* * *
На первых фотографиях она предстает существом без лица, с одними глазами, окаймленными самодельными оборками. Затем она же, но по прошествии времени, у новогодней елки. Сельский фотограф увековечил малышку, позирующую, заложив руки за спину, выпятив округлый животик в малой ей уже кофте, измятой юбке, шароварах с пузырями на коленках и зашнурованных черными шнурками белых ботиночках с облупленными носами. Далее — групповой снимок мальчишек и девчонок в “испанках”. Детвора выстроилась на фоне моря, такого светлого, что оно кажется пустым местом. И она, наша малышка, крайняя слева во втором ряду — “испанка” сдвинута на затылок, и отчетливо виден этот узкий и выпуклый, как у козочки, лобик…
* * *
Забравшись в сад артиллериста последней всемирной войны деда Тараса, малышка при сигнале тревоги замешкалась, и в то время как остальная ребятня с визгом прыгала через заборы, оказалась нос к носу с хозяином, неожиданно выступившим из-за ствола засохшей алычи.
Шагнув примотанной ремнем к бедру деревяшкой, знаменитый воин погрузил ее в букс между босых стопочек обомлевшей воровки. Нагнувшись, притянул ее к себе. Малышка ощутила запах, исходивший от страшного деда, — земли, табака, вина. Услышала удары его сердца. В следующую секунду ее отпустили, пробормотав с усмешкой:
— Хороша выйдет сучка…
Рассыпав украденные жерделы, малышка метнулась к забору. Перелезая через него, сделала неловкое движение и с размаху оседлала заостренную плаху.
С той поры на исподе ляжечки остался шрам — в память о посещении сада.
* * *
Село, где жила малышка, было как все южные села. Зимой стояла гигантская грязь, которую жители месили литой резиной сапог. Весной неистово цвели сады. Томились души. Щелкали соловьи. Наезжали со всей страны ветераны праздновать годовщину Победы.
Они топили в цветах могилу в центре парка. Там лежали сотни русских, эстонцев, украинцев, белорусов, казахов, литовцев, узбеков, латышей, убитых при освобождении села.
Летом — сушь, смягченная горячей тенью садов да прикрытыми ставнями, сквозь которые сверкает разъяренное солнце.
По осени во дворах горы арбузов. Разложенные на брезентах вялящиеся яблоки, груши, абрикосы, вишни, сливы. Снуют трактора с прицепами, наполненными виноградом, истекающим в прах темною кровью. А по дворам ходит известный резатель еврей Яков, пускает в дело остро заточенный штык. И, нацеживая в большую кружку хлещущий из свиньи сок, осушает кружку до дна.
Осенью рубили гусей и играли свадьбы — бывало, всю ночь, заглушая согласное пенье сверчков, наяривали в разных концах села скрипки, гармони, бубны, пищики, ревы…
Взбудораженная музыкой первородного оркестра, малышка приближалась к месту той или иной свадьбы. И вот вся, словно облитая молоком, невеста. Отчего то и дело сыплются розы из ее букета? Зачем волочится в пыли шлейф драгоценного платья? Почему лицо бедняжки испуганно, а на глазах слезы? Что собираются сделать эти собравшиеся вокруг, громко хохочущие, кричащие, поющие люди?!
Потрясенная блеском свадебного разгула, малышка долго не могла заснуть, воображая себя в кипенно-белом длиннейшем платье. И будто бы это не соседская Танька-закройщица выходила из разукрашенной лентами “Победы”, а она. И не Таньке, а ей, ей одной так гадко улыбался прилизанный, расфранченный, спотыкающийся от волнения жених…
* * *
Подруги, приходившие к ее старшей сестре, вполне созревшие, пахнущие потом и сладчайшими духами, шептались, показывая друг другу фотки и письма служащих в армии возлюбленных. Иногда их взоры обращались к малышке, возившейся с куклами в уголке, в своем детстве, и ее чутких ушей касалось:
— Красивая у тебя сестренка… Много женихов будет!
В пятом классе преподавательница пения Маргарита Петровна, консерваторка, несостоявшееся сопрано, заглядевшись на сидящую за партой всю залитую весенним светом малышку, вдруг отбросила свою всегдашнюю чопорность, всплеснула руками и, молодо, звонко рассмеявшись, воскликнула:
— Вы только посмотрите на нее! — и повторила: — Вы только посмотрите!..
Всегда чистенькая, опрятная, малышка и в страшную распутицу ухитрялась добираться до школы в светлых туфлях.
