— Привет, Ленор, — сказала я.
— Пошла к черту! — Миссис Эрл Оттингер-старшая взбесилась, когда я развелась с Эрлом-младшим. — Ты перерезала трубы. Да. А почему бы и нет? — Это был ее тогдашний «пунктик». — Если ты больше не хочешь иметь детей и принимать таблетки, это твое дело. Но не вздумай забыть, что ты всегда будешь матерью моих внуков и женой Эрла-младшего! Оттингеры никогда в жизни не разводились! — Можно было подумать, что она готова простить мне все, кроме нарушения семейной традиции.
Мы смешивали коктейль, продолжая трехстороннюю битву. Как всегда, я утешала себя тем, что вижу их в последний раз в жизни. Они были омерзительны. Каждый по-своему.
— Ты должна вернуться домой. — Хотя второй мартини обычно действовал на Ленор успокаивающе, но зубы терьера не притуплялись никогда. — Дети нуждаются в тебе. Отчаянно.
— Они уже давно взрослые, Ленор, — начиная вскипать, ответила я (Г. В. Вейс назвал бы это «потеплением»). — Спасибо вам. И Эрлу-младшему.
Я зачерпнула пару ведер из скрывавшегося в душе источника лицемерия и вылила их содержимое на врагов. Они принялись жадно лакать. Лесть, даже вымученная, оружие безотказное. На какое-то время она заставила их замолчать.
Мы смотрели друг на друга почти дружелюбно. Но затем Эрл-младший разорвал магические чары.
— Тедди без работы, — сказал он.
— «…Синие стрелы, летящие в небе…» — запела Ленор гимн Военно-воздушных сил. Дни Второй мировой, когда она вслед за мужем перелетала с одной воздушной базы на другую, были для нее самым счастливым временем.
— Улетаю в Индию, — сказала я. — На следующей неделе.
Это заставило Ленор замолчать. Эрл-младший захлопал глазами.
Я рассказала им о своей встрече с Морганом Дэвисом. Никто из них не слышал о Келли, или Калки, но, с другой стороны, никто из них не слышал о Горации, Александре Попе и Паскале. Так же как о Дидро, Гейзенберге или энтропии. Они жили, успешно отторгая от себя информацию. Христианские сайентологи называли таких людей «совершенно чистыми».
Когда я закончила, Эрл-младший меня ошарашил.
— У Ленор, — он всегда называл мать по имени, к чему я была не приучена, — рак. Самый настоящий рак.
Это заявление было столь ужасным, что в комнате потемнело.
— Так и есть, — подтвердила Ленор, очень довольная собой. Для многих людей слово «рак» — что-то вроде символа их высокого общественного положения. Но только не для меня. Если я находила на своем теле хотя бы прыщик, то цепенела от ужаса.
— Вообще-то мы еще не знаем результатов, — сказала Ленор, прихлебывая третий мартини с маринованной луковичкой. — Операция состоится в больнице «Синайский кедр» во вторник. Ровно в семь утра. Тогда они будут знать. После биопсии все станет известно.
— Это просто ужасно… — Ничего другого я сказать не могла.
— Знаю. — На ее лице застыла странная полуулыбка, как будто Ленор было известно то, о чем мы и не догадывались. Возможно, так оно и было. — Думаю, это диета, — сказала она. — Из-за нее все беды. В том, что мы едим, недостаточно клетчатки. Миссис Хендон… ты помнишь миссис Хендон из Шерман-Оукс? Ей удалили грудь в августе, и все прошло благополучно…
Я сказала Эрлу-младшему, что пришлю детям первый же цент, полученный мною от Моргана Дэвиса и «Нейшнл сан». Но, с другой стороны, я ни под каким видом не соглашалась, чтобы их отправляли к психиатру.
— Они ничуть не расстроены, — сказала я. — Но непременно расстроятся, если вы станете капать им на мозги.
Тут Эрл-младший поджал губы и ответил:
— Конечно, с какой стати им расстраиваться? Учитывая то, как ты с ними обошлась…
По инерции мы сделали еще несколько па знакомого танца. Тем временем Ленор ушла на кухню. Я слышала, как она разговаривала по телефону с миссис Хендон, которая лежала в палате для умирающих.
Я сумела уйти до того, как она вернулась в гостиную.
Я никогда не любила смерть. Так же, как водный спорт. Или рабство. Я не Рыбы, а Весы.
Мои последние дни в Лос-Анджелесе были лихорадочными.
