Лейла
Выданная замуж насильно
Мне было лет семь-восемь, я уже привыкла то и дело слышать в свой адрес крики отца и матери: "Лейла! Накрой на стол! Лейла! Смотри за братом! Лейла! Вымой посуду! Лейла! Стой на месте! Лейла! Ты что творишь?"
Подойди. Не выходи на улицу. Наведи порядок. Когда ты вернешься из школы? Прибери в комнате. Помоги матери. Не разговаривай с этой девочкой. С кем ты была?... Моя голова была утыкана наставлениями и запретами, как подушечка для иголок. Моя жизнь на самом деле не была моей. Я была их инструментом, и они контролировали каждый мой шаг.
Я смотрела в зеркало - и никого там не видела. Я пришла в этот мир, у меня были тело и голова, глаза, чтобы видеть, сердце, чтобы чувствовать, но я не могла их использовать. В самом сердце Франции меня воспитывали в марокканских традициях, и единственным местом, где можно было свободно дышать, являлась школа. Там я жила. Там я была. Там я была личностью. Мой разум наслаждался собственной полезностью. На переменах я могла бегать и смеяться, как остальные. Я любила школу, но стоило мне выйти за её пределы и отправиться домой, как я снова переставала существовать.
"Не слоняйся без дела, после школы - сразу домой! Посидишь с братьями!"
Я - единственная девочка в своре мальчишек. Каждый раз, когда моя мать была беременная, я стояла в больничном коридоре и всем сердцем надеялась на чудо, как высшей милости ожидая слов: "У вас девочка!"
Но это уже превратилось в ритуал: двое младших братьев, потом ещё двое, и так до тех пор, пока их не набралось десять.
В детстве я часто ревела, отчаявшись увидеть на руках у матери кого-то, похожего на меня. Все свое детство до самого взросления я провела, мечтая о сестре, как о даре Божьем. Казалось, что эта бесконечная череда братьев, появляющихся из утробы моей матери, стала наказанием мне за что-то. Жить среди них было ещё большим наказанием.
Али и Брахим, Карим и Милуд, Мухаммед и Хасан, Мансур и Слиман, Идрисс и Рашид. Мать рожала чуть ли не каждый год, и персонажи, играющие не последнюю роль в моей жизни, как титры кинофильма прокручивались перед глазами, пока я, одна-одинешенька, оставалась за кадром, невидимая и обремененная домашним хозяйством. В конце каждого дня я с завистью смотрела вслед своим школьным подругам: их родители приезжали за ними на машинах, обнимали и целовали их, встречая у школьных ворот. Дети были им дороги. А моя мама не прекращала производить на свет сыновей. В доме непрерывно слышался детский плач, который не смолкал и ночью. Вся её жизнь была сущим рабством.
Понятно, что с малых лет я должна была помогать матери по дому, но быть служанкой десятерым своим братьям я отказывалась решительно. Мать могла таскать меня за волосы, делать со мной все что угодно, но я не выполняла практически ничего из того, что она требовала. По её разумению, ожидать помощи от единственной дочери было вполне естественно - так её воспитали в деревне. Мать жила там до переезда во Францию, чужую страну, где она никого не знала и не умела даже говорить по-французски. В начале восьмидесятых, когда я только родилась, семей из Северной Африки в нашем квартале можно было по пальцам перечесть, а когда приехала она - не было ни одной. В стране, где солнце никогда не светит ярко, моя мать, постоянно продолжала рожать, оказалась заключенной в четырехкомнатной квартире, в которой едва хватало места для одиннадцати детей, и не могла отважиться даже просто пройтись по магазинам. Все дела за пределами дома улаживал отец. Он зарабатывал деньги, вкалывая на заводе, и тратил их на продукты, которые всегда покупал сам. Вопрос о предохранение никогда не затрагивался. Никто никогда даже не слышал такого слова - "контрацепция". Аллах посылал им сыновей. Позже я задумывалась, не вызвало ли неуемную страсть моего отца к продолжению рода то, что он слишком рано потерял своего отца.
Оказавшись во Франции, моя мать наблюдала, как за её окном на третьем этаже жизнь проходила мимо. Она покидала дом только для того, чтобы произвести на свет очередного ребенка или сопроводить куда-нибудь отца, волоча за собой выводок мальчишек. Я была изолирована так же, как и она. Братья подрастали, и им разрешали бегать на улице без присмотра, а мне - нет. Иногда за мной заходили жившие поблизости девочки - узнать, не хочу ли я погулять на улицею и спросить: "Мы хотим поиграть в резиночку, ты с нами?" Тогда я отвечала: "Нужно спросить у папы, но мне он, скорее всего, не разрешит. Попросите вы за меня. Вам он, может, не откажет, а уж мне-то - наверняка".
