Федор Шахмагонов, Евгений Зотов
Гость
Не светит солнце на чужбине.
Т. Шевченко
Вот история моей жизни.
Я волен рассказать ее от начала и до конца. Перед самим собой я освобожден от всех обязательств, кроме одного: быть правдивым.
Скоро суд. Я предстану перед судом, судьи должны будут взвесить, как прожита моя жизнь. Для этого и веду свой рассказ.
Времени у меня достаточно. Четыре стены тюремной камеры, тишина, никто мне не мешает все вспомнить, обо всем подумать.
Тюрьма эта известная, о ней знают и мои наставники. Упаси бог, говорил мне один из них, попасть в Лефортовскую. Там все на месте: и следователь, и камера пыток, и суд. Оттуда на суд не возят!
Следователь здесь, это правда. О пытках не слыхивал, и на суд меня отсюда повезут…
Пожалуй, я не солгу, если скажу, что почувствовал облегчение, когда задвинулись за мной тюремные ворота…
Все произошло, значительно проще, чем я думал.
Я выехал в очередной рейс на тяжелогрузной машине. В Рязани загрузили в фургон несколько станков, я повез их в Брест. В Бресте мне должны были дать груз до Армавира. Командировка долгая. Ехал как на отдых. Только в командировках и был спокоен. Спокоен? Ой ли! В дороге бывали минуты, когда меня охватывал ужас: как бы меня не поймали!
От Рязани до Москвы участок дороги самый трудный — большое движение. Я выехал в ночь, чтобы проскочить по пустому шоссе.
Проехал километров сорок. Пост ГАИ. Инспектор посигналил мне светящимся жезлом. Ничего, казалось бы, особенного, не впервые меня здесь останавливают — обычная проверка документов. Но каждый раз обрывается сердце. А вдруг!
И на этот раз я подруливал к будке ГАИ с беспокойством и страхом, через силу.
Инспектор взял у меня путевой лист, водительское удостоверение и посветил на них фонариком, загораживаясь от колючего ветра. Сделал мне знак, чтобы следовал за ним в будку.
Размяться, когда сидишь за баранкой, всегда приятно. Я пошел за ним. В будке сидел за столом человек в штатском, еще двое стояли у двери.
— Кудеяров Владимир Петрович! — объявил инспектор и положил мои документы на стол.
Человек в штатском подвинул документы, внимательно прочел их и поднял на меня глаза. Темные глаза, наверное, карие. Было в них не любопытство, а скорее грусть.
— Кудеяров! — повторил он. — Владимир Петрович! Присаживайтесь, Владимир Петрович!
Я присел на свободный стул. Те двое, что стояли у двери, придвинулись ко мне.
То, чего я боялся, то, чего всячески старался избежать, свершилось. До этого, вольно или невольно, я частенько представлял себе, как это произойдет, рисовал картинки.
Заметил я у тех двоих, что по бокам встали, настороженность. Они решили, что я буду сопротивляться. В те дни, когда я сюда приехал, так все просто не обошлось бы… Но я уже давно не держал при себе оружия. Пистолет был запрятан в укромное место.
— Гражданин Кудеяров Владимир Петрович, — продолжал человек в штатском. — В мои обязанности входит предъявить вам постановление о вашем аресте…
Я улыбнулся.
— Сопротивляться я не собираюсь…
— Это хорошо, что вы обо всем догадались… Я возглавляю здесь оперативную группу Комитета госбезопасности…
Я достал из верхнего кармашка пиджака капсулу с ампулой и положил на стол.
— Приобщите к делу. И заметьте: я не пытался пустить ее в ход!
Так началось…
Вовсе я не Кудеяров и не Владимир Петрович. Настоящая фамилия моя куда проще. Плошкин Сергей. Отца звали Тимофеем.
Родился я в деревне Нижняя Вырка. Есть еще и Верхняя Вырка. Нижняя стоит на берегу Оки, Верхняя — в лесной глубинке, на берегу озера. И озеро зовется Вырка, и речка, что в Оку течет, Вырка. Речка не речка, а так себе, ручеек. Ниже плотины его везде можно перепрыгнуть с разбегу.
Ручеек, деревня, плотина. Жизнь моя, если бы не нужда о ней рассказывать, незначительная, а вот место, где я родился, знаменитое.
Лесную деревушку Верхнюю Вырку разрубает пополам высокая каменная плотина. Речушка собирается из родников по лесным оврагам. Вода в ней и зимой не замерзает. Речка сбегает к плотине, у плотины — озеро.
Мне рассказывали люди сведущие, что в петровские времена русский заводчик Демидов поставил здесь чугунолитейные заводы. Ставил на берегу Оки, чтобы вывозить чугун по воде на баржах и на подводах в Тулу.
Он соорудил две плотины, вырос поселок. «Чертовы провалы» — это ямы, в которых выжигали уголь из березовых дров. За сто лет заводики сожгли лес под корень. Не трогали только дуб: не годился на уголь. С той поры и возобладали на Вырке дубовые леса.
