Кристофер Мур - Кошачья карма

© Christopher Moore, 1987

Перевод © М. Немцов, 2001

В 1987 году мне только предстояло выяснить, что у меня лучше получается писать не страшные рассказы, а смешные. Я рассылал ужастики по всем журналам подряд, и мне целыми пачками возвращались отказы. На многих было от руки накарябано: «Ваши истории для наших читателей слишком жуткие».

Я предпринял следующий шаг — начал посылать их только в мужские журналы: в справочнике «Писательский рынок» они объявляли, что принимают «ужастики». И снова — пачки отказов: «Вы пишете очень хорошо, но мы не печатаем короткую прозу, в которой нет по меньше мере трех наглядных изображений сцен секса». (К этому времени я уже заклеил такими отказами большую часть своего туалета.) Ага, сказал я себе. Так я напишу вам эротическую притчу. Из этих попыток и родилась «Кошачья карма». На самом деле, после того, как и этот рассказ никто не принял, весь наглядный секс оттуда я вырезал, чтобы историю можно было показывать друзьям, а они бы не считали меня безнадежным извращенцем. Поэтому перед вами — именно эта окончательная версия.

«Кошачью карму» я тоже считаю довольно сырым рассказом, но она представляет определенный период в становлении меня как писателя, поэтому я не стал ее редактировать. Вообще‑то я списал это извинение со сборников рассказов каких‑то других писателей, и оно мне кажется довольно правдоподобным и благородным. Не редактировал рассказ я не потому, что ленив. Кстати, если вы читали другие мои книги, то будете рассчитывать здесь на что‑нибудь смешное. Так вот — ничего смешного здесь нет.

Рыбак Чань был человеком бедным, но усердно работал всегда. Некоторые даже говорили, что чересчур усердно. По утрам первым выходил в море, а по вечерам последним приходил на рынок. Обычно он привозил больше рыбы, чем другие рыбаки, но торговец всегда платил ему меньше, утверждая, что рыба у Чаня не такая свежая — он же всегда приходит последним. Тем не менее, Чань терпел, привычек своих не менял, работал все дольше и усерднее, ибо верил, что если это не принесет ему пользы в нынешней жизни, то непременно принесет в следующей. Торговец рыбой же на этой его вере богател все больше и больше. Однако самую лучшую рыбу из каждого улова Чань забирал домой и делился со своей кошкой по имени Линь–Линь.

Если не считать этой черной кошки, Чань жил один. Каждый вечер он сидел у очага и ужинал вместе с Линь–Линь. Он всегда давал ей рыбью печень, чтобы шерстка у кошки была гладкой и блестела. А после ужина чинил сети: продевал грубую бечевку в большую деревянную иглу и латал прорехи, а Линь–Линь терлась о его ногу и мурлыкала. Когда же усталость брала свое, Чань на руках нес кошку на свой тюфяк. Спал он, уткнувшись лицом ей в мех, и дышал ее теплом до самого утра. Любил Чань свою черную кошку — самое мягкое в его жизни существо, единственное средство от холода открытого моря.

Каждое утро, за несколько часов до восхода Линь–Линь медленно и бережно будила Чаня, сквозь одеяло впиваясь коготками в его грудь. Чань поднимался и начинал ходить по дому — заваривал чай, готовил рисовые колобки себе на долгий день в море. А Линь–Линь бродила у его ног кругами, потягиваясь и потираясь шелковистой спинкой о его икры, чтобы не забыл накормить завтраком и ее. Перед уходом Чань наполнял одну миску рыбой, а другую — чистой водой, и оставлял их Линь–Линь. Клал он всегда слишком много и, вернувшись, часто обнаруживал, что рыба испортилась — но опасался класть меньше: вдруг ветер отнесет его далеко от берега, и Линь–Линь останется голодной.

Деревенские жители считали Чаня ненормальным. Котов не принято просто держать в доме — они должны ловить мышей и крыс, а питаться всяким мусором. Все ровесники Чаня давно женились — он же, глупец, любит только свою черную кошку. А кроме этого, рыбак не должен так долго работать, чтобы торговец ему меньше не платил. Чань — не просто сумасшедший, он еще и простофиля. Поэтому все очень удивились, когда Старый Квок, самый богатый рыбак в деревне, пришел к Чаню с предложением.

— Чань, я вижу, ты много и долго работаешь, а все плоды пожинает один жадный торговец. Но ты ни на что не жалуешься и всем доволен. И я видел, как ты ухаживаешь за своей кошкой. Я подумал: «У такого человека должна быть семья, чтобы он детей своих научил такой же нежности и покорности». У меня нет сыновей, Чань, и это — большое несчастье. Будь мне сыном. Моя старшая дочь уже на выданье, и я хочу, чтобы ты на ней женился. А в приданое получишь четыре моих рыбачьих лодки и всех, кто на них работает.

