Ознакомительная версия.
— А я думаю, чего он на меня так странно посмотрел! И еще отвечаю: какая, мол, шишка, нет в лесу шишки… А он смотрит, как заяц на удава! Канистра с маслом дрожит. Быстренько так масло залил! А я думаю — во мужик устал, руки трясутся, как же он дальше поедет—то?
В Хакасии мы попали в самую натуральную курортную зону — пляжи по берегам соленых озер, палаточные городки, местные, торгующие пирожками. Красноярские пижоны на дорогих машинах, в прицепах которых стояли миникатера и гидроциклы. Дамочки в розовых шляпках небрежно тыкали из окна пальчиками: глядите, какие грязные эти мотоциклисты! Фу! Толчея на заправке у озера Шира — какой—то наглый юнец бампером выталкивал меня с заправки — и даже поверх своих темных очков глядеть на нас не хотел. Чувствовали мы себя среди довольно богатой, как нам тогда казалось, публики отвратительно. И поняли одно — чтобы не было так мучительно стыдно, надо все же потратить немного денег на приличную одежду для путешествий. По ней встречают.
Отлично. Теперь мы в своих дорогих куртках выглядели так же, как и раньше — черными и грязными.
Мы миновали Тайшет, когда смеркалось. Дорога здесь была превосходной. Было странно, когда среди этой разрухи вдруг попадались ухоженные участки асфальта — с заботливо нанесенной разметкой, всеми нужными знаками, и обязательными гаишниками, которые бдели даже сейчас, поздним вечером. Нас не остановили, мы остановились сами.
— Пойду спрошу, может, подскажут, где здесь заночевать можно. — сказал Андрей.
Здешние гаишники уже один раз помогали нам найти хорошее место для ночлега, может, повезет и на этот раз? Гаишник долго размахивал руками, что—то объясняя Андрею, и он вернулся назад нескоро.
— Где—то впереди сворот налево есть — там турбаза недорогая «Дом рыбака», там и заночуем.
Сворот мы наши нескоро. Раскисшая дорога уходила меж серых полей и квелых деревьев куда—то далеко в сумерки. Я посмотрела направо — вдоль дороги в темноте поблескивала черная стоячая вода. Наверное, здесь был рукав реки. Вода подтопила берега, и в тишине, взрываемой только шумом наших мотоциклов, тихо стояли черные деревья, погруженные в воду по пояс. Я присмотрелась — хватило бы небольшого дождика, и вода хлынет на дорогу и дальше — в поля. Если ночью пойдет дождь, нам не выбраться с турбазы. Я остановилась и посмотрела вверх — низкие облака цеплялись за верхушки тополей. Было тоскливо и одиноко. Звук «Тенере» уже почти растаял в вечернем воздухе.
Ждать пришлось долго.
— Ну, ты что тормозишь, — закричал Андрей, — я нашел турбазу, уже со сторожем переговорил. За пятьсот рублей можно снять домик.
Я поморщилась и жестом попросила его заглушить мотоцикл. Он повернул ключ, и на нас обрушилась тишина. Мне почему—то хотелось вот так вот посидеть, отдохнуть, послушать…
— Посмотри на воду, — попросила я Андрея.
— Ну, что?
— Ничего. Если ночью пойдет дождь, мы не выедем.
Андрей оглянулся вокруг.
— Не может быть, чтобы там не было другой дороги… Выберемся!
Я упрямо покачала головой.
— Не поеду!
Конечно, хотелось заночевать в домике, поставить мотоцикл куда—нибудь под навес, и ни о чем не думать, но опыт показывал, что предчувствия не обманывают. Дождь будет обязательно. Сильный или не очень — будет. Выезжать по затопленной дороге будет неприятно, еще неприятней будет, если здесь все затопит, как следует. Уж лучше палатка где—нибудь на пригорке…
Мы нашли место для ночевки через десять километров, свернули за густую лесополосу, немного проехали по влажной лесной дороге. Слева от нас был большой сенокосный луг. Мы поставили мотоциклы прямо на дороге, быстро, пока не стало совсем темно, установили каркасную палатку, скидали в неё вещи. Темнота сгущалась, но, несмотря на это, мы еще раскочегарили крохотный примус, вскипятили чаю.
