Джон Ридли
Путь к славе, или Разговоры с Манном
Впервые я встретил Джеки Манна в «Зеленой кухне». «Зеленая кухня» находилась на Манхэттене, в Верхнем Ист-Сайде. Это был маленький ресторанчик, где мы с ребятами — Суини, Ричи и Рейдером, да благословит его Господь, — обычно встречались, чтобы поужинать после выступлений в «Полоске», «Трофее» и «Стоячке». Вот почти и все ночные клубы с развлекательной программой, где мы работали. Если, конечно, можно назвать работой маету до двух часов ночи в надежде выступить перед аудиторией из шести человек. Но именно это мы и делали — маялись до двух ночи, потому что как раз в это время молодых комиков вроде нас выпускали на сцену важные клубные шишки, которые прежде содержали бары, — это комедийный бум восьмидесятых превратил их бары в увеселительные заведения, а их самих — в важных клубных шишек. Разумеется, восьмидесятые годы закончились и большинство клубов закрылось, а важные клубные шишки снова превратились в держателей баров. Но я совсем не об этом собирался рассказать.
Я собирался рассказать о том, как повстречал Джеки Манна в «Зеленой кухне», куда обычно заглядывали перекусить мы, энтузиасты развлекательного жанра. Это было отличное место. После тяжелой ночи, когда приходилось пятнадцать минут подряд сыпать шутками, нам было о чем поворчать, покуда мы обменивались всевозможными историями о выпавших на долю каждого приключениях. И вот однажды утром, наворчавшись и наговорившись, когда ребята уже приготовились отправляться по домам, я собрал у всех деньги и подошел к стойке, чтобы расплатиться. И вдруг какой-то чернокожий старик, стоявший там, промямлил, обращаясь ко мне: «Дай-ка мне доллар. У меня тут не хватает, чтобы за жаркое заплатить», — или что-то в этом роде. Старик ничуть не выглядел оборванцем или попрошайкой. Скорее, он был похож на человека, забывшего деньги дома и решившего стрельнуть доллар, которого ему, как назло, не хватало. Но то, что он произнес, он произнес уверенным тоном, как нечто само собой разумеющееся. Произнес так, будто я ему должен этот доллар. Произнес таким манером, что я даже подумал: наверно, ему весь свет что-то должен.
Я дал ему два доллара.
И не услышал в ответ даже «спасибо». Вместо этого старик сказал, что уже видел меня здесь несколько раз, и поинтересовался, что это я делаю так поздно в «Зеленой кухне». Я ответил, что я — комедийный актер. Он посмеялся и переспросил: «Правда?» Я подтвердил, тогда он сказал: «Знаешь, я тоже когда-то был комиком».
Я этого не знал, я вообще понятия не имел, что за человек этот чернокожий старик.
Он сказал, что его зовут Джеки Манн, а я — в ту пору я был юным и дерзким — сообщил, как зовут меня, и добавил, что ему стоит запомнить мое имя, потому что когда-нибудь оно будет известно всем. Когда-нибудь я стану по-настоящему знаменитым.
Джеки снова посмеялся. Надо мной. А потом сказал, что лучше не мечтать о том, чтобы стать звездой, потому что мечты так и останутся мечтами.
На сей раз посмеялся уже я. Да кто такой этот старик, чтобы говорить мне, будто я не стану знаменитым? Все мы, я и мои ребята — Суини, Ричи и Рейдер, да благословит его Господь, — когда-нибудь выбьемся в люди.
Не больно-то это сбылось. Суини принялся писать хохмы для ток-шоу, Ричи продолжал пахать на клубных площадках в Нью-Йорке. Рейдер… да благословит его Господь. Но я совсем не об этом собирался рассказать.
Я собирался рассказать о том, как, встретив Джеки Манна, я уже не мог выбросить его из головы. Почему — не знаю. Я никогда о нем не слышал, а потому забыть о нем, казалось бы, легче легкого. Я ведь сам был комиком, я знал комиков, и не просто там каких-нибудь именитых типов из комедийных сериалов или еще более раскрученных типов из киномира. Пигмит Маркхем, Ольсен и Джонсон, Эрни Ковач, Годфри Кембридж, Джордж Керби. Не важно, знаменит ли я был или нет, черен или бел, я знал свою историю, а раз я ничего не знал про Джеки Манна, значит, Джеки Манн не стоил даже усилий, необходимых для того, чтобы выговорить его имя.
И все-таки…
То, как он посмеивался надо мной, как советовал забыть мечты о славе, — все это склоняло меня к предположению, что он знал, о чем говорит.
В нашей компании была одна девушка, тоже комедийная актриса, ее отец когда-то давно, еще в «золотом веке», работал на телевидении. И я попросил ее узнать у отца, не слыхал ли тот про этого Джеки Манна.
Она расспросила отца.
Ну и ну — слыхал ли он про Джеки Манна?! Он помнил, причем превосходно, все эти истории, с которыми и мне предстояло подробно познакомиться: о том, как Джеки Манн выступал в «Копе» и в «Сайрос», вращался в компании Синатры, Дайно и Деймона. О его отношениях с девушкой Тамми, с которой он то ссорился, то мирился, то расходился, то сходился, о внезапной женитьбе, о незадаче с шоу Фрэн Кларк. И конечно же то, что вышло с шоу Салливана.
И вот я смутился, слушая рассказ о событиях и происшествиях, которые были известны и памятны многим, но совершенно неведомы мне. Стало стыдно, что человек вроде меня, — человек, воображавший, будто кое-что знает и об истории комедии, и о своих предшественниках, обнаружил столь полное невежество.
Я решил не оставаться больше невеждой.
