Опубликованный в 1985 году первый роман Жана-Филиппа Туссена «Ванная комната» произвел настоящий фурор и сразу сделал автора мировой знаменитостью: книгу наперебой расхваливали критики различных направлений, в том же году она была переведена на три десятка языков и экранизирована (фильм по своему второму роману «Месье» Туссен ставил уже сам и в настоящее время занимается преимущественно кино).
Ж.-Ф. Туссен, бельгиец по происхождению, блистательно образованный эстет, любивший похвастаться тем, что в шестнадцать лет завоевал титул чемпиона мира по скрэблу, стал тогда лидером целого направления молодых писателей, среди которых Франсуа Бон, Бертран Визаж, Жан Эшноз, Патрик Древе и другие. Литературоведы поспешили окрестить это направление «новым „новым романом“», тем более что большинство упомянутых авторов печатались в том же издательстве «Минюи», давшем сорока годами раньше жизнь «новому роману». Кстати, патриарх этой школы Ален Роб-Грийе в своей книге «Последние дни Коринфа» называет произведения Туссена в числе немногих, на его взгляд, великих, которые он разбирает на семинарах по французской литературе с американскими студентами.
«Новый „новый роман“», безусловно, дитя старого, и все же нетрудно заметить между ними разницу в целое поколение. Романисты эпохи постмодернизма менее всего склонны ломать традиционные структуры, напротив, они восстанавливают сюжет и иллюзию правдоподобия.
Название третьего романа Туссена «Фотоаппарат» вступает в полемический диалог с эстетикой «нового романа», формировавшейся под сильным влиянием кинематографа. Литературное творчество, по Туссену, есть, подобно фотографии, заведомо обреченная попытка зафиксировать вечно ускользающее мгновение, остановить бег времени. Его романы состоят из коротких (от полутора страниц до одного слова) фрагментов, разделенных пробелами, или паузами. В этих паузах между стоп-кадрами и течет то самое время, которое невозможно поймать, и пульсирует не поддающаяся фиксации жизнь.
А вот персонажи в кадре преимущественно статичны. Минимум движения, минимум слов, и в этом они похожие на писца Бартльби из одноименной повести Г. Мелвилла, отвечавшего на любые предложения: «Предпочел бы отказаться». По сравнению с туссеновскими речи, персонажей Беккета кажутся многословными и эмфатическими. Не случайно за упомянутой группой писателей закрепилось также название «минималисты» — термин возник в американском искусстве конца 60-х. Представители этого течения (оно называлось еще «холодным искусством» и «буквализмом») стремились достичь эффекта наипростейшими, «минимальными» средствами, скажем, создавая инсталляции из разложенных металлических прямоугольников или гладких, вертикально поставленных параллелепипедов.
Однако теории теориями, а язык Туссена, безукоризненно правильный и вместе с тем парадоксальный, полный скрытого юмора, заставляет нас забыть о литературоведческих «измах» и просто с удовольствием читать его небольшие, и в самом деле минимальные по объему, романы.
И. Радченко
В тот день, когда Месье приступил три года назад к исполнению своих новых обязанностей, ему предоставили — отличная мысль — персональный кабинет на шестнадцатом этаже башни «Леонардо да Винчи». Кабинет был просторным и с приличным потолком. Сквозь голубоватое стекло широкого окна открывался вид на город. Толстое дымчатое стекло покрывало письменный стол, расположенный на расстоянии вытянутой руки от двух совершенно одинаковых металлических шкафов и вмещавший шесть ящиков с обеих сторон. Кресло — Месье в этом походя убедился вращалось.
В последующие дни Месье почти целиком посвящал утреннее время наведению порядка в кабинете. Один за другим он освобождал шкафы, вытряхивал на ковер содержимое ящиков. Он сортировал и методично выносил за дверь, на лестничную площадку, полиэтиленовые мешки со старыми газетами и целые кипы журналов. Книги своего предшественника сложил в коробки, а вместо них разместил на полках собственные папки.
Понемногу он обживался. На второй день принес электрическую кофеварку, подключил ее к единственной розетке, помещавшейся в углу за вешалкой, и временно установил на коробке с книгами. Кофеварка варила превосходный кофе и долго сохраняла его горячим. Каждое утро он выпивал чашечку-другую, посетителей тоже угощал.
Месье легко вписался в коллектив. При всей своей замкнутости он не чурался разговоров в коридоре и, потупив глаза, слушал, как коллеги обсуждают тот или иной животрепещущий вопрос. Потом извинялся, что вынужден их покинуть, и беспечной походкой удалялся к себе, обтирая небрежной ладонью коридорную стену.
