Ирина Дедюхова
Мы сидим на лавочке…
Клава была толстая. А если честно, то очень толстая. Дома, когда она жила в деревне у бабки, это не очень бросалось в глаза. Но в деревне была только начальная школа, поэтому перед четвертым классом Клава переехала к мамке в город. Да там такой город был, что на всю округу только один светофор и сиял, как Луна, посреди единственного перекрестка. Школа, правда, была добротная, в три этажа, она была очень похожа на городской вокзал — или, на местный манер, «железку». У этих двух зданий были одинаковые колонны и высокие окна с ложными портиками в довоенном стиле и масса других архитектурных излишеств. Школа, как и вокзал, была покрашена в светло-зеленый цвет. Оба здания с облупившимися фасадами настолько напоминали друг друга, что вокзал называли «железка один», а школу — «железка два».
В буфете вокзала работала мамка. С работы она приносила копченую колбасу, балык и многое другое, от чего Клаву еще больше раздвигало в боках. Заняться в этом городе было нечем. Ни овечек, ни корову мамка не держала, у нее даже огорода не было. Жила она перекати-полем, в одной надежде на бабкины харчи. После работы, поев Клавкиного борща, мамка без ног валилась на тахту и до ночи дремала у телека. Иногда она уходила на работу, наоборот, с вечера, и Клаве становилось совсем тоскливо. В такие одинокие ночи ей вспоминалась бабка, которой теперь совершенно некому было помочь по хозяйству.
Раньше, в деревенской школе Клаву хвалили и ставили четверки. У нее за три года учебы в деревне накопилась целая пачка похвальных грамот за прополку свеклы и шефскую помощь на ферме. А в теперешней трехэтажной школе строгие учительницы говорили с Клавой сухо, едва сдерживаясь. И, получая тетрадки с очередной двойкой, Клава обреченно думала, что бабка была права, когда говорила, что в городе ей долго не протянуть. И класс у них раньше был дружный, они повсюду шли с песнями. А как весело было с ребятами под мелким дождиком выбирать из борозды картошку, зная, что вечером обязательно будут костер до неба, песни и страшные сказки про покойников. Наверно, и сейчас ее подружки так же идут с песнями в школу шесть километров поселковским большаком, но уж только без Клавы… Мамка ее, видите ли, пожалела, что далеко будет в школу ходить, а ведь говорила ей бабка свои резоны, говорила! Но мама так просила Клаву переехать к ней, пообвыкнуть, а Клава так скучала по маме, когда она долго не приезжала за картошкой и яйцами…
В новом классе никто не захотел сидеть с Клавой, потому что она была толстая. Поэтому ее посадили с худенькой девочкой с испуганными карими глазами и двумя иссиня-черными косичками. Звали эту девочку Хиля. Она была почти круглая отличница, у нее только по физкультуре и труду были тройки, а по рисованию — четверка с натяжкой. Весь класс перед уроками списывал у Хили математику, а она сидела при этом такая грустная, что Клаве было стыдно тоже попросить у нее заветную тетрадку. Почему-то раньше никто из деревенских ребят не называл Клаву жирной, она как-то и не задумывалась о своих габаритах. Но, впервые придя с большой охапкой георгинов в новую школу, Клава тут же услышала за спиной хихиканье и перешептывание. От этого она терялась на уроках и стеснялась выходить к доске. В деревне они всегда подсказывали друг другу, а здесь ребята только шептали ей: «Жиро-мясо-о…» Хиля тоже подсказками не баловала, она все больше помалкивала, и нутром Клава чувствовала, что она ее боится. Да, раньше Клавку просто любили, а теперь ее почему-то все ненавидели и боялись, хотя она как была Клавкой, так ею же и осталась. Через две недели таких терзаний Клава сказала мамке, что ей надо бы вернуться домой. Мамка принялась плакать, просить прощения за то, что сбросила Клавку в младенчестве на бабку, а потом стала угрожать, что если Клавка от нее съедет, то она кинется в петлю. И Клава поняла, что ей надо как-то приживаться в этом поганом городе.
После уроков Хиля все возилась возле Клавы со своим ранцем и громко сопела носом. Выходила она из класса поздно, уже когда с шестого урока к Клаве приходила математичка, чтобы заниматься с ней неправильными дробями. После уроков Клаву оставляли теперь каждый день, и она с тоской глядела в окно на улицу, где под старыми липами весело галдели мальчишки из их класса. Но потом у Клавы случилась радость — заболела математичка. Она выскочила вместе со всеми из школы, радостно махая огромным кожаным портфелем, купленным бабкой прошлым летом в кооперации за три сотни свежих яиц. Под липами мальчики лупили Хилю. Она стояла с трясущимся подбородком среди разбросанных тетрадок и закрывала голову руками от ранцев одноклассников. Портфель у Клавы был тяжелый, но она очень переживала за его хрупкий золотистый замочек. Поэтому ей пришлось бить мальчиков руками, аккуратно приставив портфель к стволу липы на сухое место. Мальчики оказались очень легкими, и вначале Клава била их вполсилы, жалея. Но потом Шмыков, по прозвищу Хмырь, ударил ее по животу. У Клавы сперло дыхание, и потемнело в глазах. Она стала драться всерьез, забыв все неписаные правила, внушенные ей в деревне. После ее двух прямых ударов по чьей-то морде драчка как-то сама собой закончилась, и Клавка осталась одна возле ревущей на земле Хили. Она с огорчением увидела синяк на Хилином лбу и подумала, что Хмыря придется встретить и завтра, а может быть и еще пару раз, лишь бы математичка поболела с недельку. Клава потянула Хилю с земли за пальто, но в той будто что-то надломилось от ее неожиданного вмешательства, поэтому она не поднималась, захлебываясь слезами от боли и жалости к себе, такой несчастной и побитой.