Училась она неважно. Вероятно, сказывалось внутреннее напряжение, следствие боязни не соответствовать тому образу первой красавицы, который, согласуясь с романтическими книжками, французскими фильмами, увиденными в клубе, и некоторыми попавшими ей в руки так называемыми журналами мод, малышка нарисовала в воображении. Бывало, вызванная к доске отвечать, она начинала фразу и забывала, что хотела сказать. Кое-кто считал ее глупой.
Имея прекрасный музыкальный слух — это ей передалось от отца, известного в селе гармониста, — малышка по окончании восьми классов поступила в культурно-просветительское училище соседнего городка на специальность “дирижер народного хора”. Слабые ветерки, долетавшие до нее из туманного края под названьем Искусство, заставили ее сделать этот шаг. В самой глубине души, очень робко, она воображала себя стоящей на сцене под лучом направленного на нее прожектора (и почему — прожектора?) или на экране: на шее бриллиантовое колье, и малышка мчится в автомобиле, за рулем которого красивый мужчина Ален Делон…
* * *
Соседний городок был замечателен мелкой, но шустрой речкой и старинной крепостью — грудой камней на холме, царящем над местечком.
У подножия древнего укрепления, на квартире у одинокой передвигающейся при помощи костыля строительницы Днепрогэса малышка провела два первых самостоятельных года жизни.
Конечно, полностью самостоятельными их назвать было трудно. То отец, то мать, то бабушка, наезжая проведать, привозили продукты.
После визитов родных малышка вместе с соседкой по комнате, бойкой станичной казачкой, в тот период служившей ей наперсницей, консультантом, приглашали в гости парней и девчат из своей группы.
Во время одной из вечеринок зелененький Вадик С., пропустив пару стаканчиков, неожиданно разговорился. Уединившись в углу со стеснительной сверх всякой меры малышкой, С. (осупружившийся недавно) принялся посвящать ее в некоторые подробности семейной жизни.
— Больше всего я получаю наслаждение, — вещал пьяненький Вадик, — когда ставлю жену рачком…
Уже лежа в постели, малышка попыталась еще раз разгадать заданную С. загадку, краснея в темноте.
* * *
Старшая сестра вышла за офицера. Каждые летние каникулы малышка ездила с ними на экскурсии в Волгоград, Ленинград, Ригу, Москву. В ее нарядах той поры было что-то мюзик-холльное. Она могла надеть желтую блузку с красной юбочкой. Малышка еще не выработала в себе те особенные изящество и вкус, с которыми стала одеваться впоследствии. Разумеется, она ощущала на себе внимание. Деланно-холодное, растерянно-высокомерное и почти всегда ревнивое — со стороны женщин, которых эта простодушная щеголиха затмевала безо всяких усилий. И восхищенное или почти испуганное — мужчин. И те, и другие пытались заводить с малышкой беседу, чаще всего натыкаясь на смущенное молчание либо ответы невпопад.
— Ах, боже мой, она глупа, — говорили дамы друг другу. — С ней совершенно не о чем говорить!
Только глупой она не была. Внутри малышки падал теплый снежок. И, пытаясь вслушаться в гул тех то дельных, то зряшных фраз, с которыми к ней приставали, она казалась рассеянной и натянутой.
* * *
В Москве, на улице Горького, прекрасно смотрелось маленькое декольте ее сарафана — произведения сельской портнихи, несколько старомодного, однако оттого еще более милого, неожиданного и свежего посреди “заджинсованной” толпы.
Недаром сарафанчик кинулся в глаза одному венгру, вышедшему из “Интуриста”. Венгр маялся в Москве второй день, представляя интересы “Икаруса”. Едва полпред почтенной автобусной фирмы показался из стеклянных дверей, к нему ринулась рота ультрамодных шатенок… Но, пройдя мимо всех, Иштван устремился за нашей малышкой.
Бедняге, уже не чаявшему встретить в Первопрестольной отсутствие меркантильных интересов, это вдруг оказалось преподнесено в красном ситчике в белый горошек!
Венгр прогуливал свою юную новую знакомую по столице. Время от времени, пристально глядя ей в глаза, задавал с приятным акцентом вопрос:
— Ты не такая?
— Не такая, — отвечала знакомая, хорошенько даже не понимая, о чем ее спрашивают.
Хождения продолжились дотемна. В заключение вечера вопросов-ответов, остановившись с уже слегка прихрамывающей (из-за стертой пяточки) малышкой на Крымском мосту, иностранец осторожно, как тяжелобольную, обнял ее. Вооруженная лишь теорией, красотка зажмурилась… и храбро встретила венгерский язык своим. Первый экзамен был сдан успешно.
Приятно ошеломленный зарубежный представитель на такси отвозит малышку в ее гостиницу. Там загулявшую ожидает довольно суровый прием — со стороны старшей сестры.
