Александр Лекаренко - Железо и розы

Всего в его жизни прозвучало четыре звонка. Четыре гвоздя были вбиты в мягкую плоть. Но только четвертый, с мясом вывернул и разрушил трухлявую плоть креста, на котором он был распят. После чего его тело обрушилось вниз.

Первый звонок прозвучал, когда нож хирурга искромсал тело маленького, нежного, похожего на девочку Алеши, чтобы пропустить яичко из паховой пазухи в его законное мужское место, в мошонку. Хирург был мясником, - шрамы остались навсегда и болели всю жизнь. Но после этого, Алеша стал быстро и резко изменяться, намного опережая сверстников в своем развитии, - исчез лишний жирок, начали расти мускулы и волосы на теле, ломаться голос. Одновременно, произошли психологические изменения, - он стал агрессивен, жесток и сексуально заинтересован сверх меры. Однако, добрые отношения в семье и размеренные условия жизни перевели этот импульс в социально приемлемое русло спорта и запойного чтения.

Второй звонок прозвенел в армии, в которую он попал, - по причине первого, - много спорта, много подавленной и неподавленной агрессивности, много дурацких книг.

Он стал пограничником, - панама, автомат, Копет-Даг. Однажды, один из парней в панамах поймал кобру, кобр там было полно. Суть программы заключалась в том, чтобы вырвать кобре ядовитые зубы плоскогубцами и фотографироваться с ней в разных позах, - чтобы восхищать друзей и соседей в родной Кацапетовке. Он вежливо попросил змеелова оставить кобру в покое. Ухмыляясь, змеелов отказался. Он вежливо попросил еще раз и привел доводы, которые казались ему убедительными. Змеелов отказался, - ухмыляясь еще шире. Вспышка вспыхнула.

Он знал, что делать такое с ф/коброй нельзя. Нельзя делать колбасу из кровной лошади, из принцессы крови нельзя сделать кухарку, можно убить, - но нельзя делать посмешище из черной, королевской кобры. А если кто-то делает, то некто, - обязан вмешаться. Некто не был ни сентиментален, ни милосерд, за пару недель до того, он безжалостно пристрелил чабанскую овчарку, - чтобы не гавкала, - мог бы и чабана. Группу крови он чувствовал по запаху, но как свое чувство он мог объяснить своему двуногому брату, хотя тот и отличался от собаки намного менее, чем от кобры?

Он сделал красивую, красно-синюю сливу из его носа и с внезапно вспыхнувшим удовольствием, размазал его губы по его крепким зубам, потом, убил уже искалеченную кобру и всю ночь промучился раскаянием. Но утром, он с удивлением обнаружил, что приобрел новый статус, среди своих товарищей по оружию, - повышенный, - в том числе и в глазах побитого брата. – «За что?» - с удивлением спрашивал он себя, - «Неужели за разбитый нос?» - Тогда еще, он представлял собой пеструю смесь из книжных благоглупостей и  инстинктивной жестокости и не понимал, что, - да, за разбитый нос. Ему понадобилось время, чтобы понять, - добрые и во всех отношениях хорошие люда, преклоняются перед жестокостью, равно как и злые и порочные во всех отношениях, - они становятся на один уровень, впадая в ступор или падая на колени, в зависимости от уровня жестокости и совершенно независимо от уровня своей морали.

Через несколько дней, ночью, он сидел вместе с тем же братом в ущелье, которое по смешному совпадению называлось Кара-Илор, - Черная Змея, то есть, - кобра. Тишину нарушало только злобное шипение братьев, - они переругивались шепотом, чтобы не пропустить подкрадывание общего коварного врага, - начальник заставы уже тайно выполз на проверку, о чем, как всегда, сообщил всем нарядам связист. Вдруг, всхрапнули лошади, привязанные к коновязи, звякнули приспущенными трензелями. Братья замолкли, в ожидании ответного храпа или ржания чужих лошадей. И услышали звук, похожий на далекий вздох, сразу вслед за этим в лица им ударил холодный ветер. Это было настолько страшно, посреди тишины и духоты туркестанской ночи, что они включили фонари, плюнув на маскировку и подползающего начальника. Во вспышке паники, они успели увидеть нечто, блестящее, как мутное стекло, надвигающееся на них, как гора, вращаясь в самом себе, лошади завизжали, рванулись, но не успели оборвать поводья, - сель ударил и сбил их вместе с коновязью, мелькнули подковы, все утонуло в реве и грохоте взбесившейся воды.

