Александр Сапсай - Семейная реликвия. Месть нерукотворная

— И как же ты, Ольга, будешь дальше решать? Как жить дальше будешь, я говорю? Смотри, бестолковая, здесь у тебя ошибка, здесь неточность, а здесь вообще неправильно с доски списала. Куда поехала, спрашиваю? — отвратительно громко, заглядывая через плечо в тетрадку, произнес Хван.

Максим Петрович Хван — гроза всех учеников школы с первого по десятый класс, один вид которого внушал страх и ужас даже случайным посетителям престижного учебного заведения города Ташкента, впервые увидевшим известного преподавателя математики, сегодня торжествовал больше, чем когда-либо. Еще бы, ему удалось наконец-то подловить и прилюдно прищучить одну из лучших учениц, которая, несмотря на все его хитромудрые и, можно сказать, даже в чем-то иезуитские педагогические приемы, продолжала держаться независимо и смело. А тут вдруг такой случай. Да еще на контрольной работе — в силу своего зловредного характера Хван просто не имел морального права не воспользоваться такой возможностью.

Максим Петрович, нужно сказать, в принципе не переваривал тех, кто никак не реагировал на его маленькие и большие «шпионские», как он говорил, фокусы. А их в учительской обойме «корейца», как только и звали его между собой практически все школьники и их родители, за долгие годы его послевоенной преподавательской деятельности накопилось совсем немало. Он мог, например, запросто в течение двух уроков кряду и не обращая ни малейшего внимания на переменку, высунувшись по пояс в окно, курить одну за другой любимые им папиросы «Беломор». При этом держал в постоянном напряжении застывших в ожидании чего-то непредвиденного всех учеников класса, а то и двух классов школы, сидевших все эти полтора часа за партами смирно, не шевельнувшись, положа правую руку на левую.

Обожал Хван, особенно когда был совсем в плохом настроении, что случалось достаточно часто, например, если проигрывала его любимая команда «Пахтакор», читать свои противные нравоучения всем и каждому и в любом случае поставить в журнал жирную двойку, а иной раз и единицу, вызванному к доске. Чаще всего это был один и тот же ученик — один из лучших по математике в школе, просто лузгавший, как семечки, наитруднейшие задачки даже из «Науки и жизни», Сашка Петушков, отличавшийся к тому же немалыми успехами в нелюбимом Хваном виде спорта — большом теннисе. «Для острастки», — любил говорить он. Острастка довела теннисиста в конце концов до того, что, забросив спортивное увлечение, тот всерьез увлекся математикой. А его родители, поощряя такую страсть сына к точной науке, наняли ему очень дорогого по тем временам репетитора — профессора местного университета.

Иногда Хван применял и такой прием. Заранее надрезал ножницами уголок на сгибе полос газеты «Правда». Затем на уроке, раскрыв газету во всю ширину, делал вид, что читает ее. А сам втягивал языком внутрь надрезанный наискосок маленький кусочек и в образовавшуюся щелку внимательно следил за поведением школьников, наивно думавших, что педагог увлечен чтением заинтересовавшего его материала. Оценки за проведенную таким образом во всех смыслах контрольную работу Максим Петрович выставлял исключительно по результатам своих наблюдений через газету, но никогда по степени владения темой или предметом.

В потрепанном кожаном портфеле учителя математики таились и многие другие «корейские» педагогические приемы устрашения, приучения к порядку, дисциплине, смирению, терпению, повиновению и уважению к старшим. Все это он считал наиважнейшим в учебном процессе. И потому накопленные «корейцем» за многолетнее учительство педагогические приемы, естественно, наизусть знали как все ученики, так и их родители. Хотя толку от такого знания было, в общем-то, мало. Возмущались все, конечно, и не один раз, прежде всего на родительских собраниях, но Хван продолжал из года в год настойчиво действовать по своей излюбленной методе. Но то, что он применит один из своих излюбленных финтов к Ольге, стало для нее полной неожиданностью.

— Вот здесь ты вообще неправильно написала и все сделала. Решать, понимаешь, оказывается, совсем не умеешь. Будем продолжать, поедем дальше или сразу двойку поставить, а? — совсем прищурив и без того узкие азиатские глаза, наполовину затянутые от голых бровей, как пленкой, желтоватыми веками, продолжал свирепствовать Максим Петрович. Его непроницаемое, смуглое, крупное широкоскулое лицо, по которому практически невозможно было определить реальный возраст педагога, существовало как бы отдельно от его субтильной фигуры, тщедушного маленького тела, скрипучего, все пронизывающего голоса и свисавших набок копной толстых черных волос.

— Вот я и говорю: двойка. Все слышали: двойка. И медали тебе не видать как своих ушей, — продолжал изгаляться Хван.

«Неваляшка прям какой-то, — подумала Ольга, прямо глядя перед собой в слегка замутненные карие глаза Максима Петровича. — А еще лучше: „ванька-встанька“ — вот кто он, а не педагог, не учитель».

