В воздухе носилась любовь, и мы шагали сквозь нее к перекрестку. Мы вдыхали ее, особенно я. Воздух был также полон запахов и птиц, но именно любовь — я в этом почти не сомневался — проникала мне в легкие. Андреа была выше меня и явно не в духе. Я чуть пониже ростом. Она курила сигареты, я работал в магазине. И все то время, пока у нас с ней была любовь, мы неизменно шагали к этому нью-йоркскому перекрестку Тридцать седьмой улицы и — как ее там? — Третьей авеню, потому что здесь легче поймать такси.
— Ты нервничаешь, — заметила она, когда мы прошли расстояние в две затяжки.
— Точно, — ответил я. — Еще бы не нервничать. Ведь меня еще ни разу в жизни не звали на оглашение завещания. Я даже понятия не имел, что такие вещи существуют в наше время, — это надо же, оглашать завещание! Мне всегда казалось, такое бывает только в кино. Как думаешь, народ приоденется ради такого случая?
— Какая разница. — Андреа бросила окурок на тротуар и, покрутив пяткой, придавила его каблуком, словно исполняла, хотя и без особого энтузиазма, какой-то новомодный танец. — Посмотри, — произнесла она и на минуту козырьком поднесла к глазам ладонь, словно действительно хотела что-то рассмотреть. Я обернулся к ней. — Нет, ты только посмотри, — повторила Андреа и другой рукой повернула мою голову. — Я хочу сказать, ты только посмотри на себя. Я из кожи вон лезу, чтобы тебе угодить, но в данный момент даже не знаю, что и думать. Надеюсь, ты понимаешь, о чем я. Мне страшно от того, как ты себя ведешь. Я проснулась сегодня утром, и ты сказал мне доброе утро, и я сказала тебе доброе утро, и вообще, чем бы ты хотел сегодня заняться, и ты сказал, что тебе типа надо это сделать, и я спросила, что именно, и ты ответил, что тебе надо успеть на оглашение завещания твоего отца, и я спросила, о чем это ты, и тогда ты сказал, что твой отец умер. Сегодня утром. То есть я хочу сказать, что он умер еще две недели назад, а ты говоришь мне об этом только сегодня. Ты сказал мне только сегодня! Я, конечно, понимаю, ты ужасно переживаешь по этому поводу, и все равно я не понимаю, отказываюсь понять, как такое возможно.
— В общем-то, — отозвался я, — он мне не совсем отец.
Мимо нас, шурша колесами, проехали три автомобиля.
— Это как понимать? — спросила Андреа. — Что ты мелешь? Что ты хочешь сказать? Он твой биологический отец, он растил тебя, вместе с твоей матерью, в своем доме на протяжении восемнадцати лет. Помнится, когда я три года назад на День Благодарения была у тебя в гостях — он тогда еще резал индейку, — я тогда сказала, что рада познакомиться с твоим отцом, и он при этом даже глазом не моргнул. Как у тебя только язык повернулся сказать такое! Ты на что намекаешь?
— Не знаю, — ответил я, когда мы наконец дошли до перекрестка. Улица представляла собой сплошной желтый поток несколько ярдов в ширину — такси, такси, сплошные такси и лишь кое-где не такси, — отчего, если посмотреть вдоль проезжей части, улица казалась громадным желтым колосом. Я поднял руку, и одна машина остановилась. Я открыл заднюю дверь, но Андреа даже не взглянула на меня. Я, согнув в колене, поставил ногу внутрь и почти сел сам — со стороны могло сложиться впечатление, будто я опустился на колено, будто водитель, с которым вы познакомитесь буквально через минуту, только что высадил меня у тротуара, чтобы я мог предложить высокой сердитой женщине выйти за меня замуж. Увы, в ее намерения не входит ответить мне согласием, понял я. Она никогда не скажет мне «да».
— С каких это пор ты позволяешь себе такие вещи? — не унималась Андреа. — Раньше за тобой ничего подобного не водилось. Обычно ты… как бы это получше выразиться? Обычно мы с тобой обедали вместе или снимали деньги в банкомате, и ты вел себя совершенно нормально. Какая муха тебя…
— Ну, ты скажешь! — ответил я. — В кафешке такой номер просто не пройдет.
— Прекрати! — воскликнула она и потерла пальцем под глазом. Она в общем-то не плакала, просто размазала под глазом тушь. — Это даже хуже, чем в прошлый раз.
— Думаю, мне лучше поехать туда одному, — сказал я и еще глубже сел в такси. — А тебе советую пойти домой. Пешком. Потому что в такси поеду я. Вернусь чуть позже. Через часик-другой.
— Что ты… — Андреа стояла на перекрестке и снова терла глаза, но на сей раз уже плакала по-настоящему. Каким-то уму непостижимым образом она разревелась к тому моменту, когда мы с ней дошли до перекрестка и почти сели в такси.
