Эмилиян Станев - Волчьи ночи

Притаившийся в прибрежном ивняке селезень казался спящим.

Его темно-зеленая, с металлическим отливом головка, золотисто поблескивавшая под теплым апрельским солнцем, была наполовину спрятана под крыло, но и оттуда маленький, черный, как булавочная головка, глаз внимательно смотрел вокруг.

Время от времени селезень слегка поворачивал голову, и взгляд его то скользил по чистому светлому небу, где сияли пронизанные солнечными лучами легкие белые облачка, то опускался к воде. Там у самого берега беззаботно плескалась утка, то и дело выставляя над серебристой текучей гладью острый светло-коричневый хвостик. Разбегающиеся при каждом нырке волночки переливались всеми оттенками нежно-алых лапок, когда же она плыла, ритмичные покачивания длинной шеи плавно дробились в обтекающих ее тело струйках. Утка, видимо, целиком занятая поиском пищи, казалась спокойной. Она знала, что селезень охраняет и себя, и ее.

Но спокойствие это было обманчивым. Яйцо, оттягивающее плоское серое брюшко, напоминало, что пора как можно скорее вернуться в гнездо.

Притворяясь голодной, она усердно ныряла, надеясь улучить момент и ускользнуть от ревнивого возлюбленного. Равнодушная к его негромким нежным призывам: кря-а! кря-а! утка незаметно удалялась вниз по течению и наконец, воспользовавшись тем, что селезень на минутку отвел взгляд от реки, скрылась в густых зарослях прибрежного тростника. Покачивая отяжелевшим телом, она боязливо оглядела влажный луг, поросший молодой, еще не утратившей желтизны травкой, и дымящиеся вдалеке пары, где несколько пахарей размахивали стрекалами над белыми спинами волов.

Утка ловила каждый звук с чуткостью дикой птицы, охваченной жаждой материнства — тайну гнезда нужно было во что бы то ни стало уберечь от селезня. Стоило ему найти гнездо, охваченный гневом любовник перебил бы все яйца.

Утке нужно было пересечь луговину, спуститься к реке и, как можно ниже и незаметней пролетев над ивняком и водой, достичь островка, заросшего густым тростником.

Там она спрятала гнездо, сплетенное из сухих водорослей и устланное нащипанным с ее грудки пухом. Под ним уже лежали четыре зеленоватых яйца.

Но утка не успела добраться и до середины луга, как показался селезень. Встревоженный ее отсутствием, он сердито крякал, а утка старалась сделать вид, что просто захотела попастись на молодой травке. Но селезень, уже не раз обманутый таким образом, разгадал ее замысел и дал волю ревнивому гневу. Вцепившись ей в шею клювом, он яростно топтал ее, выдирая лапами перья. А потом погнал к реке, словно ревнивый муж, ведущий домой провинившуюся жену. Добравшись до реки, он несколько раз торопливо, словно кланяясь, покивал подруге, чувствуя, как в его маленьком птичьем сердце разгорается разбуженная ревностью страсть. Тихонько покрякивая, селезень оттеснил утку к воде и, опьяненный любовью, поплыл у нее на спине. Течение понесло их вниз…

За этой вспышкой страсти последовала вторая, еще более бурная — утка еле успела оправить помятые перья.

Потом птицы вышли на берег. Пригревало солнце. Текущие с гор вешние воды пахли свежестью и дикой геранью, их струи с тихим плеском набегали на камни, а с поля тянуло запахом разогретой земли. В зеленовато — голубой глади отражались покрытые молодой листвой ветви старых ив, белое брюшко хлопотавшей у гнезда сороки и пестрые фигурки утки и селезня.

Селезень дремал. Утка, словно собираясь взлететь, взмахивала крыльями — оправляла помятые перья. Помня о первой неудачной попытке, она терпеливо выжидала момент, удобный для нового бегства. Пристроившись рядом с усталым, но умиротворенным селезнем, она принялась пощипывать его темно-зеленую головку кончиком розоватого клюва. К этой коварной ласке утка обычно прибегала, когда хотела, чтобы селезень поскорее уснул, довольный и спокойный. Но на этот раз у нее ничего не вышло. Зрение и острый слух селезня были начеку — он слышал и протяжные крики пахарей, и далекое поскрипывание плугов* и глуховатое постукивание сукновальни, над почерневшей крышей которой вилась тонкая струйка дыма. Сквозь тихое журчание реки он различал любой грозящий опасностью шум: не только предупреждающее чириканье испуганного дрозда, но и гулко отдающиеся в размякшей земле шаги охотника Таке, вот уже два дня подстерегающего утиную пару.

