой. Ни тебе здрасьте, ни тебе до свидания…
– У мамы на ногах пятна, – говорит жена, входя с трубкой в кухню. – Красные.
– Что?
– Пятна.
– Какие пятна?
– Ну, пятна. А дерматолог в отпуске. Она сейчас придёт их показывать.
– Кому, мне?!
Трубка в руке у жены опять звонит.
– Ликапривет, – говорит жена, – какделаамыодниостались.
Это ещё на час.
– Ты какой телефон учительнице дала? – спрашиваю.
Жена слушает трубку и смотрит на меня. С укором. Я мешаю ей раз в жизни поговорить с подругой.
– Какой телефон? Слышишь? Домашний у нас всё время занят.
– Я и мобильный дала, – говорит жена.
– А он у тебя не разряжен?
– Он в сумке.
Роюсь у неё в сумке, нахожу мобильник. Отключившийся, чего и следовало ожидать. Ставлю на подзарядку. Включаю. “И кто только придумал возить такую мелюзгу в лагерь. Хорошо хоть лагерь не пионерский и не концентрационный, а трёхдневный”.
А вот и мама. В смысле, мама жены. Пришла показывать пятна. Жена продолжает говорить по телефону. Мама ждёт. Я ухожу от греха подальше. В спальню. И ложусь. Кошка моментально устраивается сверху. И давит на грудь своим, вроде бы небольшим, весом. В голове вертится: “Надо вздремнуть… – и снова: – Надо вздремнуть”.
Просыпаюсь я, слава Богу, вовремя. И с нехорошим чувством. Мне снилось, что больной Санька сел на мои очки, а я его за это пнул. “Зачем ты меня бьёшь?” – спросил больной Санька. А я ничего не ответил, потому что проснулся. И вспомнил, что сон этот был в действительности. Паршиво.
Жена смотрит телевизор, говорит по телефону о Саньке, ест мороженое и kefir. Мамы с пятнами нет.
Собираюсь. Кладу в рот мятную жвачку. Подхожу к жене. Вынимаю из руки трубку и швыряю её в стену. Говорю “пока” и ухожу. “Хорошо, – думаю, – что у нашего телефона две трубки. И что это на меня нашло?”
Метров за сто до работы мне крупно везёт. Полицейский фургон, перед которым я ехал, зажигает сигнал STOP. Людей за всю жизнь тут ни разу не останавливают, но я со своим еврейским счастьем из этих людей исключение. Меня останавливали вчера.
Торможу. Жду, пока подойдут. Опускаю стекло.
– Просто полицейский контроль, – успокаивает меня полицейская девушка. – Выйдите, пожалуйста, из машины.
Выхожу. Она проверяет документы, аптечку, плакетку техосмотра. Напарник спрашивает, пью ли я спиртное. “Приехали”.
– Пью, – говорю, – но редко.
Напарник идёт к фургону и возвращается с прибором. Разрывает стерильную упаковку мундштука. Прилаживает его к аппарату.
– Дыхните.
Дышу. Полицейский смотрит на экран.
– Ещё раз, битте.
