Леонид Сергеев - Солнечная сторона улицы

Непреходящая, яркая «детскость» есть главная составляющая дарования Леонида Сергеева. Можно назвать и другие: зоркое, обостренное (чисто художническое) видение деталей, раскованная, дневниковая манера письма, идущая не от позы, а изнутри. Но все это после главного: он «свой» среди своих героев, свой и для читателей его книг.

Художественная проза Леонида Сергеева выгодно отличается от апологичных абзацев, из которых порой конструируются книги для детей. Небольшие по объему его рассказы совмещают многое — горячее солнце, и теплую речку, и пыльные улочки, и аромат небольшого поселка, и, главное, радостный напряженный пульс человеческой жизни… Несколькими штрихами Л. Сергеев набрасывает точные запоминающиеся образы. Как это и в жизни бывает, доброго человека, героя рассказов, окружают такие же, добрые люди, взрослые и дети.

Критик В. Приходько в статье «Очарование простоты» (журнал «Детская литература») пишет о необыкновенной простоте, лиризме и юморе рассказов Леонида Сергеева. Полностью с ним согласен. Разумеется, в литературе за простотой и легкостью стоит большой мастер. Но хотелось бы еще отметить у Л. Сергеева то, что крайне редко встречается в прозе, — искренность и самоиронию. Открытая душевность говорит о светлом взгляде на жизнь и доброте, а насмешливость над собой свойственна лишь сильным личностям.

Книги нашего детства… Однажды прочитанные они сопровождают нас всю дальнейшую жизнь. К таким книгам я смело отнес бы и замечательные повести писателя Леонида Сергеева. Автор через мельчайшие детали быта прослеживает становление характера своих героев — их отношение к друзьям и родственникам, зарождающееся чувство любви. Ту самую пору взросления подростковой души, когда по меткому выражению Г. Маркеса «…в этом мире ты всего лишь человек, но для кого-то ты — весь мир».

Прошло уже много лет, как я впервые на одном дыхании прочитал повести Леонида Сергеева, но до сих пор, когда мне становится грустно, в моей памяти оживают далекие звонки «Утренних трамваев», превращаясь в музыку, в гимн «утра человеческой жизни» — зовущими открывать, любить, надеяться на лучшее.

Мой дядя слыл весельчаком. То и дело рассказывал смешные истории и всем дарил необыкновенные подарки, причем эти подарки делал сам — он был мастер на все руки. Однажды из двух баллонов от пятитонки дядя склеил надувного бегемота. Он получился совсем как живой — огромный, с разинутой улыбающейся пастью и хитроватыми глазами. Он был очень большой, но при желании его можно было надуть еще больше — стоило только открутить пробку на задней ноге.

Когда дядя принес к нам бегемота и поставил на пол, толстяк закачался, закивал головой, шевельнул ушами и, как мне показалось, даже чуть-чуть шагнул. Бегемот был добряком — это я понял сразу. Его огромный рот все время растягивался в улыбку, а в глазах так и бегали какие-то смешинки. У меня было несколько любимых игрушек: грузовик, слон со скрученным хоботом, цветные лягушки из тряпок, но когда появился бегемот, мне стало не до них. Я ни на минуту не расставался с Гошкой (так я назвал бегемота). Я целовал Гошку в морду, сажал с собой за стол и кормил супом, ходил с ним во двор гулять; по вечерам читал Гошке книжки, а потом ложился с ним спать, выпустив из него немного воздуха: сильно надутый, он не умещался на моей кровати.

Гошка был весельчак. Весь в дядю. С утра до вечера выкидывал разные штучки. Оставишь его где-нибудь на сквозняке, смотришь — он уже убежал в угол комнаты, прикорнул у шкафа и дрыхнет. А то вдруг ни с того ни с сего перевернется и, задрав ноги, начнет кататься на спине. Или прямо на глазах похудеет — явно просит еды. Кстати, он ужасно любил поесть. Его так и тянуло на кухню. Все думали, Гошка ел понарошку, но я-то знал, что он ел на самом деле. Да еще как! Уплетал за обе щеки. Каждый раз, оставив ему на ночь еду в миске, утром я замечал, что половину он слопал. Бабушка говорила, что к миске подходил кот, а Гошка знай себе ухмыляется и незаметно подмигивает мне. Как-то наш кот не ночевал дома, но утром миска оказалась пуста. Я сразу крикнул бабушке:

— Во! Что я говорил? Видала, сколько съел?

Бабушка удивилась и с тех пор стала еду от Гошки прятать.