Однажды Таке все же выследил их, укрывшись в ивняке на другом берегу реки. Селезень заметил его и стал звать подругу. «Кряк! Крякк!», тихо и отчаянно покрикивал он: улетай, улетай поскорее!

Дуло охотничьей одностволки было направлено прямо на него, но селезень скорее готов был погибнуть, чем спастись, бросив подругу. Утка взлетела вовремя — дробь дождем посыпалась в воду.

В другой раз на них напал ястреб. Птицы нырнули. Упрямый хищник кружил над рекой и бросался на уток, как только те показывались над водой. Лишь вконец обессилев от яростного преследования, он оставил их в покое, но и тогда продолжал следить за ними с верхушки высокого вяза.

Ласки утки становились все нежней и усердней. Селезень жмурился от удовольствия и покачивал острым хвостиком. И вдруг над ними засвистели крылья. Самец вскочил, тревожно вытянул шею и поднял голову к небу. Над ними вился крупный селезень. В воздухе явственно слышалось поскрипывание его маховых перьев. Этот овдовевший или покинутый самкой чужак хотел отбить у него подругу.

Селезень угрожающе крякнул, рванулся в воздух и, сделав над речкой круг, бросился на пришельца. Соперники взмыли в теплое синее небо, оглашая окрестности непрерывными криками. Крылья со свистом резали воздух. Каждый стремился подняться выше противника. Несколько пахарей, приставив ладони к глазам, следили за схваткой.

Селезни сошлись высоко над землей и вцепились друг другу в шеи. Сдавленно крякая, каждый изо всех сил хлестал противника крыльями. Перья и пух летели во все стороны. Свившись в клубок, птицы медленно падали на землю. Оказавшийся поблизости пахарь швырнул в них палкой, но промахнулся. Потерпевший поражение чужак вырвался и кинулся прочь, подгоняемый сердитыми криками.

Отогнав подальше незваного гостя, победитель гордо опустился на землю, но утки на месте не оказалось. Берег был пуст. Страстно призывая подругу, селезень беспокойно бегал по ивняку, кидался в воду и, забыв о всякой осторожности, описывал по ней широкие стремительные крути. Потом переплыл реку и принялся искать утку в залитом половодьем тростнике. Время от времени он останавливался и прислушивался. Может, отзовется? А вдруг ее унесло быстриной? Или просто затаилась где-нибудь и спокойно греется на солнышке? Опасаясь покинуть привычное место, он долго бегал вокруг и наконец решился подняться в воздух, чтобы взглянуть сверху. Далеко внизу осталось вспаханное поле, испещренное зелеными пятнами озими. Он видел далекие голубые горы, белую колокольню деревенской церкви, дорогу, упирающуюся прямо в горизонт, но утки не было и следа. Охваченный отчаяньем селезень спустился и медленно поплыл по реке. Утка появилась внезапно; бессильно свесив крылья, она камнем упала рядом с селезнем. Самец бросился к ней с радостным кряканьем, охваченный новым порывом страсти…

Под вечер, счастливые и спокойные, они полетели вниз по реке, чтобы провести ночь на полуразрушенной плотине давно покинутой мельницы.

Дни становились все теплее. Запестрели луга. По равнине плыл запах боярышника и полевых цветов. И вода, и небо отражали зеленую землю. Покрылись листвой подросшие молодые ивы. У старых повисли на ветвях мохнатые белые сережки.

Над подсохшей землей перестал куриться парок. Теперь от нее по ночам поднималась теплая волна, напоенная резким запахом молодой зелени. Громко и подолгу токовали перепела. Ссорились и гонялись друг за дружкой сороки. Серая цапля и длинноногий аист заняли свои прошлогодние места на берегу реки. Рыба метала икру, а кваканье лягушек не стихало до самого рассвета.

Утка снесла седьмое яйцо. Аппетит у нее не уменьшился, и все-таки она быстро худела. На безобразно выщипанной грудке не осталось ни единой пушинки, тело сделалось необычайно горячим. Селезень, распаленный запахами трав и нагретой солнцем воды, становился все более нетерпеливым и ненасытным. Неясное предчувствие потери беспокоило его, и он ни на шаг не отпускал от себя утку. Терзаемый подозрениями, он часто жестоко трепал ее и тут же переходил к самым горячим ласкам.

Вечерами они улетали к старой мельнице, а утром вновь возвращались на облюбованное место или паслись на нежной молодой травке заливного луга. Вдоль берега часто пробирался Таке. Гремели выстрелы, и по небу метались вспугнутые утиные пары.

Однажды вечером птицы готовились лететь к старой плотине. Солнце — громадное и жаркое — уже трепетало над дальним краем равнины. Косые лучи позолотили верхушки трав, заалела река, засеребрились плывущие в воздухе обрывки паутины. Весенний вечер вступал в свои права.