Эннис дель Мар просыпается раньше пяти. Ветер раскачивает трейлер, свистит под алюминиевой дверью и между оконных рам. От сквозняка тихонько подрагивают рубашки, висящие на гвозде. Эннис встает, почесывает клин седых волос внизу живота, бредет к газовой плите, выливает вчерашний кофе в щербатую эмалированную кастрюльку; ее окутывает синее пламя. Он открывает кран и мочится в раковину, надевает рубаху и джинсы, натягивает изношенные сапоги, притопывает об пол, чтобы они налезли. Ветер гудит под трейлером, и за ревущими порывами слышно, как по днищу скребется мелкий гравий и песок. Прицепу с лошадьми придется на шоссе нелегко. Сегодня утром надо собрать вещи и убраться отсюда. Ранчо опять продается, и вчера они отправили последних лошадей, всех рассчитали. Роняя ключи в руку Энниса, хозяин сказал: «Отдашь их этой акуле недвижимости, я сваливаю отсюда». Пока не подвернется другая работа, Эннису, наверное, придется пожить у своей замужней дочери, а пока он переполнен радостью, потому что Джек Твист был в его сне.
Несвежий кофе закипает, но он подхватывает его раньше, чем тот успевает убежать, переливает в немытую чашку и дует на черную жидкость, медленно перелистывает кадры своего сна. Если он специально не сосредоточится, это может наполнить теплом весь его день, воскресить то старое, холодное время на горе, когда они владели миром и ничто не казалось неправильным. Ветер обрушивается на трейлер, словно груз земли с самосвала, затихает, умирает, оставляет недолгую тишину.
Они выросли на маленьких, бедных ранчо в противоположных углах штата: Джек Твист в Лайтнинг-Флэт на севере, у границы с Монтаной, а Эннис дель Мар под Сейджем, возле самой Юты; два деревенских мальчишки, бросившие школу, оба безо всяких перспектив, рожденные для тяжелой работы и нужды, оба с грубыми манерами и грубые на язык, привычные к невзгодам. Энниса вырастили старший брат и сестра, после того как разбились их родители, вылетев с единственного поворота по дороге на Дед-Хорс и оставив им двадцать четыре доллара наличными и дважды заложенное ранчо. В четырнадцать лет он в порядке исключения получил водительские права и мог всего за час добираться от ранчо до средней школы. Пикап был старым, без печки, с одним «дворником» и стертыми шинами. Когда полетела коробка передач, денег на ее починку не нашлось. Эннису хотелось быть второкурсником, в этом слове он слышал какой-то особый престиж, но грузовичок сломался раньше, выбросив его прямо на ранчо.
В 1963 году, когда он встретил Джека Твиста, Эннис был помолвлен с Альмой Бирс. И Джек, и Эннис утверждали, что понемногу копят деньги; в случае Энниса это означало жестянку из-под табака с парой пятидолларовых бумажек. Той весной, согласные на любую работу, оба пришли в Бюро по найму на фермы и ранчо — в бумагах их записали пастухом овец и сторожем лагеря в одну бригаду к северу от Сигнала. Летнее пастбище лежало выше границы леса на Горбатой горе на землях Лесной службы. Это было второе лето на горе для Джека Твиста и первое для Энниса. Обоим еще не было и двадцати.
Они обменялись рукопожатием в маленьком душном фургончике, у стола, заваленного исписанными бумагами; бакелитовая пепельница была полна окурков. Жалюзи висели криво и пропускали треугольник белого света, в котором двигалась тень от руки нарядчика. Джо Агирре, с волнистыми волосами цвета сигаретного пепла, расчесанными на прямой пробор, излагал им свое видение вопроса:
— Лесная служба под разбивку лагерей отвела специальные участки. Эти участки могут быть в нескольких милях оттуда, где мы овец пасем. От хищников огромные потери, ночью никто за ними не глядит. Вот чего мне надо: чтоб сторож был в главном лагере, как Лесная служба хочет, а пастух, — он ткнул в сторону Джека своей куцей рукой, — рядом с овцами украдкой, по-тихому, поставит походную палатку и будет там спать. Ужинай, завтракай в лагере, но спи с овцами, сто процентов. Никакого костра, не оставлять никаких следов. Сворачивай эту палатку каждое утро, на случай если сунутся лесники. Взял собак, свою тридцатидюймовку — спи там. Прошлое лето жуткий падеж был, под двадцать пять процентов. Другой раз мне такого не надо. Ты, — сказал он Эннису, разглядывая его нечесаные волосы, большие растрескавшиеся руки, рваные джинсы, рубаху, на которой не хватало пуговиц, — ты каждую пятницу в двенадцать будешь внизу у моста с мулами и со списком чего надо на неделю. Тебя там кто-нибудь на пикапе будет ждать с провизией. — Не спрашивая, есть ли у Энниса часы, он вытащил из коробки на верхней полке дешевые круглые часики на плетеном шнурке, завел, поставил время и кинул их ему, как будто Эннис не стоил того, чтобы протянуть ему руку.
