Рейнальдо Аренас - Щвейцар

Это история Хуана, молодого человека, снедаемого печалью. На него свалились несчастья, причину которых мы объяснить никак не можем. А если бы могли, то они, возможно, оказались бы не Бог весть какими страшными, а наш рассказ не имел бы смысла, поскольку тогда с юношей, считай, не стряслось ничего из ряда вон выходящего, и нам, естественно, незачем было бы проявлять к нему столь повышенный интерес.

Порой его лицо становилось таким сумрачным, будто его затопляла печаль, готовая перелиться через край. Однако затем страдание словно бы на время отступало, черты смягчались, а сквозь грусть проступало смирение: не иначе, как разочарование само собой возвращалось в обычное русло или же начинало течь медленнее, вероятно, осознавая, что столь огромный поток никогда не иссякнет, а, напротив, будет постоянно пополняться и обновляться.

Доподлинно известно, что десять лет назад он покинул родину (Кубу) на небольшом судне и поселился в Соединенных Штатах. В ту пору ему было семнадцать — целая жизнь с ее унижениями, враждебными нападками и преследованиями сверстников. Он узнал новые города, в которых его заставали ночи-сообщницы, разделявшие с ним тревогу, голод, рабство и нескончаемый кошмар неустроенности. Человечность, сочувствие, взаимная поддержка перед лицом страха, — все это, так же как и он сам, здесь пришлось не ко двору… Но ведь и мы (а нас миллион человек) все потеряли, однако не убиваемся же с горя — по крайней мере не показываем вида и не предаемся отчаянию, как этот парень.

Впрочем, как мы уже сказали, в наши намерения не входит искать объяснение данному случаю. Мы лишь хотим по возможности и подробно его изложить, несмотря на бедность нашего языка, который, как многое другое, по понятным причинам мы были вынуждены предать забвению.

Мы не можем похвастаться, что у нас с Хуаном сложились особые отношения. Им неоткуда было взяться. В свое время почти каждый из нас побывал в шкуре такого вот молодого человека безо всякой профессии, простого рабочего, который, спасаясь бегством, очутился здесь. Ему еще только предстояло узнать, каким потом достаются жизненные блага, работа, приносящая высокий доход, квартира, машина, оплачиваемый отпуск и, наконец, собственный дом, желательно на берегу моря. Потому что море для нас — неотъемлемая часть нас самих. Но море настоящее, где можно нырять и жить всем вместе, а не эти ледяные серые просторы, к которым приходится подбираться, закутавшись чуть ли не до бровей. Да, мы понимаем, что, делая такое признание, впадаем в сентиментальность, и наше влиятельное сообщество — мы же сами — полностью его опровергнет или же вычеркнет из текста, сочтя смешным или не относящимся к делу. Мы, люди практичные, всеми уважаемые, весьма преуспевшие, к тому же являемся полноправными гражданами самой могущественной на сегодняшний день страны в мире. Однако в настоящем повествовании описывается случай, выходящий за рамки обычного; его героем стал человек, который в отличие от нас не смог (или не захотел) приспособиться к реальной жизни. Напротив, он занялся поиском нелепых и гибельных путей и, что хуже всего, решил увлечь за собой всех, с кем его свела судьба. Злые языки, — а такие всегда найдутся, — утверждают, что он сбил с панталыку даже животных, о чем речь впереди… Мы также предвидим волну возражений, которую обрушат на нас журналисты и преподаватели, что, раз уж мы взялись излагать историю Хуана, незачем прерывать ее, чтобы привлечь внимание к нашим собственным персонам. Позволим себе внести ясность: во-первых, мы не состоим (к счастью) в писательском цехе, а, значит, не обязаны подчиняться его законам; во-вторых, наш герой, принадлежа нашему сообществу, является одним из нас, и, в-третьих, именно мы открыли ему доступ в новый мир и проявили готовность в любой момент «протянуть руку помощи», как принято выражаться там, откуда мы сбежали.

По прибытии — а он находился тогда в весьма плачевном состоянии — мы оказали ему материальную помощь (в размере более двухсот долларов), «пробили» ему (еще одно словечко оттуда) Social Security[1] (сожалеем, но у нас нет эквивалента данному выражению на испанском языке), с тем чтобы он мог заплатить налоги, и почти сразу же подыскали ему работу. Разумеется, речь не могла идти о таком месте, которое нам самим стоило двадцати-тридцати лет тяжкого труда. Мы нашли ему работу на стройке, где, естественно, много солнца. Похоже, тогда-то вследствие солнечного удара Хуана и начали мучить приступы головной боли. В самый разгар работы он останавливался (с ведрами раствора в руках) и стоял, как вкопанный, ничего не замечая, глядя в никуда или сразу во все стороны, словно именно в это мгновение ему было какое-то таинственное откровение. Вы только представьте себе: вокруг вовсю кипит стройка, а парень стоит, как истукан, без рубашки, с двумя ведрами и о чем-то там бормочет под грохот молотков и пил. Бригадир выходил из себя и принимался кричать на него по-английски (которого молодой человек еще не знал), отдавая команды вперемешку с ругательствами. Однако Хуан возвращался к работе, только после того как проходило то ли озарение, то ли помрачение.

