Владимир Соколовский - Уникум Потеряева

Черный страшный орел, нависший над Мелитой Павловной Набуркиной, растопырив кривые костяные когти, вдруг в самом зените ее девичьего утреннего сна захохотал, закукарекал, и — разлился заливистой металлической дробью. Она подняла голову с подушки и огляделась. Тотчас на глаза снова попался орел. Привезенный некогда из Пятигорска курортным сувениром, он стоял наверху гардеробика, упрямо склонив кустарную каменную голову. Куда бы ни ставила его Набуркина — каждый раз по утрам казалось, что он смотрит на нее. «Надоел. Выброшу, дрянь,» — подумала хозяйка со стеснением в груди и, вздохнув, стала подниматься с обширной тахты. Включенное будильником радио мощным звуком толкнуло в спину, погнало мелкими шажками на кухню, браться за кофейник:

Голос крякал и надседался.

— З-запади ты… — ворчала на кухне Набуркина. — Разорался, как черт. Крутой он… Ну и что за беда? Я тоже крутая.

Радио приспособил к будильнику один из недолговременных сожителей Мелиты, часовщик. Ходил, ходил, даже делал по хозяйству всякие такие вот полезные штуки, а в один прекрасный день просто исчез, как будто его и вообще никогда не было на свете. Она искала его по часовым мастерским, чтобы напомнить о долге и мужском достоинстве, но не могла найти. Оказалось, что он часовщиком нигде не работал, и даже в адресном бюро по своим данным не числился. Может быть, под обманчивой внешностью скрывался какой-нибудь чеченский лазутчик? Поистине чудесные дела. Словно вынырнул человек Ниоткуда, побыл энное время на Земле, и снова в это свое Ниоткуда и сгинул. Впрочем, с Мелитой Павловной такие дела случались и прежде, и она догадывалась, в чем дело, хоть и переживала иной раз очень тяжело. Коварство мужчин наводило мысли о ничтожестве и вырождении мужского племени вообще.

Зажурчал телефон. Набуркина дернулась от плиты, где колдовала над омлетом и кофейником.

— Бугорок Венеры, — мурлыкало в трубке, — у основания большого пальца. Этот бугорок символизирует чувственную любовь. Умеренно развитый — прекрасная любовь, стремление к высокому. А также любовь к ближнему, желание нравиться, утонченные манеры, любовь к детям. Чрезмерное развитие — необузданность, нервность, леность, кокетство, легкомыслие, бесстыдство, неограниченная порочность. Отсутствие — эгоизм, бездеятельность, истощенность организма тайными пороками и неограниченная преданность животно-чувственным страстям…

— Уй, Лизка! — завизжала Мелита Павловна. — Убью! Опять ты начала! Погоди чуточку, на кухне все убежало…

Лизоля Конычева, мастер шуток… Вообще же — давняя подружка, подружка-хохотушка. Образование — режиссер массовых зрелищ, не угодно ли? Знаток йоги, тайных чар. В последнее время Лиза давала намеки, что собирается вступить в некую то ли секту, то ли общество, то ли кружок, имеющий целью совершенствование тела и духа, и пыталась втянуть в это дело подругу. Но Набуркина была осторожна и не поддавалась, подозревая подругу в предрасположенности к козням. Так, однажды она нагло увела с вечеринки Мелитиного любовника, представительного мужчину. Впрочем, дело не в представительности, главное — сделано-то было на глазах у других, что называется, открытым текстом! Стыда не оберешься от таких подруг. Противная Лизка баба. Но полезная. Директор кинотеатра, куда давно уже не ходят люди. Ну да ведь и Бог с ними, кому они теперь нужны! Главное — помещение, а им при желании можно очень даже неплохо распорядиться. Все, все стараются войти в деловую жизнь, обрести независимое состояние. Взять хоть вот бывшего второго Лизкиного мужа — да кто бы мог подумать?! Бегал оборванцем-инженеришкой, потом — тренером по метанию молота; вдруг, откуда ни возьмись, вынырнул: секретарь областного комитета Партии народно-радикальных реформ! Выступает по телевизору! Выставляет кандидатуру! При печати, при кабинете! Сразу видно: мужичок стал деловым. Недаром Лизоля не теряет с ним связи.

— Ау, Лизонька! — вновь приникла к трубке Набуркина. — Ты моя милая, ты моя маковка. Представь себе, уже которую ночь снится этот проклятый орел. К чему бы это? Пошарь, пошарь по своему соннику.

— Минутку… Орел, орел… Птица вообще — к радости, уже неплохо. Видеть же во сне орла — к почести, славе и богатству.

— Ой, чепуха! Какая почесть, какая слава, какое богатство? Душе бы успокоиться. И бугорок Венеры… проходит, проходит пора! Я ведь, ты знаешь, не особенно интересуюсь всякими такими делами, и не гоняюсь за мужчинами… особенно чужими, хоть и не уродка.

— Ну ладно, ладно, — в голосе подружки послышалось легкое пренебрежение. — О том ли речь, Мелитонька. У меня с вечера все, буквально, дрожит. Не могу… перехватывает все… трубка трясется. Не спала, поверишь!

— Что, что такое?!

— Так встреча, встреча, милая…

— Да с кем же? — Мелита замерла, напружинилась.

— С Г у р у. Ой, задыхаюсь…

— Это же жутко интересно! Слушай: сразу же после — позвони мне. Хоть на квартиру, хоть в офис.

— Господи, какой еще офис?!

— Ты забыла, подруга, что у меня теперь собственный офис? — со значением произнесла Набуркина. — Так что я теперь тоже человек.

— А, подь ты к лешему!..

