Павел Антипов - Дипломная работа

Ознакомительная версия.

Редактор Валентин Акудович

Корректоры Дарья Визнер, Алена Пятрович

Художник Настасья Атрахович

Дизайн Nick Antipov, Виталь Сыч

Вёрстка Веры Бохан

lohvinau.by

Сначала ведь надо понять, что я писатель. А поняв, каждый день бояться: а вдруг я не писатель, а кто-нибудь другой. С другой стороны, кто я? Дворник? Не дворник. Бухгалтер? Не бухгалтер. Может, писатель? Ах ну да, конечно, писатель! Так что же я не пишу, если я писатель?

Хорошо, раз я писатель, то должен писать и получать от этого удовольствие. Ну, положим, удовольствие — явление редкое, и я просто должен писать, а удовольствие от этого получать изредка, как зарплату, к примеру. Ведь мучается дворник и бухгалтер полмесяца, а только потом зарплату получает. Так и у писателей, должно быть. Ну вот и отлично: сиди пиши.

Позвольте, а как же писать, если я дворник или бухгалтер? В смысле, я работаю дворником или бухгалтером, а на самом деле я писатель. Где мне, такому писателю, взять время, чтобы писать? По утрам! Точно, буду вставать за 3 часа до работы и 2 часа писать.

И вот я ложусь весь в волнении, в жутком трепете: завтра утром я два часа буду писать, завтра я буду настоящим писателем. Конечно, трепещу всю ночь напролёт, сплю плохо, засыпаю только под утро. Тут ведь такая беда, что всю ночь спать совсем не хотелось, а когда надо бы уже вставать — самый сон и подошёл. Но я не сдаюсь. Встаю и иду под душ. Потом ставлю чайник, делаю кофе. Лучше было бы поставить кофейник, но у меня только чайник. Да и сам я ещё чайник, а никакой не писатель, потому что налил себе кофе в кружку, сел перед компьютером, да так и застыл. Что теперь делать? Это что, я теперь писать должен?

Ну да, ты писатель — пиши. А что писать? Хрен его знает, рассказ какой-нибудь надо придумать. Сёрбаю кофе и на время поглядваю. А до выхода на работу ещё полтора часа. Немного стрёмно, что я писатель. Как же они пишут? Неужели вот так садятся и пишут? А чего я так не могу? Может, я не писатель?

Ай, гори оно всё гаром, я, наверно, дворник или бухгалтер. Так и есть, я дворник или бухгалтер! Ну и лезу в интернет, почту проверяю, ЖЖ читаю. И на работу злой иду. А поработаю чуть-чуть, и сразу понимаю, что никакой я не дворник и не бухгалтер. Потому что мне удовольствия мало махать метлой и складывать цифры. И ещё почитаю всякие рассказы, что раньше написал — вроде писатель. А как я их написал? При каких таких обстоятельствах? Непонятно. Понятно только то, что, работая дворником и даже бухгалтером, я таких рассказов снова не напишу. Что ж делать? Брать отпуск!

Точно, возьму отпуск и уеду прочь из города куда-нибудь в Гродно или Витебск, там сниму номер в гостинице, буду целую неделю сам с собой, тогда-то и начну писать.

Отлично. Так и сделал. Взял отпуск и приехал в Гродно или Витебск. А там гостиница такая страшная, там номер такой обшарпанный и холодный, ковёр на полу воняет, балкон не открывается, на стене картинка висит: гора, солнце восходит — пошлятина какая-то. Но креплюсь. Первым делом — режим! Без режима никуда. Без режима проторчу тут в этом Гродно или Витебске, денежки потрачу, отпуск профукаю, что и незачем было его брать.

Так, думаю я, значит, вставать буду снова рано. Поскольку на работу не нужно ходить, то и чувствовать себя буду свободней — и захочется писать. И планирую писать целое утро, а днём выходить на прогулку и пообедать, а вечером снова писать. Такой вот у меня режим. И чтоб ерундой не заниматься, сразу ложусь спать. А делать-то в этом Гродно или Витебске и так нечего, по-любому пришлось бы ложиться.

Ну конечно, опять не засыпается, ворочаюсь, мучаюсь тем, что с завтрашнего дня я вроде как писатель. Вскакиваю утром, сигаю в душ, а там — горячей воды ещё нет. Её почему-то к 6 утра ещё не включают. Блин, какая фигня! Ладно, облился холодной, вытерся. Взял в руки карандаш и бумагу. И?

Вместо того, чтобы думать о том, чтó я сейчас напишу, я думаю о том, как это? Я теперь писатель, что ли? А с чего это я взял? И от этой мысли куда мне деться?

Кое-как за час справляюсь с собой и начинаю строчить. И пишу-пишу, и всё боюсь, что вдруг сейчас задумаюсь, а писатель ли я. И от этого страха писанина какая-то лажовая выходит. Самому перечитывать противно. Но я где-то слышал, что перечитывать написанное надо только через некоторое время: мол, так лучше поймёшь, что там такое понаписал.