Я не очень люблю ночевать в палатке. Если бы на мотоциклах была установлена сигнализация, мне было бы спокойнее, но Андрей не доверяет импортной электронике, и не хочет устанавливать хотя бы «ревун», который реагировал бы на изменение положения мотоцикла. Он считает, что электроника может «сглючить» где—нибудь в глуши. Поэтому по полночи я прислушиваюсь к тому, что происходит у палатки, и засыпаю обычно к утру. Через два часа меня будит Андрей, заявляет, что пора ехать, и никак не может понять, отчего я такая сонная и недовольная. Впрочем, один раз мое бодрствование пошло на пользу: кто—то хотел поживиться нашими вещами, и я услышала, как с «Урала» с коляской скручивают запаску. Запаску мы спасли, а Андрей шутливо приставил меня к картофельной медали «за спасение запчастей». Так что толк от моего бодрствования, конечно же, был, но давалось мне это тяжело — пока втянешься ехать и почти не спать…
А между тем, было в этих сумеречных бодрствованиях какое—то необычайное очарование. Запах хвои, травы, запах березы и росы был по ночам особенно сильным. Лесное отишие нарушал только писк комаров, и шум проезжавших по трассе машин. Этот звук рождался где—то далеко, задолго до приближения машины, — казалось, что его рождает ветер, несущийся вдоль трассы, дождевое небо или ночная поющая трава. Потом машина подъезжала ближе, и становилось понятно, что это просто шум двигателя, а потом она отдалялась, и её звук еще долго висел на дороге, постепенно растворяясь в охлажденном воздухе. А еще было слышно, как бьются залетевшие под тент палатки насекомые, как стрекочут крылышками мотыльки.
Один раз особо жарким летом мы остановились у кустов боярышника. Ночью я услышала какие—то странные звуки и никак не могла понять, откуда они идут. Я вышла из палатки и поняла, что это — бабочки. Огромные ночные бабочки, словно тяжелые бомбардировщики, то и дело слетали с листьев боярышника, кружились в воздухе, щелкая крыльями по жестким листьям, и снова, трепеща, садились на листья. Быть может, у них был сезон любви, а может, они что—то искали? Там шла какая—то своя, ночная, тайная, бурная жизнь. Она не предназначалась ни для моих, ни для чьих—либо еще глаз. Ночные бабочки исступленно бились в листьях, совершая какой—то свой загадочный ритуал. Торжественно звучали цикады. Я постояла в темноте, слушая этот безумный, слепой танец, и нырнула обратно в палатку.
Сейчас бабочек не было, не было и кустов боярышника, но по—особому уютно попыхивал примус, звенели комары, и ветер шуршал березовой листвой. Иногда он вдруг взвывал в кронах высоких черных сосен, тент палатки дергало, в лицо било холодным. Мы ежились, жались друг к дружке. Андрей вздремывал прямо над кружкой горячего чаю. Я подсвечивала себе фонариком, нарезала бутерброды. Пока пили чай, изо рта пошел пар. Потом мы убрали примус и кружки, Андрей подкатил мотоциклы поближе к палатке, закрыл рулевые замки, сцепил мотоциклы тросиком. Мы спрятали вещи в тамбур и нырнули в холодное палаточное нутро.
Кажется, не надо было покупать новую палатку. Раньше мы все время возили с собой большую брезентовую палатку. От дождя её приходилось накрывать полиэтиленом. Полиэтилен на ветру шуршал, бился о палатку, и мне мерещилась всякая нечисть. Чтобы её поставить, надо было обязательно залазить в неё с алюминиевыми колышками наперевес. Она верой и правдой служила нам на протяжении многих лет — на севере Байкала, в Бурятии, в Хакасии и в горах Алтая. Она была теплой. Или это только казалось?
Мы с головой нырнули в сдвоенный спальник, обнялись, и принялись ждать, когда станет настолько тепло, что можно будет снять с себя носки и термобелье.
Ветер снаружи шумел все сильнее, палатка временами дергалась, где—то над ухом саднил комар. Андрей уснул сразу, а я лежала рядом, прислушиваясь к тому, что происходит снаружи, в лесу, на дороге, и завидуя крепким нервам мужа. Ночь я провела в какой—то дреме: то и дело вскидываясь, когда мне мерещилось, что у палатки кто—то есть, или ворочаясь в боку на бок, потому что на жестком коврике быстро затекали бока. Каждый раз, когда я переворачивалась, холодный воздух снова проникал в спальный мешок, и снова приходилось накрываться с головой и ждать, пока воздух в мешке нагреется.
Под утро рядом вдруг зафырчал УАЗик. Он остановился, увидев на дороге наши мотоциклы, а потом объехал нас по лугу. Наверняка это были какие—то сумасшедшие охотники или рыбаки. Таки же «больные на всю голову», как и мы. А перед рассветом по тенту палатки умиротворяюще забарабанил дождь, которого мы ждали, и я наконец—то заснула…
Мы проснулись одновременно часов в девять, прислушались к редким каплям дождя, перевернулись на другой бок и снова заснули. Так негласно было решено, что лучше как следует выспаться после вчерашней гонки и подождать, — быть может, дождь прекратиться. Конечно, разумней было не нарушать сложившиеся традиции, и выехать пораньше, но вдруг нам обоим стало лениво, к тому же собираться под дождем неприятно, можно вымокнуть, поэтому было решено подождать.
Ознакомительная версия.
