Ирина Левитес
Отпусти народ мой…
Когда Нина перешла в четвертый класс (с похвальной грамотой за успехи в учебе и активное участие в общественной жизни), почти одновременно сделала два равных по значимости открытия. Во-первых, если бы мама не встретила папу, то она никогда бы не родилась. Во-вторых, и сама Нина, и ее родные и близкие — не такие, как все. И, несмотря на внешнюю добропорядочность, ум, красоту, доброту и другие бесценные качества, есть в них что-то тайное и, видимо, постыдное, что нужно тщательно скрывать.
Оба открытия несколько запоздали, но нужно учитывать, что Нина аналитическим складом ума не обладала, наблюдательностью не отличалась, а в безмятежной жизни, обласканной теплом и заботой многочисленных родственников, не оставалось места для сомнений, исканий и прочей исследовательской деятельности.
Второе открытие (по поводу неполноценности) пришло в то длинное жаркое лето, когда тетя Леля искала работу. Ее квартира была центром вселенной. В ней жизнь бурлила, кипела и выплескивалась через край. Когда Нину привозили на каникулы, она, едва успев прижаться к атласным щекам бабушек и вдохнуть любимый запах старой квартиры, тут же бросалась к двери напротив. На нетерпеливые и требовательные трели звонка выбегали все, от мала до велика, и начинались поцелуи, объятия, радостные возгласы.
Как всегда, из квартирных глубин раздавался голос дяди Миши: «Кто там пришел?» — и ему в ответ летели ликующие крики: «Нинка приехала!» Дядя Миша по такому случаю временно покидал свои диван и телевизор и, нашарив тапочки, присоединялся к всенародному гулянью в длинном коридоре. Его терпение было безграничным, потому что июнь, июль и август, а иногда и половина января были наполнены постоянными курсированиями Нины туда-сюда, и именно дядю Мишу ее настойчивые звонки чаще всего сгоняли с вышеупомянутого дивана. Неизменно чуть сонный, он безропотно открывал дверь и, пробормотав: «А, Нинка, это ты», опять укладывался на свое излюбленное место.
Несмотря на то что он был на три года младше Лели (что по тем временам случалось крайне редко), в отличие от жены все свободное от работы время посвящал отдыху. Лежа на диване, покрытом зеленым ковром, спускавшимся со стены, читал «Правду» и «Вечерний Киев», смотрел футбольные матчи и тайно слушал запрещенный «Голос Америки». Правда, имел полное право и на работу не ходить, потому что в шестнадцать лет вернулся с фронта инвалидом. У него было серьезное ранение в голову, после которого остался дефект височной кости, и было видно, что за ухом, под туго натянутой и постоянно пульсирующей кожей, есть мягкая, ничем не защищенная впадина.
Нина боялась, что дяде Мише постоянно угрожает опасность: подумать только! под кожей — и сразу мозг! Она иногда легонько дотрагивалась до этого страшного места и тревожно спрашивала: «Тебе не больно?» Дядя Миша не сердился, а только смеялся: «Нинка, отстань!» Честно говоря, настоящим дядей был именно он. Его дед и Нинин прадед были родными братьями. А Леля вышла за Мишу замуж и стала тетей.
Леля и представить себе не могла, что выйдет за соседского мальчика, с которым ее разделяла пропасть длиною в три года. Когда окончилась война, ей было девятнадцать. Она училась в институте, по мере скромных послевоенных возможностей наряжалась и ходила на танцы со взрослыми, настоящими кавалерами.
Но как бы поздно ни возвращалась, у подъезда в любую погоду стоял Миша. Леля сердилась. Полноценного прощания с провожатым не получалось, романтика свидания была вдребезги разбита, и она в который раз выговаривала:
— Ну что ты стоишь, звезды считаешь?
— Боюсь, вдруг ты одна пойдешь. Хулиганы нападут. Или собака страшная.
— Собака страшная! Выдумаешь тоже! Шел бы лучше домой, уроки делать.
Миша, из-за побега на фронт не окончивший школу, доучивался в выпускном классе.
— А я уже и так все сделал, — вздыхая, говорил он.
Леля не могла долго сердиться на странного мальчика. Тем более что ничего плохого он не желал, а ходил за ней следом верно и преданно.
Так продолжалось несколько лет. Миша уже учился на вечернем отделении того же института, который к тому времени окончила Леля. Даже в выборе профессии пытался ей подражать. А когда ему исполнилось двадцать, позвал замуж. У Лели к тому времени был достойный кандидат на руку и сердце. Положительный во всех отношениях и к тому же старше на пять лет. Но вышла она не за него, а за своего верного Мишу. Рассказывала через много лет:
— Пошли мы с женихом к моей подруге на день рождения. Веселились на всю катушку, а потом кто-то предложил прогуляться к Днепру. А мой жених приобнял меня за плечи и сказал: «Да ну их, эти прогулки! Давай лучше дома посидим. Лень куда-то двигаться!» Я посмотрела на него (а он был спортивным парнем, между прочим!) и увидела его будущий животик, диван и газету. И решила выйти замуж за молодого Мишу!