— Ну все, пока, — сказал я и захлопнул дверь. Андреа посмотрела на меня сквозь стекло, словно я был пустым местом. Водитель спросил меня, куда надо, и я сказал, что на Семьдесят девятую улицу, после чего извинился, что заставил его ждать на перекрестке, и добавил, что заплачу ему пару лишних баксов или что-то в этом роде.
— Не бери в голову, — ответил он и, посмотрев на меня в зеркало заднего обзора, вежливо улыбнулся. Затем перевел взгляд с моего отражения на поток машин позади, чтобы мы с ним могли вписаться в поток, и мы вписались, и именно в этот момент я влюбился в моего шофера.
— Я передумал, — сказал я ему. После чего решил, что пока что лучше ничего ему не говорить.
Номер такси был 6J108. Звали шофера Питер, я рассмотрел на значке имя. Что касается фамилии, то у меня возникло впечатление, будто кто-то положил на клавиатуру пишущей машинки локоть, отчего буквы сложились в нечто совершенно нечитаемое. В общем, откуда-то из Европы.
— Пенсильванский вокзал. Мне надо кое-куда съездить. — На меня все еще давил груз лжи, которую я только что сказал моей девушке, лжи настолько огромной и незаслуженной, что я даже пообещал себе, что никогда в жизни больше не сделаю ничего подобного. Но если я чего-то недоговариваю Питеру, то это, согласитесь, еще не ложь. — Вообще-то мне никуда не надо, — сказал я. — То есть не обязательно. Просто будет лучше, если я куда-нибудь съезжу.
— О’кей, — бесстрастно отозвался Питер.
Верно, ему-то какая разница. За это я полюбил его еще сильнее. Мы свернули налево.
— У тебя красивые глаза, — сказал я.
— Это точно, — согласился он. — Особенно после того, как мне их прочистили.
— Ты делал операцию? — поинтересовался я. — Что тут такого? Некоторые скажут, что, мол, все это чистой воды тщеславие, а, по-моему, это ничем не хуже, чем купить себе новый свитер. Кстати, раз уж разговор зашел про свитера, я как-то раз потерял в такси свитер. Синий. Такого симпатичного оттенка. Я и Андреа — это та самая девушка, с которой мы стояли на перекрестке, я еще задержал тебя, потому что мы с ней ссорились, — мы с ней тогда впервые вместе отправились в гости на вечеринку. Это было года три назад. Кстати, Питер, тогда я поймал такси на том же самом перекрестке, где встретил тебя. Мы с ней всю дорогу болтали о том о сем. Да, мы с ней точно ехали на вечеринку и по дороге начали целоваться и все такое прочее.
— Черт! — вырвалось у Питера. Мы едва не врезались в чей-то зад.
— Извини, — сказал я. — Я не хотел тебя отвлекать. Короче, мы с ней тогда забыли в такси свитер.
— Ну как, здесь нормально? — спросил Питер, притормозив у тротуара. Черт, оказывается, мы уже приехали. Я опустил стекло, чтобы осмотреться. Пенсильванский вокзал качнулся влево, и на какое-то мгновение я подумал, что случилась очередная катастрофа, но на самом деле это просто я сам качнулся вправо. Питер пытался припарковать такси на редком свободном пятачке на другой стороне улицы — этакое зернышко, застрявшее между зубов.
— Хочу выпить кофе, — пояснил Питер. — Ничего, если остановимся здесь?
Часы в его машине не были переведены на летнее время и показывали четверть пятого, хотя на самом деле уже минула четверть шестого. Наверное, Питеру просто влом возиться с часами, переводя их на летнее время, или же это было сложно сделать. Говорят, это обычная песня с автомобильными часами. Впрочем, какое мне дело. К чему придираться к людям по мелочам? Ведь стоит взять такое в голову — и не заметишь, как возненавидишь все человечество. Или по крайней мере тех его представителей, что не переводят вовремя часы. Потому что, если хочешь отправиться с кем-то в путешествие длиною в жизнь, то какая разница, когда, по его мнению, это путешествие началось, часом раньше или часом позже, ведь на самом деле вы с ним отправляетесь в одно и то же время.
Питер повернулся ко мне, и я увидел на счетчике, сколько я ему должен.
— Вот возьми, — произнес я, открывая бумажник и протягивая деньги. Кстати, довольно опасно не смотреть на банкноту, но мне хотелось, чтобы он понял: я не намерен останавливаться на финансовом аспекте наших отношений. Все, дело закрыто. — Вот возьми, — повторил я, потому что мимо прогрохотал мусоровоз, и я не был уверен, что в первый раз Питер расслышал меня правильно. — Кстати, и место что надо. Ты не против, если я угощу тебя чашечкой кофе?