— Ты, Хилька, вставай! Тебя на грунте сейчас мигом прохватит! Будешь потом сопли на кулак мотать, как наша математичка. Давай, давай, Хиля! Ни чо! Им тоже досталось! Ну-ну, будет тебе… Я вот все спросить хотела, что это у тебя, Хиля, имя такое странное? Вы не из татар, случаем, будете? Уж шибко ты черноголовая, подруга.
— Вообще-то меня Рахилью зовут, — пропищала Хиля. — Мы, Клава, из евреев будем. Ты же слыхала, как меня мальчики жидовкой обзывают…
— Ну и что? Да лучше бы меня тоже жидовкой называли, чем так… Видишь же, какая я толстая. Просто не знаю, как жить дальше. Бабка обещала, что я потом израсту, да какое там! Только раздаюсь в плечах. В мамкино пальто уже не влезаю. Ты давай, поднимайся! Давай, давай! Ну, не реви, Хиля. Обопрись на меня, и пойдем понемногу. Вот так, так… Ты, Хиля, плюнь на всех. Знай себе, шевели копытами.
Хиля со стоном поднялась, но опираться на Клаву стеснялась. Тогда Клавка собрала ее учебники и карандаши с земли, сложила их в ранец и навернула его себе на спину. На широкой Клавкиной хребтине Хилин самошитый ранец совершенно потерялся. С охами и ахами Клава принялась отряхать Хилино пальтишко от налипшей грязи.
— От, Хиля, и влетит же тебе от мамки! Глянь-ка, не оттирается, сволочь! Ты шмыгни в дом мышем, а пальто в сенях спрячь. Я назавтра перед школкой зайду к тебе со скребком. Нет такого пальта, чтобы не поддалось пионерам!
— Брось, Клава, пустое это занятие. Они же меня завтра опять побьют. Замаешься пальто чистить.
— Вот ж гады! А чего же ты им математику списывать даешь?
— Да жалко мне их, они же ни-ичего не понимают. Я все думаю, что может они, потом что-нибудь поймут?
— Нет, Хиля, не поймут, ежели им мозги не вправить. Я как-то трошки раскисла в ваших местах, какая-то безразличная стала. Но ничего, ты положись на меня, я теперь этим лично займусь.
— Правда? Ой, Клавочка, а ты завтра не передумаешь?
— Да я тебе не какая-нибудь, не переметнуся. Мое слово — кремень. Хочешь, сейчас жменю земли сожру?
— Нет, Клава, не хочу. Как я хотела бы быть такой же сильной! И красивой такой же, как ты!
— Да ты чо, Хиля, белены объелась? Тебя, может, этот Хмырь слишком сильно по голове вдарил? Он мне за все ответит, говнюк!
— Нет, правда… Коса эта твоя пшеничная… Глаза такие голубые… Ты настоящая красавица, Клава! — обзавидовалась костистая Хиля.
— Не врешь?
— Что ты, Клава! И полнота тебя совсем не портит, — взахлеб лепетала Хилька. Растроганная Клава приняла нестойкую в ногах Хилю под руку и старательно следила, чтобы она не вляпалась в лужу.
* * *
А у Хили тоже бабка была — большая уютная старуха. Она ласково встретила Клаву в прихожей, с трудом ступая на разбухшие ноги со вздувшимися венами.
— Внуча! К тебе подружка пришла! Проходи, Клавочка, не стесняйся!
В доме вкусно пахло чем-то печеным, и Клава опять с огорчением вспомнила, что ей надо бы по меньше жрать. Бабушка со слезой стала просить Клаву провожать Хилю из школы, а то она совсем обезножила, а зиму и вообще, наверно, не переживет. Потом она с надеждой стала кричать в сторону туалета, где заперлась Хиля, что Клава обязательно на нее повлияет, потому что Хиля — «анахыстка». Кто такие анархыстки Клава не знала, но, на всякий случай, повлиять обещала. Из совмещенного санузла вышла чистенькая умытая Хиля. Клава догадалась, что она в туалете затирала свой синяк цинковой мазью.
