Любила ли она меня? Любила! Это было разумно, это устраивало ее, я был отцом мальчиков.
Из поколения в поколение деды и отец Марты жили размеренной жизнью. Они довольствовались своим миром, не рвались к тому, чтобы раздвинуть его рамки, все делали на века.
Взять хотя бы мебель. Тяжелая, массивная, прочная, кувалдой не разобьешь. И некрасивая.
— Людям всегда нужно будет масло, молоко, мясо… Это фундамент. Мы стоим на прочном фундаменте, — передавала мне Марта мудрость своих предков.
Вокруг столпотворение. Разорялись богачи, возникали из ничего эфемерные богатства, кто-то играл на бирже, кто-то пускался в спекуляции, нас с Мартой это никак не касалось. Действительно, молоко, масло и мясо каждый день покупались, а цены на них росли с неуклонной закономерностью.
Но стены этой крепости по новым временам оказались не столь прочными. О них разбились все бури прошлого столетия, а тут стены дали трещину. Мне сделалось тесно в этой крепости. Характер? Нет. Истоки надо было искать в моей прежней жизни, в том, чему научила меня первая учительница, Евдокия Андреевна.
Была Евдокия Андреевна сухонькой старушкой, ходила в очках с сильными стеклами. На ней был неизменный черный жакет, белая блузка, под воротничком черный бантик. Такой она мне и запомнилась. Взрослые рассказывали, что Евдокия Андреевна приехала в наши края задолго до революции.
Помнил я и ее первый урок, первые слова, которые врезались в память навечно.
Евдокия Андреевна оглядела нас, расспросила, как кого зовут. Словом, познакомилась с нами. А потом подошла к доске и объявила:
— Сейчас, дети, мы начнем наш первый урок… Вообразите себе, что перед вами лестница. До самой верхней площадки этой лестницы не каждому дано дойти и за всю жизнь. Вот вы стоите на земле… Кто-нибудь из вас забирался на дерево?
По классу прошелестел смешок. Евдокия Андреевна подошла ко мне.
— Вот ты, Сережа, лазил на дерево?
Я вскочил и ответил с готовностью:
— На дуб, что на берегу…
— Теперь скажи мне, что ты видел с земли, когда стоял под дубом? Вспомни хорошенько.
Я зажмурил глаза и представил себя на секунду перед дубом. Дуб рос в низинке. Из низинки виден противоположный берег Оки, обрыв над берегом, далекий шпиль колокольни Спаса на Угре и село.
— Больше ты увидел с высоты, чем с земли, Сережа?
— Больше! — в один голос ответил весь класс.
— Вот вы стоите на земле… Оглянитесь, много ли вы увидите? Поднимемся на первую ступеньку нашей бесконечной лестницы. Вы увидите чуть больше, чуть дальше. Еще ступенька — еще дальше. Еще ступенька — еще дальше. Ну а если подняться по лестнице доверху? Весь мир тогда у вас будет как на ладони. Грамотность, знания — это и есть наша с вами бесконечная лестница. Вот теперь скажите мне: зачем вы забирались на деревья?
— Интересно посмотреть… — ответил кто-то.
— А скажите мне, дети, разве не интересно подняться на лестницу, с которой будет виден весь мир? Вот я сейчас нарисую на доске первую букву нашего алфавита… Буква А. Потом вы научитесь ее писать. И считайте с этой минуты, что вы все вместе поднялись на первую ступеньку… И так мы будем с вами подниматься выше и выше… Когда-то я оставлю вас, на другие, более высокие ступеньки вас поведут другие учителя, а настанет час, и каждый из вас будет подниматься по этой лестнице без проводников… И чем выше, тем дальше будет видно…
Красивая сказочка. В буднях школьных частенько она забывалась, а вот совсем не забылась. Затосковал я по этой лестнице. И чем благополучнее шли дела в хозяйстве, тем больше меня разбирала тоска. Не выразишь словами эту тоску, я чего-то жаждал, а от этого пропадало спокойствие. Чего я жаждал, я не мог сказать.
Коровник, ферма, дом и кухня, грузовик с бидонами молока — этим не мог я ограничить свою жизнь.
А тут разразилась эпидемия приобретательства…
Началось послевоенное возрождение промышленности. Особенно оно сделалось заметным в предметах широкого потребления. Промышленность выбросила на рынок множество заманчивых игрушек, в общем-то необходимых в быту.
Уже определились наборы вещей, которыми должны были владеть те или иные лица. По ним судили о вкусе человека, о его достатке и общественном положении.
В просторной столовой Марты стояли две семейные реликвии: буфет столетней давности, сработанный прочно и грубо, и дубовый обеденный стол, за который могли сесть два десятка гостей.