Морган Дэвис передал мне газетные заметки о Келли-Калки и свел с репортером по имени Брюс Сейперстин. Мистер Сейперстин работал в нью-йоркском офисе «Нейшнл сан». Он позвонил мне в дом Арлен и даже вызвался прилететь «на Побережье», как жители востока называют Калифорнию. Но я сказала: пока не надо. Тогда Сейперстин ответил, что пришлет все, что сможет, но этого совсем немного. В смысле, на английском. «Конечно, на хинди этого добра пруд пруди». Мои антенны тут же поднялись дыбом, и я поняла, что Брюс Сейперстин недалеко ушел от Г. В. Вейса.
— А вдруг Калки действительно бог? Что ты будешь делать в таком случае? — Арлен сидела на краю своего бассейна, напоминавшего формой желчный пузырь. Вечерами на дне зажигались большие имитации желчных камней. У Арлен было чувство юмора сороковых годов — времени, когда я родилась.
При утреннем свете и без грима Арлен выглядела вполне прилично — несмотря на треугольный кусок липкой ленты между бровями. Она называла этот пластырь «морщинником». Арлен испытывала поистине мистическую веру в то, что этот кусок ленты может разгладить морщины, которые уже однажды полностью (но не окончательно) были уничтожены инъекцией силикона, сделанной в Бразилии. Морщины вернулись благодаря солнцу, попойкам и близорукости. Хотя профессиональная карьера Арлен зависела от способности читать титры и телеподсказки, она упорно отказывалась носить очки при стечении публики. А контактные линзы приводили ее в ужас, даже мягкие пластиковые.
— Но я не верю в бога, — сказала я. Арлен уже принялась за свой первый из множества коктейлей. Ее врач предупреждал, что нельзя пить текилу по утрам, и умолял Арлен употреблять во время завтрака хорошее, легкое, приятное виноградное вино из долины Напа. Он сам владел там долей виноградника. Врач предлагал лично поставлять Арлен свою продукцию. Но Арлен решительно отказалась. «От вина меня пучит», — сказала она.
— О, бог — это все на свете. — Арлен обернулась и обвела взглядом «все на свете». В данном случае им были окружавший бассейн экран красного дерева, который Арлен выкрасила в желтый цвет, клочок затянутого смогом бурого неба, пыльные кусты гибискуса и мертвая птица, которую садовник-японец забыл вынуть из клумбы с кактусами.
— Или ничего.
— Вопрос философский. — Арлен нравилось напоминать мне, что она получила хорошее образование на Среднем Западе. Но в то же время она первая признавалась, что забыла все, чему ее учили, из-за миллионов слов, которые ей приходилось заучивать как актрисе, певице и участнице телерекламы. Она всегда говорила, что в детстве хотела быть ветеринаром. Но вмешался шоу-бизнес, мозолистые лапы которого сомкнулись на ее прелестной шейке. В конце сороковых — начале пятидесятых она действительно едва не стала кинозвездой. А сейчас, в вечно среднем возрасте, она была самой высокооплачиваемой звездой телевизионных клипов после Барбары Уолтерс. Настоящей знаменитостью. — Но это неважно. На твоих фотографиях он выглядит симпатичным.
— С чего ты взяла? — спросила я. — У нас нет ничего, кроме кучи неразборчивых фотокопий, переданных по факсу. — Я открыла досье Калки. Там не было ни одного приличного снимка. Просто какой-то тип с длинными волосами и бородой, похожий на кого угодно.
— У меня такое предчувствие. А предчувствия меня до сих пор не обманывали. — Арлен одарила меня профессиональной улыбкой, и мне вдруг показалось, что я тоже участвую в клипе. Появилось чувство нереальности, двойного существования, ощущения того, что ты живешь с человеком, лицо которого всю жизнь видишь на экране телевизора. Он продает пылесосы, что-то делает, болтает… Личное и общественное, внутреннее и внешнее смешалось и превратилось в туманное пятно.
— Почему бы тебе не полететь со мной? — Я слегка ущипнула ее за ляжку. В прошлом феврале эта ляжка благодаря пластической хирургии была достаточно упругой. Арлен уже много лет никуда не летала. По ее словам, она согласилась бы иметь дело с силой земного тяготения только в том случае, если бы это не грозило опасностью разбиться насмерть.
— Ты же знаешь, что я не могу. Очень мило, что ты меня приглашаешь. Но весь следующий месяц мне предстоят съемки. А потом еще это «Гонг-шоу»… В общем, март у меня забит под завязку. Сколько времени тебя не будет?
— Не знаю. Едва ли дольше пары недель. Морган ужасно торопится. Он хочет рассказать о нем раньше, чем это сделает Си-би-эс.
— Но что рассказать? Этот малыш утверждает, что он бог. О боже, да между Лос-Анджелесом и Кармелом можно найти две тысячи жуликов, которые говорят то же самое!
— Да, но почему это делает именно он? И откуда у него деньги? А самое главное, почему я? Почему он хочет разговаривать только со мной?