Целыми днями Гошка веселился и только в жару скисал. Тогда я наполнял ванну водой и пускал его поплавать. Плавать Гошка любил больше всего. Особенно на боку. Разляжется на воде и плывет от одного края ванны к другому. Немного поплавает, начнет крутиться на одном месте — радуется, что очутился в родной стихии. Иногда я тоже забирался в ванну, и мы с Гошкой начинали нырять, и кувыркаться, и брызгать друг в друга, а потом я влезал к нему на спину, и мы отдыхали прямо на воде. На воде Гошка держал меня так легко, как будто на него влез не я, а воробей. Казалось, он спокойно мог бы удержать еще пятерых таких, как я.

С каждым днем мы с Гошкой все больше привязывались друг к другу. Частенько домашние ворчали, что Гошка занимает слишком много места, что от него постоянно беспорядок в комнате и что его вообще неплохо бы отнести в чулан. Особенно недолюбливала Гошку бабушка.

— Ох уж этот бегемот! — все время кряхтела она. — Растет не по дням, а по часам. В квартире от него сплошной кавардак и совсем не осталось свободного места. Хоть мебель выноси. В зоопарк его надо!

В такие моменты я всегда заступался за своего друга и, чуть что, сразу прятал его под кровать. Когда же за что-нибудь распекали меня, вперед, как танкетка, спешил Гошка. Он надувался и топал от негодования и всем своим видом давал понять, что не даст меня в обиду. За всю нашу дружбу мы только один раз повздорили, да и то по пустяку. Как-то я залез на него, а он взял и выбил свою пробку и сразу же, охнув, присел, а я шлепнулся на пол. Отчитал я его тогда как следует, и он больше не устраивал глупых шуточек, а если и был чем-нибудь недоволен, то просто стоял и скрипел. Он был такой тихоня, что даже ссорился со мной шепотом.

Однажды бабушка сказала:

— Давай съездим в зоопарк. И Гоше будет интересно. Покажем ему разных животных, познакомим с родственниками.

— Ой, бабуля! — крикнул я. — Здорово ты придумала! Поедем!

Мы жили на окраине города и до зоопарка добирались на трамвае. В вагоне все пассажиры сгрудились около Гошки. Только и слышалось:

— Ого, вот это зверь, я понимаю!

— И где ж вы такого достали? Не в Африке ли?

Бабушка объясняла, что Африка здесь ни при чем, говорила про дядю, про его золотые руки, а мы с Гошкой гордо смотрели в окно.

В тот день в зоопарке народу было мало, и мы спокойно осмотрели обезьянник, львов и площадку молодняка. Потом обогнули озеро с плавающими утками и остановились у вольера с надписью: «Гиппопотам Маша». За изгородью около бассейна стояла огромная бегемотиха. Она медленно водила головой в разные стороны — посматривала на редких зрителей сонным, безразличным взглядом. Я пододвинул Гошку поближе к изгороди, но бегемотиха совсем закрыла глаза и стала жевать жвачку.

— Сынка нашей Машке принес? — услышал я за спиной.

Обернулся — около нас стоял усатый мужчина в фартуке.

— Да, да, сынка! — обрадовалась бабушка и улыбнулась.

— Мы просто смотрим, — тихо произнес я.

— А-а! Ну смотрите… А то оставил бы.

— Конечно! — закивала бабушка. — Вместе им будет просто замечательно!

— Ясное дело, — развел руками мужчина. — Я здесь смотрителем работаю. Уж как-нибудь за твоим дружком присмотрю… Кормить его будем три раза в день. Как Машку.

— И не раздумывай! — подтолкнула меня бабушка.

Я подумал, что вообще-то здесь Гошке было бы неплохо. С бегемотихой они подружились бы… Но каково мне было бы без Гошки!

— Нет, — твердо заявил я и повернулся к бабушке:

— Пойдем домой.

До того как дядя подарил мне Гошку, я играл только с девчонками. У меня было три родных сестры и шесть двоюродных. И жили мы во дворе, где были одни девчонки и, как назло, ни одного мальчишки. С утра до вечера сестры играли в куклы. Кукол у них было много: тряпичные в платьях и кофтах, матрешки в сарафанах и кружевах и совсем голые из целлулоида. Были куклы с бантами, с цветами, с зонтиками. Толстые и тонкие. Большие и маленькие. Были куклы, которые сидели на чайниках, и куклы с огромными глазами — они опускали ресницы и пищали. Вся наша квартира была завалена куклами. Куда ни посмотришь, везде сидели эти уродины. Я засовывал их под диван, прятал в чулане — ничего не помогало. Кукол не уменьшалось. Даже наоборот, их становилось все больше.