Ответ был неизменно одним и тем же: "Хочешь подышать свежим воздухом - ступай на балкон". Я не вникала в это и даже не осмеливалась спросить, почему. Нет означало нет. Это было нечестно. Я и сейчас вижу, как стою на этом балконе - узница какого-то неведомого закона, и мне не остается ничего, кроме как смотреть на играющих подруг. А я лишь была маленькой девочкой, ещё не окончившей начальную школу, что опасного в том, чтобы спуститься вниз по лестнице и выйти на свежий воздух?
Со временем по соседству появились и другие семьи - сначала из Магриба, а потом и со всей Африки. В школе мы перемешивались с французскими детьми, и конфликтов никогда не возникало. Сурия, моя лучшая подруга, играла с другими девочками в резиночку; Фарида, Жозефина, Сильвия, Малика, Алия и Шарлотта резвились на улице - без меня. Почему?
Отец воспитал всех своих детей так, что они трепетали перед ним. Если кто-нибудь из нас имел неосторожность встретиться с ним взглядом, когда он спрашивал о чем-нибудь, то тут же получал пощечину, после чего всегда слышал? "Глаза долу!"
Никаких теплых слов или знаков одобрения. Никогда я не запрыгивала к нему на колени, он ни разу не целовал меня утром или перед сном. Как далек был этот жесткий порядок от той жизни, про которую я слышала от других ребят, будь они из Франции или откуда угодно.
Когда я была маленькой, его методы воспитания просто сводили меня с ума. Я помню, как в последнем классе начальной школы организовали поездку. Мне сразу запретили ехать. Учитель пришел к отцу и вежливо объяснил ему: "Ваша дочь в полной безопасности. Девочки будут жить отдельно от мальчиков". Но отец стоял на своем. Он беспокоился, сто, пока он не будет следить за мной между мальчиками и девочками может быть определенный контакт, не смотря на изоляцию. Хотя в 10 лет дети совершенно безобидны. Я не видела ничего плохого в том, чтобы общаться с мальчиками.
Дома же я спала в одной комнате с братьями, и это отца не беспокоило. Меня - да. Он даже не предполагал, что в его собственном доме я подвергалась риску. Он не знал, что один из моих братьев - намного старше меня, ещё не наигравшийся в куклы, - на всю жизнь вызвал у меня отвращение к проживанию мальчиков и девочек вместе. Я была в ужасе от мысли, что мне придется остаться с ними наедине. Моему обидчику все сошло с рук - он прекрасно знал, что мне будет стыдно рассказать о произошедшем, и я никогда не посмею выдать его. Брат был прав. Конечно, он не лишил меня девственности. В мусульманской семье девичья невинность священна. Но есть не мало других чудовищных способов надругаться над маленькой девочкой, какой я тогда была. Подобно другим таким же образом оскорбленным детям, я держала язык за зубами. И до сих пор держу, хотя от этой грязи нет спасения. Почему я не позвала на помощь? Почему стерпела? Почему я должна все время чувствовать себя виноватой, в то время как он живет, не капли не раскаиваясь? Я стала мишенью его сексуальной энергии, просто подвернулась под руку. Всего-то...
Это была кара за какое-то неведомое прегрешение. Я оказалась никчемной, трусливой, подпорченной, достойной разве что выгребной ямы. И я сделала все, чтобы похоронить жалкие воспоминания в глубине своей памяти, - я заблокировала их. Я стала агрессивной, непослушной и эмоционально нестабильной. В тюрьме, где только глава семьи имеет право голоса и мужчины всегда правы, я была обречена на молчание, и это сводило меня с ума. Поэтому я поклялась себе, что буду хорошо учиться, чтобы сделать потом карьеру. Я выйду замуж только тогда, когда у меня возникнет желание, но как можно позднее и, самое важное, не стану рожать дюжину детей. Встречу человека, который мне действительно понравится, которому не захочется мстить за мою нелегкую жизнь.
А пока я ждала, стоя на балконе, как одинокая, покинутая всеми принцесса, грезившая о своем прекрасном принце из телесериала. Я болталась со своими школьными подругами, рассказывая им о порках, пощечинах и других попытках выбить из меня дурь, наказать за дерзкое неповиновение.
Я просто хотела спокойно жить, хотела немного заботы и внимания. Я не требовала много. Красивая одежда и куклы меня не интересовали. Я мечтала, чтобы меня любили, целовали по утрам и вечерам, забирали после школы. Поскольку ничего этого в моей жизни не было, меня не оставлял вопрос: была ли я в самом деле дочерью своего отца? Мне казалось, будто я единственная, с кем она обращается так бессердечно. Его властность распространялась и на братьев, но все они словно сговорились против меня. Я всегда была неправа - даже моя мать соглашалась с этим. Каждый раз, когда я спрашивала у нее разрешение погулять с друзьями, выйти в город или отправиться к кому-нибудь в гости послушать музыку и просто посплетничать по-девичьи, завязывался спор.