На той стороне трубка брякнулась на рычаг, и Мелита Павловна подумала: «Ну ее, эту Лизку. Вечно чепуха на уме. Вот, какой-то Гуру появился». И было приятное возбуждение: еще раз напомнила внешнему миру о том, что она теперь не кто-нибудь — владелица собственного офиса. Когда случалось произносить это слово — губы сами вытягивались в трубочку, и — оуфис — звучало почти по-английски.

Осталось еще легкое раздражение на Лизолю за пустую болтовню о каких-то бугорках Венеры. Что за чушь! Конечно, любовь — не последнее чувство в жизненном обиходе, но лично она предпочла бы умеренное развитие бугорка Луны, означающее невинность, душевную чистоту, кротость, живое воображение, поэтический дух. Но, к великому сожалению, на ее ладони царствовал Юпитер, означающий любовь к власти.

Кофе выпит. Прическа, губы, брови… Поправить брошку на кофточке… Вот так. Ну что же…

— Я крутая, крутая.

Она была нотариус. Еще не столь давно профессия ее не ценилась особенно ни людьми, ни властями. Тогда были в моде иные приоритеты. Вдруг раз! — все поменялось, встало с ног на голову. Пошли вверх юристы, бухгалтеры, такие торговцы, о ком раньше и говорить было опасно — квартирами, например. А знакомый летчик, раньше дравший нос в своей красивой форме, таскался теперь с тяжкими коробами и баулами из города в город и трясся в рыночных рядах, сбывая мелкий ширпотреб. В районной конторе, где работала Мелита, стало не протолкнуться: люди приобретали собственность, делили ее, оформляли в наследство, крутили, вертели… Иные сразу же, с порога, предлагали взятку; случалось, Мелита брала: что же делать, настали времена, когда одной госзарплатой не обойдешься! Но опомнилась однажды: сколь это опасно! Не дай Бог… Задумалась, покумекала… Сколько-то времени ушло на лицензию, — пришлось бегать, тоже совать взятки, причем людям, на которых ни за что не подумала бы раньше, что могут взять. Уйма денег ухнула, словно в прорву: еще ведь и оффис влетел в немалую копейку, и реклама, пришлось лезть в долги, а это нынче тоже непросто; но вымотавшись и настрадавшись, въехала-таки, и началось свое дело. Само помещение пришлось, конечно, и красить, и подправлять, и вообще оформлять, — ведь сами стены двухкомнатной квартирки на первом этаже пятиэтажного типового дома должны были источать дух строгости, закона, инструкции и иных актов. Пускай знают, что здесь не разводят шуточек! Люди, попадавшие сюда в первый раз, особым чутьем улавливали этот дух, становились приниженными и редко разговаривали между собою, как это бывает в других местах.

В другой сидела Люська — машинистка, секретарь и бухгалтер. Кухня служила как бы помещением для отдыха, и архивом.

Несмотря на ранний час, на крыльце дожидались открытия конторы уже человек шесть. Мелита вскрыла опечатанную дверь, и люди сели на расставленные в узком коридорчике стулья. За столом она подкрасилась немножко, вынула из сейфа бумаги, бланки, большую прямоугольную и круглую печати. Заглянула Люська, сказала: «Здрасьте!» — и Мелита Павловна вежливо с нею поздоровалась. Она недолюбливала Люську: черт-те что, трясогузка, пигалица, а не женщина. Той было лет двадцать восемь; вся худая, нелепая, с жидкой прической. Жила где-то в комнатушке с трехлетней девчонкой Тонькой, неясно от кого прижитой. Порою на работе глаза у нее были красные, вид страдальческий, ее клонило ко сну, в закуточке попахивало перегарцем; Мелита Павловна, заходя, морщилась: ну вот, опять провела ночку с кавалером. И кто только на нее может позариться? Верно, какой-нибудь пьяный мужик, солдат, мелкий рэкетир, таксист или слесарь-канализаторщик. Хоть по работе она на Люську пожаловаться не могла: работала та скоро, без нареканий от клиентов. Понемножку стали притираться, привыкать друг к дружке. Как вдруг на прошлой неделе размеренный уклад немного покосился: на подаренный неким клиентом лотерейный билет Люська выиграла ни много, ни мало — электроутюг «Филипс»! Она узнала о том на работе, выпросив газетку с тиражом у кого-то из посетитетей, и Набуркина слышала радостный истерический крик, вдруг донесшийся из Люськиной комнатешки. Поспешив туда, узнала в чем дело и ужасно расстроилась, хоть вида и не подала, будучи дамой приличных манер. Было столько визга, крику, вздохов, излияний посторонним людям, что Мелита Павловна к концу дня совершенно измучилась. Вдобавок Люська успела выпить на радостях, и едва держалась на ногах. И девчонка Тонька, которую негде и не с кем было оставить, и мать таскала ее на работу, тоже бегала, что-то шумела, и тем усиливала непривычный беспорядок. Цепко обхватив начальницу руками, машинистка категорически сказала, что никуда ее сегодня не отпустит, а поведет домой, и там они еще отметят такое хорошее дело. Об отказе не могло быть и речи, и нотариус поплелась с нею, пьяной, в комнатешку на окраине города. Люська заняла у Набуркиной денег, купила две бутылки вина, и с ними они заявились. В холодильнике было пусто, нашлись только дрянные рыбные консервы. Откупорили их, и сели выпивать. Машинистка с двух стаканов совсем окосела, понесла бессвязную чепуху; Мелита сидела против нее строгая, бледная. В это время дверь без стука отворилась, и вошел большой лохматый мужик с измятым лицом.