Юлия Зеленина
КС. Дневник одиночества
Меня зовут Алена. Мне двадцать с лишним лет… больше лишних лет, чем хотелось бы на самом деле… Я отношусь к околотридцатилетним женщинам. Не гламурная красавица, но и не уродина. Таких как я называют симпатичными, а выражаясь современным сленгом – «ничо так». Мужчинам я нравлюсь благодаря своей харизме и острому уму.
Я расскажу любопытную историю моей жизни, немного грустную, а если начистоту – совершенно дурацкую… Дурацкую, поскольку в ней почти нет позитива. Точнее, он есть, но его мало. Может, кто-то из вас пожалеет, что истратил деньги на эту книгу, а кто-то испугается, узнав на этих страницах себя. Я не стану ничего приукрашивать, пусть будет все в меру откровенно…
Итак, дорогие друзья, я поделюсь с вами рецептом: как из ангелочка превратится в конченую суку. Не надо морщиться, я чувствую, что словосочетание режет ухо, но ведь из песни слов не выкинешь!
Мой папа, Иван Павлович, когда я выражаюсь грубо, становится очень грустным, и, глядя на меня усталыми, измученными глазами, тяжело произносит: «Я ведь тебя совсем не так воспитывал». Есть в его интонации что-то безысходное… Да, правда, папа меня совсем не так воспитывал… Он хороший человек, мне его даже жалко иногда. Но, с другой стороны, он творец своей судьбы, и все горести, которые он хлебнул в жизни, спровоцировал сам! Он не справился по вине моей мамы!
Моя маменька – пчелка Майя. Ее действительно зовут Майя, и трудится она аки пчелка. Папа не любит, если я говорю о ней в таком тоне. А я не могу иначе… Сверхурочная работа мамы – одна из ступеней на пути моего становления «КС».
«КС» – это аббревиатура, сокращение от словосочетания «конченая сука». Как-то все сумбурно… начну с самого начала…
Итак, детство… В нашей квартире стоит древняя стенка, антресоли в которой хранят фотоальбомы. В семейном архиве снимки никому не нужные и никому не интересные, кроме меня. На потрепанных прямоугольниках веселые картинки: я в пеленках, я в три года в компании попугая и обезьяны, я на лошадке, я в первом классе… и так далее. Обычная жизнь маленькой девочки, растущей в среднестатистической семье.
Я была послушным хорошим ребенком. Носила бантики и нарядные коротенькие платьишки. Глядя на меня, старушки умилялись и всегда пихали карамельки и ириски. Меня это раздражало. Я смотрела на их сморщенные лица и на щели-рты, из которых слышалось сюсюканье: «Ай, какая маленькая принцессочка! Мамина помощница растет!». Мне хотелось схватить детскую лопатку, которой я ковырялась в песочнице во дворе, и шлепнуть со всего размаху по беззубому рту! Но я ни разу так не сделала: не позволяло воспитание! Чутье мне подсказывало, что приступ агрессии приведет к чему-то очень нехорошему. Я замирала, глядя на навязчивых старушонок, и терпела их внимание.
– Стесняется, – оправдывала мать, натянуто улыбаясь, мое состояние истукана.
– Поди, болеет чем, – шептались между собой дряхлые соседки.
Мы были не бедны, но и не богаты. Папа преподаватель, а мама… администратор в гостинице. Радушная хозяйка города! Она была очень общительная. Больше всего на свете любила общаться с приезжими командировочными мужичонками. Это – нескучная часть ее сирой и унылой жизни. Особенно обременило ее и без того тягостное существование рождение дочери, то есть меня… С чего я взяла?
Я сделала такой вывод из-за ее постоянных ссор с папой. Она совсем не стеснялась того факта, что я все слышу… Мне было очень плохо от этих скандалов! В самый разгар родительской перепалки я забивалась в угол между диваном и стеной, и сидела в своем укрытии, почти не дыша, обхватив колени.
Помню очень досконально одну из ссор: папа задержался на работе, и это вызвало приступ агрессии у матери. Она сидела на диване в зале и нервно дрыгала ногой, уставившись в пустоту. Хлопнула входная дверь, она вздрогнула и начала покусывать губы, готовясь к нападению. Наконец в комнате появился папа.
– Почему ты задержался? Где ты был? – спросила мать очень строго, будто перед ней мальчишка-школьник, заигравшийся во дворе.
– Я был на работе, – спокойно ответил папа и развернулся, чтобы уйти на кухню, ведь после затянувшегося рабочего дня его желудок требовал пищи.
Мать не устроил его исчерпывающий ответ, и она раздраженно бросила ему в спину:
– Скажи мне правду!
– Я говорю правду, – устало выдавил папа.
Я сидела в кресле и смотрела телевизор. Это было основное мое занятие, когда рядом находилась Майя. Она усаживала меня к говорящему ящику и строго-настрого запрещала передвигаться по дому. Правда, иногда я оставалась в своей комнате.