И буфет и стол безотказно служили нескольким поколениям. Служили и нам. И мы, по совести сказать, их просто не замечали. И вдруг они стали мешать. Марта, моя разумная и расчетливая Марта, вдруг сказала, что надо купить новую мебель, иначе перед людьми стыдно. Стол и буфет — это только начало. Одно цеплялось за другое. Привезли новую и модную столовую. Не было в ней прочности, а красота была временна и условна. Скажу наперед: мы трижды в своей не очень долгой совместной жизни меняли столовые, но так и не угнались за модой.
Потом оказалось, что надо поменять спальню, потом гостиную, потом надо завести в доме фарфор, а тут в наступление двинулись холодильники, стиральные машины, телевизоры, радиоприемники. И каждый год новые. И наконец оказалось, что мы не можем существовать без легкового автомобиля…
Мы решили, что, пока не разорилось наше хозяйство, я буду учиться. Марта мечтала, чтобы я стал коммерсантом и открыл бы собственное дело. Чистое дело! Не навоз и не ферма!
С чего начинать, мы не знали, посоветоваться было не с кем. И тут я узнал, что есть в Западной Германии люди, так же, как и я, не вернувшиеся в Россию. Их по-разному называли: невозвращенцы, перемещенные лица, эмигранты. Узнал я также, что они состоят в каких-то организациях, которые помогают им устроиться в жизни. Я решил, что с русским человеком я сумею посоветоваться, и начал искать…
Только ли посоветоваться о коммерческих делах хотелось мне? Я не тосковал по родине, но я все время о ней помнил, как бы ощущал мою Вырку — далекие леса, озера, весь край за своей спиной. Они снились мне, и я всегда досадовал, что сны быстротечны. Нет, не только посоветоваться шел я к русским, я хотел найти у них хотя бы осколок того мира, который остался у меня в снах, хотелось сблизиться с людьми, не чужими, своими… Не выразишь сразу, что я собрался искать у русских на чужбине…
Мне посоветовали поехать во Франкфурт-на-Майне.
К кому, в какую организацию еду, я не знал. Мне дали ее название — НТС, но три буквы эти ни о чем не говорили, а как расшифровываются они, я тут же забыл.
Машина моя, хотя и был это всего лишь «фольксваген», произвела впечатление. Швейцар с легким поклоном распахнул передо мной дверь. Меня достаточно любезно препроводили в кабинет к немолодому, довольно представительному господину. Высокий, стройный. Седые виски. Волосы уложены красивой волной, жесткие, черные. Продолговатое лицо холеное, значительное. Черный костюм, белая сорочка, черный галстук. С такими господами на немецкой земле мне встречаться до той поры не случалось.
— Чем обязан? — раздался вопрос на русском языке.
Дрогнуло у меня сердце. Каких я видел до той поры русских? Василия да работников на ферме.
— Здравствуйте! — ответил я. — Я русский…
— Это я понял! — ответил мне господин и чуть заметно, одними глазами улыбнулся. — Это я вижу, хотя вы и обратились к нашему привратнику на немецком языке…
Он не садился, поглядывая на меня сверху темными глазами. Я ощущал силу его взгляда, его придирчивость и недоверие…
— Итак, Сергей Тимофеевич Плошкин… Вам известно, куда вы прибыли?
— Я не знаю… — ответил я. — Мне сказали, что вы занимаетесь русскими эмигрантами… Я хотел бы узнать, чем вы можете мне помочь?
— Все правильно! — подтвердил господин. — Мы занимаемся русскими эмигрантами. Правда, в эти слова можно вложить любой смысл. Мы все здесь русские эмигранты. Точнее, мы не занимаемся эмигрантами, а мы создали союз русских эмигрантов, который защищает их интересы, ибо русскому человеку жить в Европе не так-то просто. И мы помогаем русским эмигрантам. Но вы, Сергей Тимофеевич Плошкин, не нуждаетесь в самой элементарной помощи. Вы имеете работу?
— О да! Я имею хозяйство. Не свое! — поспешил я поправиться. — Хозяйство моей жены, молочная ферма.
Господин засмеялся.
— Это! Это так понятно! Одной фразой вы очертили мне всю свою судьбу! Вас вывезли из России с матерью, когда вы были мальчиком. Скажем, в сорок первом году?
Я тогда не умел скрывать свои чувства. И господин легко заметил мое удивление.
— Ничего необъяснимого! — ответил он. — Вы очень хорошо говорите на немецком языке. Для того чтобы так говорить, надо прожить в Германии несколько лет. И лучше с детства, взрослый человек не избавляется с такой легкостью от акцента. Отсюда я и вывел, что угнали вашу мать, а с ней и вас. Я гляжу на ваши руки и вижу, где вы работали все это время… Вашу мать приобрела крестьянская семья. Это в Германии очень расчетливое сословие. Все, что они имеют, они имеют как результат огромного труда и напряжения. Они в меньшей степени были заражены расовыми предрассудками Гитлера, и поэтому, наверное, на семейном совете было решено взять вас в зятья. С женихами после войны в Германии не очень густо… Ваша жена, должно быть, старше вас?