Конечно же, нам не раз пришлось подыскивать ему работу. Он был официантом в сосисечной, драил писсуары в больнице для гаитянских беженцев, работал гладильщиком на фэктори (или фабрике) нью-йоркского мидлтауна, билетером в кинотеатре на 42-й улице… А что, скажете — пусть плещется в наших бассейнах? Вот так, за красивые глаза (а он и впрямь не урод, да среди нас, смуглых людей, их и нет, — не то, что среди рыхлых, бледных и непропорциональных созданий, которых здесь пруд пруди), вот именно, за красивые глаза распахнуть ему двери наших особняков в Корал Гэйбле, вручить ключи от машины, и пусть себе соблазняет наших дочерей, которым мы, как могли, старались дать образование, и вообще наслаждается всеми благами нашей жизни, не узнав сначала, что в этом мире приходится платить за каждый глоток воздуха? Ну, уж дудки.

Когда же нам окончательно стало ясно, что он не способен к такому труду, где нужно проявить характер, инициативу, работать «с огоньком», как мы выражались там, в другом мире, мы постарались, разумеется, с большими трудностями (ибо этот сектор находится здесь под контролем мафии), устроить его в штат обслуживающего персонала жилого дома в самом роскошном районе Манхэттена. Трудно найти менее сложное и менее хлопотное занятие: знай себе открывай двери и вежливо здоровайся с жильцами дома. Doorman, извините, мы хотим сказать, швейцар — так теперь называлась его должность.

Однако если у нас и раньше возникали проблемы с Хуаном по поводу его работы, теперь на нашу голову свалились настоящие неприятности и вовсе не из-за его небрежного отношения к своим обязанностям, а из-за «излишнего рвения в их выполнении». Поскольку наш швейцар вдруг сделал открытие или ему показалось, что он его сделал: дескать, работа не может ограничиваться открыванием дверей в здание. Он, швейцар, «выделен», «избран», «предназначен» (выберите самое подходящее слово из трех) для особой миссии, чтобы показать всем гораздо более широкую дверь, до поры до времени остающуюся невидимой или недоступной, — дверь в их собственную жизнь, а, стало быть, (так и приходится писать, хотя это звучит смешно, потому что мы приводим здесь слова самого Хуана) — «дверь в настоящее счастье».

Стоит ли говорить о том, что он и сам толком не знал, что это за дверь или двери, где они находились, как их найти, тем более, как их открыть. Но в своем увлечении, в бреду или умопомрачении (выберите сами из трех слов наиболее подходящее) он считал, что дверь где-то существует и неким таинственным образом можно туда добраться и ее открыть.

Он думал — и это засвидетельствовано («засвидетельствовано»? Есть ли такое слово в нашем языке?) в бессчетном количестве бумажек, исписанных его каракулями, — что дома или квартиры имеют продолжение, выходящее за пределы комнат и наружных стен, и что жизнь обитателей дома, где он служил швейцаром, не должна ограничиваться вечным перемещением из кухни в ванную, из гостиной в спальную или из лифта в автомобиль. У него в голове никак не укладывалось, что существование всех этих людей, а с ними и всех людей в мире, могло сводиться к одному только хождению из одной комнаты в другую, из одного ограниченного пространства в другое, еще более ограниченное, из офиса — в спальную, из поездов — в кафе, из метро — в автобусы и так до бесконечности. Он покажет им «другие места», поскольку не только будет открывать дверь в здание, но — мы продолжаем его цитировать — «выведет их в неожиданное для них измерение, туда, где не существует ни времени, ни физических пределов…». Размышляя таким образом, он принимался расхаживать туда-сюда по вестибюлю, или lobby здания, бормоча что-то бессвязное, хотя ни на минуту — надо отдать должное — не оставлял без присмотра входную дверь. К его внешнему виду нельзя было придраться: синий пиджак и брюки, черный цилиндр, белые перчатки и золотые галуны. Думая, что его никто не видит, он с опаской оглядывался по сторонам, придвигался ближе к собственному отражению в огромном зеркале вестибюля или останавливался около широкой двери, ведущей во внутренний сад, и украдкой делал пометки в блокноте, который всегда держал под рукой. А иногда прогуливался по внутреннему двору, заложив руки в перчатках за спину, в поисках ответа на вопрос, каким образом он мог бы указать всем людям тропинку, которую он сам, конечно же, не знал. Внезапно он прерывал свои размышления и кидался открывать огромную стеклянную дверь кому-то из жильцов и даже помогал донести пакеты до квартиры, по ходу расспрашивая о его здоровье и о здоровье его собаки, кота, попугая, обезьянки или рыбки. Не забывайте, пожалуйста, что в этой стране, если у кого нет собаки, тот держит в доме канарейку, кота, обезьяну или какую-либо другую живность (неважно, какую именно).