Он начал тонуть почти сразу, как только из-под него вышибло ноги, поток накрыл его с головой, он потерял ориентацию, но даже в такую минуту, страх перед начальством, страх потерять автомат, оказался сильнее страха смерти, - он перебросил ремень через голову и теперь вниз его тянули все навязанные на него игрушки, - автомат, подсумок, яловые сапоги, тяжелый аккумулятор фонаря. Раз за разом, он выхлебывался на поверхность и снова уходил под воду, фонарь на длинном шнуре, болтался вокруг него, выхватывая из тьмы, выпученный лошадиный глаз, несущуюся ветку, разинутый рот напарника. Почему их не убило сразу? Поток нес камни, вывернутые с корнем стволы деревьев, вниз рушилась почва и постоянно что-то падало. Вдруг его спину пронзила рвущая боль и почти одновременно что-то ударило в затылок, - ствол дерева воткнулся ему между лопаток острым суком, а конец бревна ударил в голову, его руки и ноги обвисли, как макароны. Он сохранял сознание, но перестал видеть происходящее, - все, чем он был и что хранило его сознание, вспыхнуло в нем, как выхваченное фотовспышкой, - вся жизнь, единым блоком и до мельчайших подробностей. Он понял, что умирает, он понял кое-что про нож хирурга и про своих родителей - и знал, что не умрет никогда. Его несло потоком, мимо его жизни, распятой на дереве, время остановилось. Его взгляд зафиксировал брата, повисшего на другом дереве, торчащем из земли и не протянувшего руки, - но проносящийся мимо не ощутил ни боли, ни разочарования. Его здесь не было.

- Это хорошо, что ты живой, - говорил чабан, - Но было бы лучше, если бы ты умер. - Почему? - спросил он. - Потому, что твое тело мы бы получили от иранцев без проблем. Ну, пусть уже слегка подванивающее, - чабан поиграл тяжелыми морщинами вокруг рта, - А так, пришлось задействовать нетрадиционные методы. Мы же не знали, унесло тебя водой или ты уплыл сам. Пидюменко сказал, что видел тебя уплывающего на ту сторону, вот и все. Сель прошел, - тебя нет, с вертолета ничего не засекли. Что думать? - чабан развел здоровенными, как грабли руками, - Серьезное это дело, уплыть на ту сторону. Если ты не лежишь распухшим в русле, то куда ты делся? Ирани сидят в форте и видят только то, что можно увидеть в трубу. Это же территория кочевников, - чабан топнул огромной ступней в резиновой галоше, подняв тонкое облачко мергелевой пыли, - А им по телефону не позвонишь, надо идти и спрашивать. Вот я и пришел, - темное лицо чабана расколола ухмылка, - Чтобы искать своего пропавшего верблюда и одного осла в зеленых погонах. Да ты лежи, лежи, - он вдавил в плечо лежащего твердый, как камень палец, - Все нормально уже. Я нашел тебя. И если надо будет, я тебя, дорогой, на руках донесу. - А если бы вы... ты не нашел меня здесь? - Алеша кивнул на развалины. - Я бы нашел тебя там, - чабан ткнул большим пальцем за спину, - Я бы отрезал тебя от жандармов, если бы тебя понесло туда или купил у курдов, живого или мертвого или пошел бы за тобой в горы и принес домой твою голову, - чабан оскалил крупные, желтые от наса зубы, - Я бы в любом случае спас тебя, сынок. Веришь? - Алеша молча посмотрел в его каменное лицо, - он верил.

Он остался жив потому что дерево, проткнувшее ему спину, удержало его на плаву. Он орал от боли, а потому не потерял сознание и не захлебнулся, а автомат на спине, не дал дереву вывернуть его рану вместе с ребрами. Так его и выкинуло на берег, - спасенным на собственном кресте. Но случилось это, когда сель вырвался из ущелья и потерял силу, - далеко на иранской территории. Он корчился в грязи, как жук насаженный на булавку, пытаясь освободиться от познавшего его древа жизни, пара веток застряла между автоматом и спиной и когда он пытался оттянуть оружейный ремень на груди, чтобы просунуть под него голову, - острый сук глубже впивался в рану, а когда он, наконец, встал из грязи, отсоединившись от сброшенного в грязь дерева, мокрый от вод и родовой крови, то уже почти ничего не соображал и пошел не в ту сторону, шатаясь в объявшей его тьме.

Он брел всю ночь черт знает куда и завел его в место, незнакомое даже как земной пейзаж, - оно напоминало поверхность луны, - черт знает где, он свалился под утро и заснул на камнях, вздрагивая от мучительной боли в спине. Когда ослепительная звезда солнца прожгла зенит, он как больное животное нашел тень, не осознавал этого и очнулся, когда первая звезда заглянула через проломленный купол мазара. Там, в развалинах, чабан и нашел его через двое суток, - он ничего не ел и не пил все это время, он не мог двигаться, его колотила лихорадка от воспалившейся раны и когда чабан возник на фоне слепящего занавеса солнца, огромный, с бугристой головой, черный, как-будто кусок стены, сложенный из прокаленных кирпичей, - он принял его за создание бреда, - тогда еще он не мог понять, как близко к истине было тогда, его бредящее сознание.