Скрипучий, до ужаса противный голос Хвана становился все громче и невыносимей, сдавливая виски и заметно усиливая шум в ушах. Злость, не свойственная ей, заполняла все тело, всю душу. Кровь приливала к голове. Воздуха катастрофически не хватало. Ольга почувствовала, как краска начала заливать лицо:

«Что делать? — подумала она. — Встать и выйти из класса, хлопнув дверью? Или влепить мерзавцу пощечину и навсегда распрощаться со школой?»

Ни то ни другое в ее планы не вписывалось. А Хван тем временем продолжал торжествовать, глумиться. В самом конце его гадкой тирады Ольга уже просто не могла ручаться за себя и за свои дальнейшие поступки. Просто не выдерживала, не могла даже вздохнуть. Давление резко подскочило. Горло сдавило клещами, накатывала тошнота…

В эту минуту от приступа, казалось бы, неминуемой истерики ее спасла неожиданно прервавшая удушье трель новомодного будильника «Филипс» явно китайского производства, подаренного мужем недавно по случаю какого-то праздника. Как всегда, ровно в 7.30 из его нутра раздалась изрядно поднадоевшая за несколько месяцев мелодия «Полюшко-поле», через некоторое время плавно перешедшая в полюбившийся россиянам шлягер Олега Газманова: «Ты морячка, я моряк», не отвязывавшийся обычно чуть ли не весь день. Что в плохом настроении, что в хорошем — без разницы.

«Боже мой!» — открыв глаза, подумала Ольга, поняв наконец, что этот кошмар был всего лишь сном, да и только. Сном, который на удивление в последнее время она видела довольно часто. Сколько лет прошло… Школа. Математика. Хван. А до сих пор все это не выходит из головы.

Протерев руками глаза, Ольга мигом вскочила с постели, резко откинув теплое одеяло, спать под которым она любила даже жарким летом. Помчалась в ванную. Времени на сборы было не так уж много.

«Да, Максим Петрович, а медаль назло тебе я все-таки получила, — вспоминая ужасное сновидение и как бы убеждая саму себя, продолжала думать об этом Ольга. — Серебряную медаль. В аттестате всего одна четверка, и конечно же по математике».

С того времени много воды утекло. Много всякого было. Жизнь поворачивалась то темной стороной, то светлой, как в общем-то и у всех. Немало страшного и тяжелого пришлось за эти годы пережить. Но тот школьный страх и ужас перед математикой как был, так и остался неистребим в ее снах. И что самое необъяснимое: явление учителя Хвана с непроницаемым лицом, вибрирующим жестким голосом и свисавшей набок косой прядью жестких черных волос всегда повторялось накануне серьезных потрясений или изменений в ее жизни. Как будто Максим Петрович, как дьявол, язвительно улыбаясь одними уголками своего синегубого рта, готовил Ольге очередную гадость.

Резко сбросив с себя шелковую ночную рубашку, Ольга промчалась в столовую в чем мать родила и остановилась перед большим, чуть ли не в рост, зеркалом, висевшим напротив подаренной мужу картины, изображавшей большой букет полевых цветов, которая ей безумно нравилась. Как, впрочем, и ее зеркальное отражение.

«А что, для своих сорока четырех лет я девушка хоть куда! — внимательно оглядывая себя со всех сторон, подумала она. — Стройна. Высока. Красива. Румяна. Подтянута. Зря, что ль, гимнастикой каждое утро занимаюсь. Грудь пышная и высокая, как у совсем молодой девушки. То, что надо. Да и попка — любая двадцатилетняя позавидует».

На такой замечательно оптимистической ноте Ольга решила продержаться весь сегодняшний день. Однако уже стоя под сильными струйками душа в недавно приобретенной итальянской душевой кабине фирмы «Аристон», она вдруг вновь вспомнила Хвана. Последний раз она слышала о нем совсем недавно, когда принимала у себя в гостях двух школьных подруг: Галку Самсонову и Ирку Сапильникову. Сапильникова молчала, как всегда. А вот Галка, вспоминая школьные годы, неожиданно рассказала об одном эпизоде, о котором Ольга даже не догадывалась. Собирательница различных историй и сплетен обо всех, кого знала, Галка как раз и напомнила о Максиме Петровиче Хване, будь он неладен. Оказывается, «серебро» из-за него получила не только Ольга. Лучшие же ученики по математике в их школе — Райкин, Александров и тот же Сашка Петушков вообще лишились медалей, на которые претендовали больше других. Но Ольга восприняла подарок корейца как само собой разумеющийся и неизбежный факт. А вот тройка отважных не хотела смириться с совсем не понравившимся им результатом. К тому же их активно поддерживала директор школы, подсказавшая лучшим ученикам и их родителям, что и как нужно сделать, чтобы все-таки выбить по праву положенное им «серебро» или «золото». Это «выбивание» заняло достаточно много времени, большая часть которого ушла на поиски самого Хвана. Закатив всей троице в журнал четверки по всем математическим предметам, он скрылся в неизвестном даже его многочисленной семье месте. Поэтому ученикам и их родителям пришлось проявить немало талантов, чтобы отыскать хотя бы адрес удалившегося с глаз общественности на летний отдых и лечение учителя.