Чань согласился сразу же. Что бы там ни думали односельчане, простофилей он не был. Дочь Старого Квока Месонь красавицей была, каких мало: волосы длинные, глаза зеленые, а это большая редкость. Много ухажеров добивались ее руки, включая и самого торговца рыбой — он предлагал ее отцу больше всех, поскольку как никто обогатился бы, имей собственный флот из четырех лодок. И теперь этот Чань, нищеброд, получил себе и девчонку, и лодки Старого Квока. Вся деревня была потрясена, а рыботорговец пришел в ярость.

Свадьбу устроили дорогую. Один фейерверк стоил больше, чем Чань за год зарабатывал. Старый Квок лучился улыбкой всю церемонию. Наконец‑то у него есть сын. Рыботорговец всю свадьбу простоял в сторонке, покручивая длинный ус, да время от времени отгоняя маленькими ракетами детишек, что осмеливались подойти слишком близко. И вот, наконец, вся деревня с танцами проводила Чаня и его молодую жену к дверям его маленькой хижины и оставила их наедине.

Чань до этого ни разу не был с женщиной — он волновался, суетился, постоянно предлагал молодой жене чай, в общем, вел себя очень глупо. Пока он так лопотал, Линь–Линь забилась в угол, выгнула спину и шипела, стоило девушке подойти к ней ближе.

Мать Месонь много часов потратила на то, чтобы объяснить девушке, как ублажать мужа и ухаживать за ним, поэтому теперь молодая жена просто поднесла палец к губам Чаня, подвела поближе к очагу и медленно раздела его в неверных оранжевых бликах. Вот он стоял перед нею голый и испуганный, и натянутые мышцы его живота вздрагивали, пока она смотрел, как раздевается Месонь.

Одеянье ее было из тонкого зеленого шелка и обернуто вокруг тела десять раз. Она обходила Чаня вокруг, постепенно разворачивая ткань и то и дело задевая краем его ягодицы, живот или бедро. Когда опал девятый слой, Чань уже мог различить напротив огня контуры ее тела. Он потянулся было к ней, но Месонь легонько оттолкнула его руки.

— Муж мой, ты и так каждый день устаешь в своей лодке. Это моя работа, — сказала она и остановилась прямо перед ним. Последний слой зеленого шелка опустился на пол. Девушка была очень миниатюрна — талия тонкая, а грудь полная, и темно–коричневые соски смотрели вверх, точно их притягивало чудо. Волосы ее ниспадали почти до колен, и когда она повернулась перед мужниным взором, опахнули его так, что он понял: сей же момент он умрет, если она не позволит ему приблизиться и взять себя тут же, перед очагом.

Месонь обвила мужа руками, но двинуться пока не позволила. Головой она доставала ему только до груди, а потому покрыла поцелуями весь его живот до самого низу, ни на минуту не отрывая взгляда от его лица. В ее зеленых глазах играли оранжевые и красные отблески пламени.

Сдерживаться Чань уже не мог. Из его груди вырвался сдавленный стон. Он затрясся, а Месонь поднялась и прижала его к себе, пока он не успокоился. После чего подвела к тюфяку, уложила, а сама села на него сверху. Любовь их была медленной и мягкой, словно колыбельная, и когда они вместе достигли своей «маленькой смерти», уснули оба в ее сладкой влаге.

А снаружи Линь–Линь испустила долгий и пронзительный крик.

Чань проснулся — его лицо запуталось в волосах жены, он вдыхал ее темное тепло. За дверью царапалась Линь–Линь, и рыбак понял, что пора вставать. Хотя ему очень хотелось поспать с женой подольше, он подошел к двери и впустил кошку.

Чань уже начал готовить чай, когда ему на руку опустилась маленькая ладонь. Рядом стояла Месонь.

— Неправильно, что ты сам готовишь себе чай, муж мой, — сказала она. Потом взяла у него из рук чайник, поставила на огонь и подложила в очаг щепок.

Чань сидел и смотрел на нее, толком не зная, что ему делать. Линь–Линь терлась о его ногу, напоминая о завтраке. Он направился было за рыбой, но жена вновь остановила его.

— Но я должен покормить Линь–Линь, — сказал он.

— Я сама накормлю ее.

— Но ты ей не нравишься. Я сам всегда ее кормил.

— Она научиться меня любить, когда поймет, что мы с ней — сестры, и ты заботишься о нас обеих. — С этими словами Месонь взяла с тарелки кусок рыбы и протянула Линь–Линь, но та отпрянула, хоть и была голодна.