Я еще несколько раз наведался в «Зеленую кухню», прежде чем снова встретил там Джеки Манна и упросил, умолил его поделиться со мной воспоминаниями.
К счастью, он согласился.
И за целой чередой тарелок с картошкой, жаренной во фритюре, Джеки по кусочкам рассказывал мне о давно минувшей эпохе, рассказывал с таким жаром и выразительностью, что каждый миг представал передо мной отчетливо и явственно. Чтобы записать его рассказ о том, когда, где и как все происходило, мне потребовалось больше десятилетия. Этот рассказ был со мной, пока я переехал из Нью-Йорка в Лос-Анджелес, поменял работу в клубах на телевидение, потом стал сценаристом и, наконец, слава Богу, начал публиковать книги. Так удачно сложилось, что рассказ Джеки, подобно доброму вину, с годами сделался только лучше.
Об этом-то я и собирался рассказать.
Джон Ридли 28 марта 2002 Голливуд, Калифорния
* * *
Вот что я вам скажу.
Ты останавливаешься. Ты не в силах продолжать. Не в силах больше вымолвить ни слова. Тебе мешают аплодисменты — этот мясистый звук тысячи хлопающих рук. Мужских рук — ухоженных, скорее всего, и с кольцами на мизинцах. Женских рук — с перстнями, скорее всего, на пяти, шести или семи пальцах из десяти; перстни подобраны к браслетам, а те подобраны к ожерельям, к которым подобраны серьги. Скорее всего. Наверняка ведь не знаешь. Все это сокрыто от тебя: драгоценные камни, пышные рукава и высокие прически, поблескивающие костюмы и атласные платья; от тебя скрыт модный шик эпохи. Свет прожекторов ослепляет тебя, и разодетые в пух и прах люди превращаются в массу слипшихся силуэтов — в живое чернильное пятно, которое пляшет, пустословит и вопит, как единое целое.
Вот что я вам скажу.
Так-то оно и лучше. Лучше, чтобы они были ненастоящими, нестрашными, а ты был сверхнастоящим, высвеченным. Сияющим. Находясь на сцене, ты возвышаешься над столиками, за которыми они сидят, делаешься выше на три фута. В глаза слепит свет, и тебе остается только вкус — да, вкус — и запах этих людей; дым, почище паровозного, исторгаемый «Фатимой» и «Честерфилдом», которые они курят, — такой густой, что его только что не жуешь и неизбежно вынужден глотать, — вперемешку с ароматами двух десятков разных духов, шибающих в нос чем угодно, — от «Шанели» до «Вулвортса». Ты стоишь, единоборствуя с шумом от хлопанья тысяч рук, со свистом, ревом и случайной репликой, раздающейся после твоей остроты: «Вот уж правда! Потому и смешно, что правда!» И все это не дает тебе вымолвить ни слова. Ты не в силах продолжать.
Итак, вот что я вам скажу.
Я и не думал продолжать. Я остановился и ждал, пока это чернильное пятно перестанет надрываться от хохота. Я стоял и ждал, вбирая в себя аплодисменты и всеобщую приязнь. Я ждал, и ожидание все длилось. Оно продлилось настолько, что второе шоу в зале «Копа», отеля при казино «Сэндз» в Лас-Вегасе, штат Невада, затянулось. А второе правило всех казино, подобно нерушимому закону природы, гласило, что развлекательные представления не должны затягиваться. Первое же правило гласило, что выпивка для клиентов должна быть бесплатной. Бесплатная выпивка, бесплатная еда, бесплатный ночлег… В общем, клиентов следовало всячески ублажать, чтобы они оставались за столами, где расклад шансов таков, что вырвать деньги из их упитанных, проспиртованных пальцев легче легкого. Но чтобы всякое казино получало свою наличность, клиент должен находиться за игровым столом, а он не мог находиться за столом, пока сидел в эстрадном зале, заливаясь смехом, восторгаясь какой-нибудь певичкой или еще как-то отвлекаясь от игры. Ребята из Нью-Йорка, Чикаго и Майами — дружная команда крепко сбитых итальянцев и оборотистых евреев, которые тихо, очень тихо управляли этими казино, — вовсе не были заинтересованы в том, чтобы клиенты отвлекались от игры. Не для того же они бросили свои большие города и приехали сюда, в пустыню, чтобы открыть тут сеть благотворительных заведений. Отсюда и второе правило: представления не должны затягиваться. Никогда. Практически никогда. Исключением стал первый день октября 1959 года. В остальном те двадцать четыре часа были примечательны лишь своей незначительностью: русские вели себя хорошо. Шоу Донны Рид только-только появилось на ТВ. Прошло всего несколько месяцев со времени первого свидания куклы Барби с Америкой. Свежеиспеченной пятидесяти штатной Америкой. В остальном это был очередной день под лозунгом «Айк[1] — президент, Кастро — зло, Элвис — Бог». Если не считать того, что второе выступление в зале «Копа», отеля при казино «Сэндз» в Лас-Вегасе, штат Невада, немыслимо затянулось, и затянулось из-за меня, а я нисколько не боялся рассердить итальянцев или евреев. Мой номер предварял выступление мистера Дэнни Томаса. Каждому разогревщику отводилось ровно шесть с половиной минут, чтобы подготовить публику к главному развлекательному действу какой-нибудь голливудской звезды, длившемуся ровно сорок три с половиной минуты, после чего стадо зрителей уводили обратно в казино, к очередной халявной порции выпивки. Но в ту ночь — как еще множество раз — я разил без промаха. Я не просто хорошо выступал: я бил толпу наповал, я заставлял это чернильное пятно колыхаться в проходах между рядами. Мне пришлось стоять и ждать, пока не иссякнут смешки и хлопки.