Между Верхней и Нижней Вырками — поле. У нас прозывалось оно засечным. Мы, мальчишки, находили в земле источенные ржавчиной сабли, рукоятки от кинжалов, секиры. Отрыли однажды даже пушку. В ее дуло свободно пролезал кулак. Оказалось, что на этом поле более трехсот лет назад сошлись войска крестьянского вождя Ивана Болотникова и боярина Шуйского. Восставшие были разбиты…
Жилось нам на Вырке весело. Нам — это моим сверстникам, всей ватажке. В школу бегали в соседнее село глухой лесной дорогой.
Пока дойдешь до школы, и белок перевидишь, и заяц дорогу перебежит, лисий след распутать удастся. А летом на свободе и того веселее. То на озеро за рыбой ударимся, то по ягоды, то по грибы в лес, а когда покос — сено подгребать. Отец у меня лесник.
Была в нашей компании одна девочка, Танюша Плошкина. Никакой родственной связи между нами не имелось. В деревнях часто встречаются однофамильцы. В иной деревне все однофамильцы.
У Танюши были длинные косы цвета спелой пшеницы и голубые глаза. До безумия нравилась мне эта девочка.
Из-за нее я однажды даже подрался с Валькой Трусовым, хотя не был драчлив. И драться-то не умел. Не то что Валька Трусов. Он был пониже меня ростом, широкоплечий, коренастый и очень настырный. На переменках всегда дрался. «Стыкался» — так тогда назывались эти состязания. Беззлобно, из спортивного интереса. «Стыкались» за школьным сараем, чтобы учителя из окна не увидели. «Стыкались» по своим неписаным правилам. В кулак ничего не полагалось закладывать, иначе виновный имел дело со всей ватагой.
Валька Трусов слыл у нас первейшим «стыкачом». Брал он нахрапом, это я приметил. Вид он имел самый вздорный и ни чуточку не страшный. Серые глаза чуть навыкате, белесые волосы и бровки, нос с горбинкой. Частенько по нему получал и всегда до крови.
Как только становились в «позицию», он сразу кидался вперед, убрав голову под левый локоть, и бил противника правой, да так, что сбивал с «позиции» и обращал в бегство. Настырность и быстрота. Не давал опомниться и раскачаться.
— Ты за Танькой бегаешь? — спросил он меня однажды.
— Вот еще! — ответил я ему небрежно.
— Гляди! Я за ней бегать буду! Ты не мешайся!
Меня любопытство разобрало.
— Как это ты за ней бегать будешь? Куда бегать-то?
— Я ее буду из школы один провожать! Только увяжись!
Показалось мне все это очень глупым, угрозы я не испугался v в тот же день пошел с, ними вместе. На полдороге в лесу Трусов остановился и сказал:
— Я тебя, Сережка, по-хорошему предупреждал! А теперь я тебя бить буду! Давай стыкнемся!
— Чегой-то вы, ребята? — спросила Таня.
— Я не велел ему к тебе приставать! — заявил Трусов.
— Ишь ты, не велел! А я с ним хочу дружить!
— А я не велю!
Трусов кинул в снег портфель и двинулся ко мне.
Ой как мне не хотелось драться! И робел я, зная, как Валька лихо дерется. Но куда же тут денешься! Я бросил портфель и скинул рукавицы.
Валька выставил вперед левую руку, нырнул под нее и собрался заехать мне правой. А я снизу ткнул ему под левый локоть и начал лупить с боков, снизу и сверху.
— Хватит! — выдавил он из себя и отступил. Из носа у него в два ручья текла кровь…
Таня, конечно, рассказала о моем подвиге, и некоторое время я ходил по школе героем: «Самого Вальку Трусова угостил!»
Был у меня соперник более опасный, чем Валька Трусов, — Гриша Степанов.
Он был старше нас года на два-три. Правда, учился всего лишь на один класс выше.
Рос он без отца. Где его отец и что с ним, мы не знали. Не помню я, чтобы взрослые толковали об этом. Были у него и двое младшеньких — брат и сестра. Мать в одиночку их тянула. Мы бегали все лето без оглядки, а Гриша помогал матери по хозяйству и в колхозе подрабатывал.
Ростом он не выдался, к земле тянула тяжелая работа, но в плечах раздался, грудь была как колокол. Драться с ним никому в голову не приходило, он любого мог поднять над собой и бросить. Как почти все сильные люди, был он очень добрым и недрачливым. С ним было нестрашно ходить в дальние леса, не боялись мы с ним купаться в Оке, где течение сносит тебя, как щепку. А однажды он даже попытался спуститься в «чертов провал». Взяли мы пеньковую веревку, какой возы сена связывают. Перекинули ее на вершину дуба, что поднялся почти вровень с кромкой «провала». Гриша забрался на молоденькую березку, ухватился руками за макушку, березка пригнулась и опустилась на макушку дуба. Веревку он привязал к стволу и начал спускаться вниз по дубу. А мы — я, Валька Трусов, Танечка и Тольман — замерли на кромке в ожидании, что там найдет внизу Гриша. Но до низа он не спустился. Выбрался вверх, по веревке перебрался на обрыв.