И со смехом добавила:
— Но диван, газета и тапки оказались неизбежны, как победа коммунизма!
Через пару лет у Лели и Миши родилась Женя, а еще через два года — Лера. Женя была копией отца: такие же бархатные глаза в оправе густых пушистых ресниц, мягкие губы, носик бульбочкой и прекрасные волнистые каштановые волосы. Но самой прелестной чертой в Жене был нежный пушок, покрывавший ее щеки, отчего личико напоминало спелый персик. Когда гордая Леля везла ее в коляске на прогулку, редко кто из прохожих мог удержаться от восхищенного восклицания. А Лера — вылитая мать в миниатюре: маленькая, изящная, как фарфоровая статуэтка. Носик прямой, небольшие глазки искрятся весельем. И при тонких, прямо-таки ювелирно выточенных чертах лица — неожиданно крупный, четко очерченный рот. Когда Лера смеялась (а это было ее основное занятие), рот растягивался от уха до уха, на щеках появлялись очаровательные ямочки, узкие глазки превращались в щелочки. Никто не мог устоять перед ее обаянием.
Растить и воспитывать эти две драгоценности Леле помогали родители — Семен Семенович и Мира Наумовна, а еще бабушка Соня — мама Миши. Они жили все вместе, одной семьей.
Соню в голодные двадцатые годы привела в дом Мира Наумовна. Она долго приглядывалась к молодой женщине, своей ровеснице, продающей семечки на углу Игоревской. «Я сразу поняла, что торговля семечками — не ее амплуа!» — патетически восклицала Лелина мама, много лет повторявшая эту историю в одних и тех же выражениях. Действительно, Сонин интеллигентный вид плохо гармонировал с корзиной и медяками. Мира Наумовна разговорилась с ней. Оказалось, что ее родители, спасаясь от предреволюционных погромов, эмигрировали в Америку. Соня тогда была подростком, но запомнила на всю жизнь долгое путешествие через Атлантику. Эмиграция удачи не принесла, родители умерли, подхватив еще на корабле испанку. А Соня помыкалась одна и решила вернуться в родной Киев, к двоюродной тете. Но соседи сказали, что тетя уехала вслед за Сониной семьей. Осталась девушка почти на улице: снимает угол у добрых людей, но они сами друг у друга на головах сидят и уже несколько раз намекали, чтобы квартирантка искала другое жилье.
Сердце Миры Наумовны дрогнуло, и она, решительно взяв корзину с семечками, привела домой сопротивляющуюся Соню. Та вскоре вышла замуж за соседа и родила ему сына Мишу. До самой смерти рассказывала о путешествии через океан и пела английские песни. А подросшие девочки перемигивались и посмеивались:
— Надо же такое выдумать! Где Америка — а где СССР! — фыркала рациональная Женя.
— Просто фантастика! Наша бабушка в Нью-Йорке! — хихикала Лера.
— Да! И еще какой-то сабвэй! И жевательная резинка! Тогда и слов-то таких не было! — авторитетно уверяла крупный специалист по заграницам Нина.
Но, как бы то ни было, Соня свою историческую миссию выполнила, произведя на свет и вырастив Мишу. Не менее важными были ее рассказы об Америке и песни на английском языке. О них еще вспомнят. Не скоро, но вспомнят…
* * *
В то длинное жаркое лето Леля искала работу. На прежнем месте ее сократили. Но ведь всем известно, что она — прекрасный специалист.
— Лелька, не переживай! Таких инженеров, как ты, поискать! — горячился Миша.
Ему вторила Мира Наумовна:
— Наша Лелечка — добросовестная, ответственная, дисциплинированная…
Тут Мира Наумовна делала паузу. Ей не хватало слов и воздуха. Поэтому она некоторое время производила волнообразные движения руками, подзывая недостающие эпитеты. На помощь приходил Семен Семенович:
— Ты, дочка, не волнуйся. Без таких специалистов, как ты, наше социалистическое строительство просто рухнет. Куда они денут эту свою пятилетку, я вас спрашиваю? А пускай они засунут ее…
— Я извиняюсь, — торопливо перебивала его застенчивая бабушка Соня, так как по опыту прекрасно знала широкий диапазон лексических возможностей Лелиного отца. — Лелечка такая чуткая, такая воспитанная! Авторитет! Главное — у нее авторитет!