В продолжение назревающего скандала мама вскочила с дивана и подбежала ко мне, схватив за руку, стала встряхивать как плюшевую игрушку и выговаривать отцу:
– Ты совсем не занимаешься ребенком! Она вырастет дебилом!
– Ну что ты говоришь?!
– Она и твоя дочь! – не унималась мать.
– Я знаю.
– Почему только я должна ей заниматься? Я задыхаюсь…
– Ты больна? – спросил папа, стараясь выглядеть обеспокоенным.
Мать смерила его презрительным взглядом и сухо произнесла:
– Нет. Я задыхаюсь от отсутствия свободы!
После этой фразы она разжала свои тонкие пальцы и освободила мою руку. Я нырнула в укромное местечко между стеной и диваном и затаилась. Я чувствовала, что начинается привычная семейная гроза.
Папа нервно ходил по комнате, подбородок его дрожал, и возмущение вырвалось криком из гортани:
– Что ты хочешь?! Чтоб я работу оставил?! Давай, давай поменяемся! Я буду сидеть с ней дома, а ты работай!
– Не надо в крайности бросаться. Я устала, понимаешь?! Устала, – орала в ответ мать.
– От чего ты устала? От материнских обязанностей?
– Не надо говорить так со мной!
Столько «не надо» в оправдание того, что материнский инстинкт не прижился в бедной женщине с солнечным именем Майя. Она сверкала глазами, словно ведьма из злого мультика. Голос ее хрипел. Мать извергала гнев и обрушивала его на сопротивляющегося супруга. Полился нескончаемый поток оскорблений. Мне казалось, что оба родителя получают удовольствие от крика. Я сначала затыкала уши, сидя в своем укрытии, а когда ор родителей становился невыносим, тихо шептала: «Чему бывать, того не миновать». Эту фразу часто повторяла моя бабушка. Я тогда не понимала смысла произносимого, но мне казалось, что эти слова волшебные, и если их произнести много раз, то все сложится хорошо. И это помогало. Правда, ненадолго… Наконец, я пошла в садик, и матери стало легче дышать, а на выходные меня сдавали бабушке. Ведь папа брал работу на дом: изготовление курсовых и репетиторство, а я его отвлекала своими «почему?», да и просто требованием внимания, обыкновенного, родительского… Майя устроилась на работу в гостиницу, и стала очень старательно отдавать себя профессии, все трудилась сверхурочно. Но скандалы все равно не прекращались, а моя поговорка совсем перестала помогать. Тогда я изобрела новый способ останавливать поток ругательств родителей: я выскакивала из своего укрытия и, становясь посередине комнаты, громко декламировала, что в садике мы разучили новый танец, а потом его показывала. Родители замирали, глядя на меня. Папа – растерянно, а мать недовольно, ведь я ей срывала такой спектакль!
Так и жили… А потом первый класс. Гладиолусы из бабушкиного огорода и незнакомые лица таких же, как я, оболтусов, с которыми мне предстояло постигать азы знаний и взрослеть. Тяжелый ранец, от которого болела спина, и огромный бант на макушке. Когда дул ветер, я боялась, что он начнет крутиться, как пропеллер, и меня унесет.
На счастье матери, в начальной школе существовала продленка. И первые три года я находилось под чутким взором классной руководительницы Марьи Антоновны. Старая ведьма с грозным прищуром держала нас в строгости и орала так, что дрожали стены школы. Казалось, она ненавидит детей и преподавание для нее настоящая каторга. Каждый учебный день начинался с отчаянного вздоха. Марья Антоновна смотрела на нас с такой ненавистью, будто работала много лет бесплатно. Хотя при родителях эта лицемерная женщина была само очарование! Так что жаловаться на злую учительницу было бесполезно. Класс наш был самым тихим. Мы боялись ее.
– Зато она делает уроки уже в школе! – оправдывалась мать перед папой. – И мне не надо устраивать скандалы, заставляя ее выполнять домашнее задание! Она ведь у нас не поддается дрессировке!
– Ты так о ней говоришь, словно наша дочь животное!
Я слушала мирную беседу родителей за ужином и ужасалась: они говорили обо мне как о кукле, купленной в магазине. А еще я заметила, что никто из них меня не называл по имени… Папа говорил слово «дочь», а мать ограничивалась местоимением «она».
Пережив начальную школу, я с великой радостью перешла в пятый класс. Марья Антоновна осталась в прошлом. Данному факту я радовалась настолько, что стала учиться на пятерки. Учителя полагали, будто успехи в учебе – заслуга моего отца, ведь он был преподавателем в институте. Но Иван Павлович со мной не занимался уроками. Я росла самостоятельной. Единственная его заслуга: он всегда со мной разговаривал. Папа интересовался, как прошел мой день, что я думаю по тому или иному поводу… Подозреваю, что именно поэтому я такая болтливая. Что касается матери… Она бросила нас, когда мне исполнилось 10 лет.
