Кукриту Прамоджу, который первым рассказал мне о Калки.
С чего начать?
С тех пор как я написала эту первую фразу, прошла неделя.
Я сижу за просторным письменным столом в кабинете Белого дома. Меня просили изложить свою версию случившегося. Кроме того, меня просили сохранять объективность историка и всячески избегать дружеской пристрастности. Задача не из легких.
Несколько минут я смотрела в окно. Стояла поздняя осень. Падали бурые листья. Год назад я была в Лос-Анджелесе и торчала на мели. А сейчас работаю в Белом доме. Может быть, это история успешной карьеры?
Попробуем сначала.
Рядом с моей пишущей машинкой лежит бортовой журнал. Я брала его с собой в каждый полет после того, как получила международную премию Хармона за вклад в мировую авиацию. Единственной женщиной, которая до меня удостаивалась этой почетной награды, была Жаклин Кокран, завоевавшая ее в далеких пятидесятых. Кокран была замужем за миллионером, который поддерживал деньгами ее любовь к авиации. Но за мной деньги не стояли.
В конце бортжурнала я записывала фразы и предложения, которые приходили мне в голову. Хотя в шестьдесят четвертом году я окончила Университет Беркли и получила диплом инженера, я всегда была склонна к тому, что принято называть гуманитарными науками, в отличие от естественных и технических. В прошлом сентябре мне захотелось начать жизнь заново. Вернуться в университет и написать докторскую диссертацию о Паскале. Множество женщин моего возраста испытывает подобный кризис. Операция «Последний шанс». Однажды я пришла в университет и выстояла долгую очередь на регистрацию. Хотя я не выгляжу на свои тридцать четыре года, но и семнадцать мне тоже не дашь. За метр-другой до регистрационной стойки я сбежала. У меня пошла носом кровь.
Я всегда хотела знать все. Быть всем. Достичь высот каждой из двух великих культур. Быть на «ты» с Ронсаром. На «ты» с Гейзенбергом. Но когда я «писала» свою книгу, моим партнером был литературный поденщик Герман В. Вейс. Если верить издателю, я была не в ладах с музами.
Здесь уместна цитата из Горация: «Рожденный под изменчивой звездой…»
Мне это нравится. Я не знаю, кого или что имел в виду Гораций, но эта фраза как нельзя лучше описывает то состояние, в котором мир пребывал весь прошедший год.
Еще одна цитата. На сей раз из Дидро. Я предпочитаю его Вольтеру. «Первый шаг к философии есть недоверие». Под этой фразой я написала «последние слова». Чьи? Дидро? Я забыла. Но эти слова, первые или последние, тоже прекрасно описывают состояние моего ума в прошедшем году. Если бы недоверчивость измерялась в милях, то можно было бы сказать, что в тот февральский день, когда мы встретились с Морганом Дэвисом у бассейна возле отеля «Беверли-Хиллз», я надела семимильные сапоги.
Эврика! Я нашла! Нашла, с чего начать.
Однако, во-первых, сначала нужно объяснить, кто такой Морган Дэвис. А во-вторых, кто такая я сама. «Тедди, ты должна учитывать интересы читателя, — вдалбливал мне в голову корифей структуралистики Г. В. Вейс. — Ставь себя на его место».
Если бы вы поставили себя на мое место, то оказались бы Теодорой Гехт-Оттингер, известной под именем Тедди, тридцати четырех лет от роду, летчиком-испытателем, родившейся в Сан-Диего, окончившей Университет Беркли (степень в области технических наук), лауреатом международной премии Хармона, попирающей рекорды и мужское самолюбие (по словам коллег-завистников), автором (совместно с Г. В. Вейсом) бестселлера «За гранью материнства» (паршивое название!) — изложением моей биографии летчика, женщины, матери и т. д. и т. п., а также моих простодушных взглядов на собственную жизнь и мир, переживающий тяжелые времена. Несмотря на сверхэмоциональный стиль Г. В. Вейса, книга имела широкий резонанс. Большинство женщин восхищалось тем способом, с помощью которого я решительно избавилась от биологического воспроизводства — ловушки, подстроенной мне природой (коей я преданно послужила, произведя на свет двоих детей). Будучи в здравом уме и твердой памяти, оповестив об этом как можно больше народу, я легла в клинику Мэри Стоупс (Дейли-Сити) и подверглась хирургической операции — билатеральной парциальной сальпингэктомии, более известной под названием «иссечение труб». Мне сделали две крошечные насечки в области таза, перерезали трубы, и я оказалась «за гранью материнства» в буквальном смысле этого слова. Перешла в новую категорию. По крайней мере, для себя. К несчастью, я все еще остаюсь женщиной в мужском мире, и битва продолжается.