А в гостинице в этом Витебске или Гродно никакого буфета нет, и кофе там купить нельзя. Поэтому, написав пару страниц, выхожу из гостиницы и иду в какой-нибудь вонюченький магазинчик и там в пустеньком утреннем кафетерии покупаю себе чая. Горячего до жути. И вот сидеть бы сейчас с этим чаем в номере и писать, а я в этом кафетерии сижу и пытаюсь быстрее выпить эту горячую жидкость, потому что кажется, что все продавщицы и редкие покупатели на меня глазеют. Что все они осуждают меня и думают: «Ну какой из тебя писатель? Писатели в Гродно чай не пьют. Они больше по Парижам в кафе сидят, смотрят, как ветер бросает листья в большой зелёный автобус».

А потом ещё какой-нибудь алкоголик подойдёт и 300 рублей попросит. А я уже на нервах весь, я прямо вздрагиваю от этого обращения. И даю ему 1000, а у себя в городе, где я дворник или бухгалтер, я никогда ничего не даю таким людям.

И настроение уже испорченное. Я не допиваю чай, возвращаюсь в гостиницу, там плюю и ухожу гулять.

В результате такого писательства появляется много листов текста, который невозможно читать. Его надо перерабатывать. Но отпуск закончился — и я уже снова дворник или бухгалтер. Времени на переработку нет.

Как вообще становятся писателями? Как об этом не задумываться? Какую надо вести жизнь, чтоб писать себе спокойно и удовольствие получать? А то выходит, что вроде и писать не получается, и на других работах работать не могу. Так и мотаюсь, увольняюсь с дворника, пробую писать, заканчиваются деньги, устраиваюсь бухгалтером, мучаюсь, увольняюсь, опять пишу — а в итоге что? Что я такого написал, что стоило бы читать? Так ведь и в бухгалтерии и в дворницком деле я ничего такого выдающегося не сделал. Но и умирать как-то тоже неохота раньше времени. Так что самоубийство исключается.

Таким образом я поступаю в Литературный институт, а дальше разберёмся.

***

Москва — собачий город. Во-первых, тут собачий холод. В субботу, например, мне говорили, что днём было +4. Как-то язык не поворачивается сказать, что было 4 градуса тепла. Ну и собаки здесь повсюду. Они встречают тебя на вокзале и ведут к институту. Они спят на станциях метро, сидят кружком около торговок в переходах. А когда я решил добраться пешком на ВДНХ, то шёл малопривлекательным районом с автомастерскими, заводами и полным отсутствием людей. Вместо людей по улицам там ходят собаки. Мне было немного боязно в собачьем гетто: могли попросить аусвайс, а у меня только билет на книжную выставку.

От станции метро до места, где я живу (до этой гадкой общаги, в которой сегодня на моём этаже закрыли душ), идти 12 минут. В первой трети пути надо перейти мост над железной дорогой, и как раз по правую сторону будет электроподстанция, у стены которой частенько собираются толпы собак. Их развлечение такое: затаиться и ждать, пока какой-нибудь беспечный хозяин будет выгуливать неподалёку свою какую-нибудь моську или рекса. Тогда бездомные собаки как с цепи срываются, благо цепей на них нет: это свободные собаки — и бегут с матерным лаем к моське или рексу какому-нибудь. Хозяин тогда берёт Моську на руки и торопливым шагом идёт к переходу, а с Рексом сложнее — приходится стоять и отмахиваться поводком.

***

Семья Богдановичей жила в деревянном домике в Гродно. Даже не в домике, а в четверти домика.

А вот семья Чеховых жила в каменном особняке на садовом кольце Москвы. Пространства там было гораздо больше — оттого, видимо, Чехов и написал больше, чем Богданович. И это при том, что оба умерли от туберкулёза.

А я вообще где живу?! В какой-то общаге идиотской. Мне и Богдановича-то не опередить, и музей не из чего устраивать.

— Валер, поехали в Минск. Паша зовёт.

— Ну, раз Паша зовёт, надо ехать, Денис. Вот если бы нас звал не Паша, а, допустим, Алишер Навои, то я бы ещё пять раз подумал, стоит ли ехать. Ведь Алишер Навои — это известный узбекский поэт, который никогда не был в Минске. Он умер ещё в XVI веке. Припоминаю его одну газель о смерти…

— Лан, Валер, поехали уже.

— Ах, уже? Ладно, поехали, я тебе по дороге расскажу.

Утром их поезд приехал в Минск.

— Валер, Минск уже, выходим.

— Подожди, Денис, — Валера задумчиво смотрел на задницу минского вокзала.

— Чего ждать? Поезд через 5 минут едет дальше. Дальше, в Брест, понимаешь, Валер? Ты можешь это понять? Мы выехали из Москвы, приехали в Минск, нам выходить, пойми, Валер. Москва — Минск, не Москва — Брест.

Ознакомительная версия.