Случалось, еще до обеда Месье спускался в большой застекленный холл на первом этаже, просто так. Обогнув стойки регистраторш, он направлял стопы в кафетерий, где покупал пакетик чипсов с паприкой, например, почему бы нет, и, открыв его на ходу, еще некоторое время прохлаждался. Останавливался перед профсоюзными стендами и, будучи c историей рабочего движения на «ты», задумчиво читал объявления, надкусывая хрустящие ломтики. Затем разворачивался, пересекал холл в обратном направлении, прихватив по пути несколько рекламных проспектов, некоторые из них проглядывал наскоро в ожидании лифта, остальные же клал на банкетку.
Дважды в неделю на полочке для почты Месье ожидала пачка еженедельников и специальных, экономических и финансовых, журналов. Он приносил их к себе в кабинет, просматривал, пролистывал, на иных статьях делал пометки тонкой ручкой марки «рётринг», другие вырезал и складывал в пластиковые папки.
Во второй половине дня Месье, что греха таить, снова спускался в кафетерий. Поддернув складки брюк, усаживался поудобней и заказывал маленькую пива. В эти часы затишья первый этаж, как правило, пуст. Со своего места он видел большой аквариум, где в прозрачной воде перемещались неизменно спокойные существа. В кафетерии почти никого не было. Только девушки из регистрации болтали за соседним столиком, ели мороженое ассорти и попивали кофе.
Если, возвращаясь наверх, Месье встречался в лифте с генеральным директором, то спрашивал, какой ему этаж, и нажимал за него соответствующую кнопку. Поднимаясь, оба разглядывали стенки кабины, но в разных местах. Месье смотрел вниз. Директор же поигрывал брелком. Изредка они перебрасывались фразочками, уместными, само собой. Директор, скрестив руки, внимательно слушал Месье и, судя по лицу, напряженно пытался вспомнить, с кем говорит.
По четвергам директор собирал всех руководящих работников компании, и Месье в их числе. В холле на этаже кнопками прикреплялось объявление, извещавшее о времени заседания, место же оставалось неизменным: прямоугольный зал, в котором все пространство занимал овальный полированный стол. Против каждого стула собравшихся ожидали пепельница и бювар. Месье усаживался на семнадцатое место слева, где, как показывал опыт, его присутствие оставалось максимально незаметным, позади мадам Дюбуа-Лакур, курировавшей значительную часть его дел и оттого отвечавшей на большинство обращенных к нему вопросов, сам же он, спокойно покуривая, на протяжении всего совещания норовил держаться в ее тени, откидываясь назад, когда отодвигалась она, и подаваясь вперед, когда она наклонялась, — чтобы не высвечиваться. Если же генеральный произносил его имя вслух, Месье удивленно вытягивал шею, почтительно кивал и отвечал лаконично, сухо, точно, профессионально. Раз-два и готово. Потом снова прятался за соседку, только пальцы у него слегка дрожали. Совещания продолжались обычно чуть меньше часа. Когда директор наконец вставал, объявляя заседание закрытым, все поднимались вслед за ним, надевали пальто и расходились группками (вы не видели моих «гаванитос»? — суетилась Дюбуа-Лакур, — такая красная с золотом пачка…).
Дюбуа-Лакур заходила иногда к нему в кабинет с папками в руках. Месье предлагал ей сесть, благодарю вас, говорила она, закидывая ногу на ногу, и протягивала ему бумаги, затем кратко излагала содержание некоторых из них и обращала его внимание на другие в самых общих чертах. Уточнив кое-что напоследок, она оставляла его в одиночестве. Дюбуа-Лакур никогда не подвергала сомнению, и он был ей за это признателен, серьезное отношение Месье к работе. Такое впечатление, будто вы всегда сидите сложа руки, дружески замечала она при случае и проницательно добавляла, что это как раз и есть свойство истинных тружеников.
Когда на прием к Месье являлись посетители, секретарша уведомляла его звонком. Месье поджидал их, сидя за рабочим столом или, лучше, стоя в задумчивости перед широким окном и поправляя галстук. Они входили, он предлагал им кофе. Неторопливо помешивая ложечкой в своей чашке, он приглашал их сесть и, уставившись на собственные пальцы, выслушивал с готовностью. Если попадались среди них деловые, такие, которые, покрываясь испариной, все-таки приходили опять и требовали на сей раз фактов, цифр, «конкретики», он сулил им таблицы или еще эти, как их там, графики. И, закрыв за ними дверь, всерьез задумывался.