В течение двух лет я была знаменитостью. Я участвовала во всех теле- и радиошоу США и Канады. Я никогда не высказывала своего мнения о модах, кулинарии или миссис Онассис. Я говорила о перенаселении. Военном бюджете. Авиации. Магии полета. (Я хотела назвать книгу «Вызов тяготению», но мой издатель Морган Дэвис не согласился.) Я живу только тогда, когда управляю самолетом. Впрочем, конструирование и проектирование тоже доставляют мне радость. В шестьдесят восьмом я испытывала «Локхид-1011». Я убедила фирму «Боинг» отказаться от самолетов с изменяемой геометрией крыла («свинг — винг») в пользу аэропланов с фиксированным дельтообразным крылом и хвостом. А затем получила «Хармон». Феминистки ненавидят слово «летчица». Мне оно нравится.
Восемнадцать месяцев назад на моей деятельности был поставлен крест. Или, как бы выразился Г. В. Вейс, «занавес упал». Я участвовала в шоу Мерва Гриффина. Кто-то упомянул имя Индиры Ганди. Я сказала, что считаю ее величайшей женщиной нашего времени. После этого на меня посыпалось множество гневных писем. Остатки тиража «За гранью материнства» были распроданы по дешевке. Ни на телевидение, ни даже на радио меня больше не приглашали. Ну, да я не жалею. Думаю, что кампания миссис Ганди за стерилизацию индийцев была самым смелым и самым необычным актом политических деятелей всех времен и народов — вплоть до появления на сцене человека, благодаря которому я и тружусь сегодня здесь, в Белом доме.
Дают ли эти страницы представление о моей личности? Может читатель видеть и слышать Тедди Оттингер? Хотелось бы верить, что да. Потому что я не смогла бы увидеть своего читателя ни за что на свете. По причинам, которые вскоре выяснятся.
Еще одна строчка из бортового журнала. «Qui veut faire l’ange fait la bête»[1]. Паскаль. Подходит? Надеюсь, что нет. В конце концов, я летала на самолете не для того, чтобы чувствовать себя ангелом (а зверем и подавно). Я просто хотела существовать. Действовать. Чтобы меня принимали всерьез. Так же, как принимали бы мужчину, обладающего моими талантами. Судя по моему бортжурналу, в шестидесятых я перечитала всего Паскаля. Полагаю, это чтение было прививкой от контр культуры. Если вдуматься, странно, что дочь двух христианских теологов-практиков так влекло к христианской мистике.
Меня считают красивой. Хотя я темноволоса и темноглаза, во мне находят сходство с моим кумиром Амелией Эрхарт. Мой отец учился вместе с Амелией в Беркли. Он влюбился в Амелию и последовал за ней в Бостон, где та занималась общественной деятельностью в Денисон-хаусе. Она деликатно отказала ему. Потом Амелия стала мировой знаменитостью и сгинула в Тихом океане — в тридцать седьмом, за семь лет до моего рождения. Я всегда хотела быть похожей на нее. Она носила мужскую одежду. Я тоже. После того как я получила премию Хармона (о которой упоминаю в третий раз. Неужели я так тщеславна? Как мужчина?), в авиационных кругах появилась сплетня, что я лесбиянка. Моим ответом на эту сплетню стала книга «За гранью материнства». Я выбрала бисексуальность — вместе с Джоан Баез, Кейт Миллет, Сьюзен Зонтаг и другими тогдашними знаменитостями. Я была сдержанной, но сказала все. В результате мой муж, Эрл Оттингер-младший, не только развелся со мной, но и получил опеку над детьми. Я обнаружила, что многие мужчины ненавидят меня, а большинство женщин восхищается, но стремится держаться от меня подальше.
Почему я произвожу столь обманчивое впечатление?
Правда заключается в том, что я еще школьницей решила стать лучшим пилотом в мире. Я была очарована Амелией Эрхарт. Собирала ее портреты. Читала о ней все, что могла найти. После отчаянной борьбы в том, что можно назвать мужским миром, я добилась своего. Стала лучшим пилотом. Обрела твердость. И все же я — анахронизм. В век повальной автоматизации такие летчики, как Амелия, я сама и даже сказочно богатая миссис Одлум, не требуются. Именно потому, что в шестидесятые и семидесятые годы профессия пилота стала архаичной, большинство людей и испытывает ко мне интерес. В том числе мужчины, которые восхищаются мной, но предпочитают держаться подальше, и женщины, которые меня ненавидят.