«Завтра утром доставим вас на место». — Ага, к черту на рога. Они нашли бар и пили пиво до вечера. Джек рассказывал Эннису о грозе, которая год назад убила на горе сорок две овцы, про то, как от них странно воняло и как они распухли, про то, что виски там наверху понадобится немало. Он говорил, что подстрелил орла, покрутил головой — показать перо из орлиного хвоста у себя на шляпе. Кудрявый и смешливый Джек на первый взгляд казался довольно симпатичным, но для невысокого человека у него были толстоватые ляжки, а улыбка открывала выступающие зубы — не настолько, чтобы он мог есть попкорн прямо из ведерка, но заметные. Он был помешан на родео, на ремне у него красовалась пряжка юного объездчика быков, зато сапоги были изношены до дыр, которые уже не починишь, и он жутко хотел быть где угодно, только не в Лайтнинг-Флэт.
Эннис был горбоносый и узколицый, растрепанный, с немного впалой грудью. На его длинных ногах, расставленных как ножки штангенциркуля, раскачивалось небольшое, но гибкое и мускулистое тело, будто созданное, чтобы ездить верхом и драться. У него была необычайно быстрая реакция, и он был слишком дальнозорок, чтоб утруждать себя чтением чего-нибудь кроме каталога седел Хэмли.
Грузовики с овцами и прицепы с лошадьми разгрузились у начала тропы, и кривоногий баск, показывая Эннису, как навьючить мулов — два тюка и поклажу на каждое животное, перекинуть веревку, завязать двойным и закрепить полуштыковым узлом, — приговаривал: «И не вздумайте заказывать суп. Эти коробки с супом паковать одна морока». Три щенка австралийской овчарки отправились во вьючной корзине, а самый маленький за пазухой у Джека, потому что ему понравилась собачка. Эннис выбрал большую каштановую лошадь по кличке Окурок Сигары, а Джек — гнедую и, как выяснилось, пугливую кобылу. В веренице запасных лошадей Эннису приглянулась мышиной масти грульо. Эннис и Джек, собаки, лошади и мулы, тысяча овец и их ягнята текли словно грязная вода вверх по тропе — мимо сосен и дальше, за линию леса, на большие цветущие Луга, навстречу стремительному, бесконечному ветру.
Они поставили большую палатку на площадке Лесной службы, пристроили кухню и ящики с кормом. Первую ночь оба спали в лагере. Джек, хоть и поворчал насчет приказа Джо Агирре «спать с овцами и без костра», молча оседлал гнедую еще до зари. Пришел прозрачный оранжеватый рассвет, подкрашенный снизу студенистой бледно-зеленой полоской. Мрачная громада горы медленно бледнела, пока не стала того же цвета, что и дым от костра, на котором Эннис готовил завтрак. Холодный воздух наполнялся запахами, полосатые камешки и крупинки почвы отбрасывали неожиданно длинные, с карандаш, тени, а вздымающиеся к небу широкохвойные сосны громоздились ниже лагеря, как глыбы темного малахита.
Днем Эннис глядел через бескрайнюю пропасть и иногда видел Джека — маленькую точку, ползущую по высокому лугу, как насекомое по скатерти. Джек в своем темном лагере видел Энниса как огонек в ночи, красную искру на громадном черном силуэте горы.
Однажды вечером Джек притащился поздно, выпил свои две бутылки пива, охлажденные в мокром мешке с теневой стороны палатки, съел две миски каши, четыре окаменевших Эннисовых печенья, банку персиков, скрутил папироску и уселся смотреть на закат.
— Я мотаюсь из конца в конец по четыре часа в день, — сказал он угрюмо. — Приехал на завтрак — назад к овцам, устроил их на ночь, приехал поужинал — назад к овцам. Полночи не сплю, вскакиваю, стерегу их от койотов. По-честному, я должен тут ночевать. Агирре не имеет права надо мной так измываться.
— Хочешь поменяться? — сказал Эннис. — Давай я буду пастухом. Могу и спать там.
— Да я не про то. Я про то, что мы оба должны быть в лагере. А та чертова двускатка воняет кошачьей мочой или чем похуже.
— Давай махнемся.
— Знаешь, ты там по десять раз за ночь будешь из-за этих койотов вставать. Я не прочь поменяться, но предупреждаю: повар из меня дерьмовый. Буду хорошим открывателем консервов.
— Не хуже меня, значит. Все, давай.
